Русификация Украины

Русификация Украины — совокупность мер, предпринимавшихся властями Российской империи и СССР, направленная на укрепление русского или российского национально-политического и языкового преимущества на землях, входящих в состав нынешней Украины.

Русификация в Российской империи

Британский историк Джеффри Хоскинг считал, что русификация входила в политику властей Российской империи, так как способствовала централизации власти, устранению местных привилегий и других «аномалий». По его же мнению, русификация также ставила своей задачей придать всем народам Российской империи ощущение принадлежности к России, к её прошлому, к её традициям.

По мнению русского учёного В. И. Вернадского,

в XVII и XVIII веках российско-украинские отношения уже сводились к постепенному поглощению и перевариванию Россией Украины как чужеродного политического тела, причём попутно ликвидировались основы местной культурной жизни (школа, свобода книгопечатания) и преследовались даже этнографические отличия.

Украинский лингвист Г. П. Пивторак указывает, что до правления Петра I все украинские города были украиноязычными, хотя в некоторых крупных городах в официальной речи использовался и польский язык, а со времен Петра I и Екатерины II Российская империя проводила систематическую и последовательную политику русификации украинских городов, направленную на уничтожение украинского языка и украинской государственности.

Екатерина II в секретнейшем наставлении генерал-прокурору сената князю А. А. Вяземскому дала следующие установки:

9) Малая Pocciя, Лифляндiя и Финляндiя суть провинцiи, которыя правятся конфирмованными имъ привиллегiями, нарушить оныя отрѣшенiемъ всѣхъ вдругъ весьма непристойно бъ было, однакожъ и называть ихъ чужестранными и обходиться съ ними на такомъ же основанiи есть больше, нежели ошибка, а можно назвать съ достовѣрностiю глупостiю. Ciи провинцiи, также и смоленскую, надлежитъ легчайшими способами привести къ тому, чтобъ oнѣ обрусѣли и перестали бы глядѣть какъ волки къ лѣсу. Къ тому приступъ весьма легкiй, естьли разумные люди избраны будуть начальниками въ тѣхъ провинцiяхъ; когда же въ Малороссiи гетмана не будетъ, то должно стараться, чтобъ вѣкъ и имя гетмановъ изчезло, не токмо бъ персона какая была произведена въ оное достоинство.(недоступная ссылка)

Российский историк А. И. Миллер указывает, что ассимиляционное давление на украинцев в XIX веке было довольно слабым, скоординированный план «положительных» ассимиляторских действий так и не был разработан Российской империей, почти все было сосредоточено исключительно на запретительных мерах. По его мнению неудача проекта большой русской нации связана в первую очередь с объективной ограниченностью русского ассимиляторского потенциала, с неспособностью государства и сторонников общерусского проекта в обществе скоординировать свои усилия, мобилизовать имевшиеся возможности для его реализации и для отстаивания уже достигнутого от вызова со стороны конкурирующего украинского проекта.

В 1863 году российский министр внутренних дел Пётр Валуев разослал тайный циркуляр о приостановлении печатания на украинском языке. Так же он заявил, что "К пропуску цензурой разрешались «только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы". Поводом для издания циркуляра, который появился в разгар польского восстания 1863—1864 годов, согласно версии, изложенной в самом документе, послужили «обстоятельства сугубо политические» — попытка осуществления «сепаратистских замыслов» под предлогом " распространения грамотности и просвещения». По первоначальным замыслам его автора, предполагалось, что действие циркуляра будет ограничено исключительно периодом польского восстания, однако, по утверждению российского историка А. Миллера, циркуляр на практике имел силу многие годы

В 1876 году царь Александр II издал Эмский указ, которым частично запрещалось издание книг на малорусском наречии (украинском языке). Однако уже спустя 8 лет, в 1884 году в Харькове было издано четырёхтомное собрание сочинений украинского драматурга М. Л. Кропивницкого. Указ утратил силу в 1905 году, после того как Российская академия наук признала украинский самостоятельным развитым языком, а не наречием русского, как официально на тот момент считалось. После 1917 г. только в среде эмиграции некоторые упрямцы сохраняли приверженность концепции большой русской нации в её чистом виде.

Известный российский писатель и публицист И. С. Аксаков издавал газету «День», на страницах которой печатались материалы, подобные следующим:

…сочиняемый хохломанами малоросийский язык есть только пустой предлог, а подлинная цель — особое малороссийское государство, «малороссийский язык останется таким каким он был прежде, но он не может быть ни языком правительственным, ни языком учебным, ни даже языком общежития образованного общества», «…наш нынешний литературный язык выработан совместными силами великорусских и малорусских писателей — поэтому малороссы не нуждаются в создании нового ученого и учебного языка».

Большая советская энциклопедия также указывала, что «Украинский язык при царизме подвергался ограничениям и официальному запрещению».

Русификация УССР

В первые годы советской власти на русском языке велось делопроизводство партийных и государственных учреждений; на нём же печатались большинство официальных печатных органов, декретов и воззваний. Книжная продукция 1919—1923 была преимущественно русскоязычной. Начатая на основании постановления XII Съезда РКП(б) 1923 декретом Совета Народных Комиссаров УССР от 27 июля 1923 украинизация школьных и культурно-образовательных учреждений, распространенная постановлением ВУЦВК и СНК УССР от 1 августа 1923 на государственный аппарат, велась со значительными трудностями, при сопротивлении со стороны русских или обрусевших элементов.

Но вскоре украинизация, как целевая политическая программа, была практически свернута. В последующие годы, в частности с 1930, в партийных кругах усилилось активное сопротивление украинизации, в сочетании с тенденцией пересмотреть постановление XII съезда РКП(б) и признать его неактуальным. Многие культурные, государственные или партийные деятели, которые осуществляли украинизацию, были арестованы, сосланы или расстреляны, а один из главных инициаторов украинизации, нарком образования УССР в 1927—1933 Н. Скрипник — покончил жизнь самоубийством.

После войны правительство УССР своими распоряжениями фактически ставило учителей русского языка и истории (формировавшейся в старых «объединяющих» имперских принципах), а также учителей русских школ в привилегированное положение: поднимало зарплату учителям, которые преподавали на русском, что ставило в неравное положение украиноязычных учителей; кроме того, родителям учеников было разрешено выбирать — какие языки будут изучать их дети, в результате многие родители отказались от изучения детьми украинского языка, как неперспективного и ненужного в жизни. Украинский язык при этом получал в школьном образовании статус «необязательного», факультативного предмета. В большинстве технических ВУЗов УССР преподавание велось исключительно на русском языке.

Наибольшую обеспокоенность режима вызывало то, что около 70 млн советских людей — тех, которые жили в зоне немецкой оккупации, работали на принудительных работах и попали в плен, — испытали влияние западного образа жизни. Кроме того, путём аннексии в состав СССР были включены миллионы людей, которые относились к его идеологии, политической системе и экономическому порядку враждебно или, по крайней мере, скептически. Поэтому, по мнению Сталина, режим должен был опять усилить контроль над обществом, особенно в области идеологии. Сталин доверил задание возобновления идеологической чистоты своему близкому помощнику Андрею Жданову. Апогей этого идеологического «закручивания гаек» наступил в 1951 г., когда на стихотворение В. Сосюры «Любіть Україну!» упало обвинение в «национализме», а его автора заставили опубликовать унизительное раскаяние.

В мае в 1972 года Петра Шелеста отстранили от его должности в Киеве по обвинению в «мягкости» к украинскому национализму и попустительстве экономическому «местничеству». Его преемником стал В. Щербицкий — давний член «днепропетровского» клана и ожесточенный политический противник Шелеста.

По мнению автора учебника «История Украины» Ореста Субтельного:

• именно русификация вызвала наибольшие протесты украинских диссидентов;
• в последние десятилетия советской власти мероприятия по ассимиляции проводились на Украине особенно интенсивно, частично из-за языковой и культурной близости русских и украинцев, что значительно ускоряло процесс русификации последних;
• в осуществлении своей политики русификации Украины советское руководство могло рассчитывать на энергичную поддержку не только 10 млн русских, проживающих на Украине, но и миллионов «малороссов» — украинцев по происхождению, но, одновременно, — русских в культурном и языковом планах.
• никто иной, как сами украинцы, часто требовали, чтобы их дети обучались в русских школах («який толк у тій українській? Аби чогось досягти, мої діти повинні оволодіти російською мовою»)
• между 1959 и 1979 годами численность украинцев, которые считали украинский язык родным, упала с 93,4 до 89,1 %;
• другой метод русификации Украины, который использовался советской властью, — это поощрение переселения на Украину русских («плодотворный обмен специалистами» между республиками). В 1959 году на Украине проживало 7 млн русских, в 1970 — 10 млн.

Русификация УССР выражалась также в увеличении процентного количества русских в населении:

народ	1926	%	1939	%	1959	%	1970	%	1979	%	1989	%
украинцы	23218,9	80,01	23667,5	76,48	32158,5	76,81	35283,9	74,87	36489,0	73,55	37419,1	72,73
русские	2677,2	9,23	4175,3	13,49	7090,8	16,94	9126,3	19,37	10471,6	21,11	11355,6	22,07

В результате проведения данной политики социальный престиж украинского языка резко снизился, а русского, — напротив, повысился. Так, украинские эмигранты на Западе свидетельствовали, что употребление украинского языка образованным горожанином воспринималось не просто как моветон, а как проявление национализма, акт политического неповиновения. Украиноязычный респондент рассказывал, как вынужден был сменить язык на русский при ухаживании за девушкой-киевлянкой, дабы не прослыть «деревенским чурбаном».

Современная Украина

• С 1995 по 2005 год количество русскоязычных изданий увеличилось с 45% до 55%, в то время как украиноязычных — уменьшилось с 50% до 32% соответственно;
• В 2010 году телеканал "Первый национальный" перестал переводить русскоязычные синхроны в новостях;
• Частью русификации иногда также называют Закон Колесниченко — Кивалова, считая, что он защищает только права русского языка.

См. также

• Русификация
• Малороссийская идентичность
• Русский язык на Украине
• История Украины
• Украинизация
• Русификация Польши

Ссылки

• Скляр Володимир Миколайович. Етнічний склад населення України 1959—1989 рр.: етномовні наслідки російщення: [монографія]. — К. : Просвіта, 2008. — 391с. — ISBN 978-966-2133-19-6.
• [censor.net.ua/go/viewTopic--id--216091 Как проходила насильственная русификация Украины]
• [mion.sgu.ru/empires/publications/books/id/433335.html А. И. Миллер «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.)]
• В. Вернадский [www.igrunov.ru/ukr/vchk-ukr-history/vchk-ukr-history-vernad.html Украинский вопрос и русское общество]
• Машкевич C. [www.zn.ua/3000/3050/55014/ Язык до Киева доведёт. А в Киеве?]
• Романцов В. [demoscope.ru/weekly/2006/0235/gazeta06.php Как население Украины пользовалось родным языком]
• [www.langs.com.ua/publics/Pivtorak/index.htm#avt ПІВТОРАК Г. П. Походження українців, росіян, білорусів та їхніх мов]
• [www.pravda.com.ua/news/2009/1/13/87626.htm Рябчук М. Яка двомовність нам потрібна?]
• [www.pravda.com.ua/news/2009/1/19/88053.htm Рябчук М. Західний досвід і українська специфіка]
• [www.irekw.internetdsl.pl/dokumenty/cerkiew/oh12.html ОБМОСКОВЛЕННЯ УКРАЇНСЬКОЇ ЦЕРКВИ]

Отрывок, характеризующий Русификация Украины

– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.