Русинская грекокатолическая церковь

Русинская грекокатолическая церковь — собирательное название группы самоуправляемых (sui iuris) восточнокатолических церквей, исторически объединяющих грекокатоликов из числа русинов и придерживающихся византийского обряда, то есть принадлежащих к числу грекокатолических церквей.

Различают три независимые русино-католические юрисдикции: 1) Русинская византо-католическая митрополия в США, митрополичья церковь sui juris, 2) Мукачевская епархия на Украине, непосредственно подчиненная Риму, 3) Апостольский экзархат в Чешской Республике.

История

Родиной русинов является часть территории Карпат, разделённая в настоящее время между Украиной, Словакией и Польшей. В IX веке большая часть этнической территории русинов вошла в состав Венгрии.

Датой создания Русинской грекокатолической церкви считается 24 апреля 1646 года, когда православный епископ Мукачева и 63 православных священника-русина заключили Ужгородскую унию и были приняты в Католическую церковь с сохранением византийского обряда богослужения. В 1664 году была заключена уния в Мукачеве, присоединившая к русинской церкви православное население Закарпатья и венгерской епархии Хайдудорог. В 1713 году была заключена уния в Марамуреше (ныне Румыния). К середине XVIII века практически все этнические русины стали грекокатоликами.

Несмотря на то, что Русинская грекокатолическая церковь имела собственного епископа, резиденция которого располагалась в Мукачеве, вплоть до 1771 года он считался викарием латинского епископа города Эгер. В 1771 году папа Климент XIV ввёл для русинской епархии собственное церковное устройство. В этот период церковь состояла из 711 приходов. В 1775 году резиденция главы церкви была перенесена из Мукачева в Ужгород, где тремя годами позже открылась первая русинская грекокатолическая семинария (сейчас — Богословская академия имени Теодора Ромжи). В 1787 году в составе епархии были выделены три викариата. В 1816 году церковь насчитывала 729 приходов и около 560 тысяч верующих.

После окончания первой мировой войны этническая территория русинов была передана Чехословакии. Русинская грекокатолическая церковь была реорганизована и разделена на две епархии — с центрами в Мукачеве и Прешове. Во многом благодаря деятельности святого Алексия Товта, бывшего грекокатолического священника, направленного для окормления русин из Прешовской епархии в США, среди грекокатоликов прошла волна массового возвращения в православие, начавшаяся в Восточной Европе ещё в довоенное время.

По окончании второй мировой войны бо́льшая часть территории с русинским населением перешла к СССР. Территория Прешовской епархии (на которой существовали анклавы с русинским населением) осталась в Чехословакии. В обоих государствах на русинов грекокатоликов обрушились репрессии, церковь была запрещена, а приходы насильственно переданы Православной церкви.

По воспоминаниям генерала Павла Судоплатова, первый секретарь ЦК КП(б) Украины Никита Хрущёв и тогдашний министр госбезопасности Украины Сергей Савченко в 1947 году обратились к Сталину и министру госбезопасности СССР Абакумову с просьбой дать санкцию на убийство епископа Мукачевского Теодора Ромжи, обвинив его в сотрудничестве с подпольным украинским национальным движением и «тайными эмиссарами Ватикана». В результате Ромжа был убит.

В Чехословакии грекокатолики вышли из подполья в 1968 году, когда государство законодательно разрешило грекокатолическое вероисповедание, а на территории СССР вплоть до 1990 года церковь существовала только в подполье. В этот период наиболее многочисленной частью Русинской церкви были приходы в эмиграции.

Массовая эмиграция русинов с Карпат началась в XIX веке. Наиболее массовым был их отъезд в США, где в 1924 году для русинов грекокатоликов был учреждён апостольский экзархат Питтсбурга. В 1963 году он был преобразован в епархию, а в 1969 году преобразован в архиепархию-митрополию. В настоящее время русинская церковь в США состоит из архиепархии-митрополии Питтсбурга и трёх суффраганных епархий — Пармы, Пассайка и Пресвятой Девы Марии Защитницы в Финиксе.

Русины-эмигранты также проживают в Канаде, Великобритании и Австралии, где нет структур русинской грекокатолической церкви. Русины — католики византийского обряда в этих странах посещают приходы Украинской грекокатолической церкви.

В 1991 году была воссоздана Мукачевская русинская епархия, подчиняющаяся непосредственно Риму. Святой Престол подтвердил статус двух русинских епископов и двух викариев, ранее действовавших в подполье. В 1995 году в Ужгороде вновь была открыта семинария. Прешовская епархия, преимущественно словацкая по населению, осталась в составе Словацкой грекокатолической церкви. В 1996 году был создан независимый русинский Апостольский Экзархат Чешской Республики.

В настоящее время этнические русины — грекокатолики, живущие в Словакии, принадлежат, главным образом, Словацкой грекокатолической церкви, в Венгрии — Венгерской грекокатолической церкви, в Хорватии и Сербии (Воеводина) — Хорватской грекокатолической церкви. Часть этнических русинов, проживающих на Украине и католиков по вероисповеданию, относит себя не к Русинской, а к Украинской грекокатолической церкви.

Современное состояние

В Русинской грекокатолической церкви различают три независимые части — митрополия Питтсбурга в США, а также напрямую подчиняющиеся Ватикану независимая Мукачевская епархия в Закарпатской области Украины и апостольский экзархат Чешской республики.

По данным Annuario Pontificio за 2013 год в митрополии Питтсбурга и суффраганных американских епархиях (епархии Пармы, Пассайка и Пресвятой Девы Марии Защитницы) около 84 тысяч верующих, 213 приходов, 216 священников. Мукачевская епархия насчитывает 384,5 тысячи членов, 420 приходов, 297 священников. Апостольский экзархат Чехии насчитывает 18 тысяч человек, 21 приход, 40 священников. Всего русинов — грекокатоликов около 487 тысяч человек..

Место главы питтсбургской архиепархии было вакантно после смерти в 2010 году архиепископа Бэзила Мирона Шотта, 18 января 2012 года митрополитом Питтсбургским стал Уильям Чарльз Шкурла — бывший до этого епископом Пассайка. С 2002 года Мукачевской епархией стал управлять епископ Милан Шашик. Апостольский экзарх Чехии с 2003 года — Ладислав Гучко.

Литургический язык — церковнославянский (в США в основном английский).

См. также

• Теодор Ромжа
• Ильницкий, Александр Юльевич

Ссылки

• [www.krotov.info/history/20/1960/robe_141.html Р. Роберсон. Восточные христианские церкви ]
• [www.gcatholic.org/dioceses/data/rite-Rt.htm Статистика церкви]
• [www.hierarchy.religare.ru/h-uniate-24kratru.html Краткая история церкви]
• [www.archeparchy.org/page/metropolia/metropolia.htm Сайт Питтсбургской митрополии]

Отрывок, характеризующий Русинская грекокатолическая церковь

Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.