Руно

Руно́ — снятый шерстяной покров овец и баранов.

Вес руна может различаться, в зависимости от величины, количества кожных складок, от степени оброслости частей тела, а главное — от густоты шерсти.

Так, по исследованиям Натузиуса, у простых овец на один квадратный миллиметр кожи приходится от 7 до 30 волосков, между тем у мериносовых от 29 до 88 шерстинок.

Руно мериносовой овцы состоит из небольших столбиков или пучочков шерсти, называемых штапелями, из которых каждый, в свою очередь, состоит из небольших косичек шерсти. От правильности, мелкости извитков и длины косичек зависит назначение руна для окончательной утилизации. Так, руно с мелкоизвитыми и короткими косичками поступает на выделку материй «с ворсом» — сукон и драпов, поэтому такое руно и известно под именем «суконного».

Руно с крупными и плоскими извитками идёт на безворсовые материи, и так как такое руно перед выделкой чешется на гребнях, то и называется «гребенным» или «камвольным», а материи, получаемые от неё, «камвольными». Неправильно извитая или неблагородная шерсть состоит из конических косичек и других форм и поступает на выделку грубых материй.

«Благородная» шерсть состоит из правильно извитых, в виде цилиндрика, косичек. На различных частях тела руно не одинакового качества: на боках, лопатке и спине лучшая шерсть и, при выборе племенных овец, определяют качество последних по тонине руна, т. е. по мелкости извитков косичек, в области лопатки и боков, при этом достоинство руна, находящегося в этих местах, служит исходной точкой в определении «уровненности» руна, которая желательна для фабриканта, так как даёт возможность получить из руна больше тонких сортов шерсти, чем грубых.

Неправильная извитость руна показывает на малую густоту его и носит название «маркитности» и «нитки» — как то, так и другое составляют порок руна, потому что оно непригодно для изготовления хороших тканей.

Литература

• Кулешов П. Н. Овцеводство.

См. также

• Золотое руно

Источники

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Руно

Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.