Руссенорск

Руссенорск
Самоназвание:	Moja på tvoja [Мойа по твойа]
Страны:	Норвегия
Регионы:	Северная Норвегия
Статус:	вымерший
Вымер:	1920-е
Классификация
Категория:	Смешанные языки Смешанный язык на основе норвежского и русского
Письменность:	латиница
См. также: Проект:Лингвистика

Руссено́рск, руссоно́рск (норв. Russenorsk, Russonorsk), или «Моя-по-твоя» (норв. Moja på tvoja) — смешанный русско-норвежский язык (один из примеров пиджина), обслуживавший общение русских и норвежских торговцев на северном побережье Норвегии.

Существовал в XVII - XX веках, когда велась активная морская торговля зерном и рыбой между Норвегией и Россией. Сохранился на Шпицбергене.

В руссенорске зафиксировано около 400 слов, 50 % лексики — из норвежского языка, 50 % — из русского. Грамматика и фонетика упрощены по сравнению с исходными языками.

Отличительные черты руссенорска

Во многих случаях предложения в руссенорске скомпонованы не так, как в норвежском языке, например «Канске ден принципал по стова?» (А сам дома?). Здесь, с точки зрения норвежского языка, не хватает глагола-связки «er». Отсутствие в презенсе связки «er» в предложениях обычно для большинства пиджинов, так же обстоит дело и в русском языке. В руссенорске многие предложения начинаются словом «канске» (норв. kanskje — может быть), особенно, когда говорят русские. Комбинация «ден принципал» с указательным местоимением определенной формы («ден») и неопределенной формой существительного не соответствует нормам норвежского языка, но в речи иностранцев такое сочетание можно часто услышать. «По стова» значит «дома», предлог «по» имеется и в русском, и в норвежском языках, однако, используется в несколько разных значениях. В руссенорске «по» можно употреблять для передачи ряда различных значений, как при обозначении местоположения, так и отношений собственности.

Окончание «-ум» (или «-ом») применяется во многих глаголах руссенорска, например «копум» от русского глагола «купить» (норв. kjøpe). Уже предложено восемь различных теорий о том, откуда это окончание происходит — от латинского языка и до шведского (ср. со шведской формой sjungom). Возможно также, что окончание «-ум» появилось под влиянием северо-русских диалектов, которые могут иметь это окончание в части глаголов. Еще одна типичная черта руссенорска — придавать существительным, а во многих случаях и прилагательным, окончание «-а». Например, «Пят вога мука по сто фиска» (Пять возов муки за сто рыб).

Руссенорск имеет одну интересную особенность, которая свидетельствует, что русские и норвежцы были социально равноправными партнерами. Весьма во многих пиджинах в различных частях света один из языков играл доминирующую роль, а в случае с руссенорском, напротив, количество русских и норвежских слов примерно одинаково.

Материалы на руссенорске

Первое научное описание руссенорска осуществил в 1927 году славист Улаф Брок. В 1930 году он опубликовал 13 собранных им текстов на руссенорске. Текстовый материал был в основном собран в Норвегии, поэтому, большинство информантов, что естественно, были норвежцами. Можно предположить, что это имело значение в особенности для описания произношения. Норвежцы и русские произносили русско-норвежские тексты несколько по-разному, в зависимости от того, какие звуки были в их родных языках. В руссенорске обнаруживается тот же феномен, что и в других пиджинах — звуки, которых нет в одном из языков, как правило, изменяются. Например, слово «гаф» (норв. hav) в руссенорске; в русском языке нет звука «h», а звонкий «v» превращается в глухой «ф» на конце слова. Таким образом, норвежское по этимологии слово было приспособлено к русской фонетической системе. Ещё один пример этого явления — теперь уже русское по происхождению слово, обозначающее чай — kjai/sjai (читается как «хьяй»/ «шай»). Норвежцы не воспринимали на слух звук «ч», и поэтому произносили вместо него кластеры «kj»/«sj».

Как уже было сказано выше, слова руссенорска происходят из разных языков. Этим объясняется то, что для обозначения многих обычных понятий используются дублеты. Например, встречаются как «фиска» (из норвежского), так и «риба» из русского, или же «твоя» (из русского), «ду» (из норвежского) и «ю» из английского языка. Для названий обмениваемых товаров и единиц веса существует, как правило, только одно обозначение, в то время как названия чисел могут заимствоваться и из норвежского, и из русского, и имеют дублеты. Что касается названий рыб, то их этимологию непросто проследить. К примеру, если «пикша» на руссенорске называется «пикса» / «пикша», то слово происходит от русского «пикша», но она может называться также и «тикса» или «тикша», что позволяет предполагать, что данное слово может быть произведено от саамского «диксу».

Как мы видим, не каждый мог понять то, что говорилось на руссенорске, и, несмотря на то, что грамматика была не очень сложной, а возможности выбора слов довольно велики, нужно было выучить основной запас слов и одновременно выработать определенное ощущение того, как строится предложение.

Причины исчезновения руссенорска

До того вида, в котором руссенорск дошёл до наших дней, он развивался долгое время. Примеры отдельных слов, типичных для руссенорска, встречаются очень рано - ещё в конце XVIII века. Очевидно, что этот язык полностью развился в начале XIX века, и в первой половине XIX века им пользовались все, кто вёл меновую торговлю с русскими. По мере разрастания объёмов торговли часть купцов начала изучать русский язык, и к середине столетия руссенорск стал восприниматься как «дурной русский», а не как особый язык.

На практике потребность в языке исчезла вместе с окончанием свободного передвижения между обеими странами вследствие революции 1917 года. Однако к тому времени потребность в руссенорске и так значительно снизилась. Причиной этого послужил тот факт, что торговля между Россией и Норвегией развилась в нечто большее, чем просто меновая торговля рыбой и мукой, вследствие чего многие норвежцы стали изучать русский язык, а русские - норвежский.

В настоящее время руссенорск сохранился на территории Шпицбергена.

Примеры слов и фраз

• Moja på tvoja. — Я говорю на твоем [языке].
• Kak sprek? Moje niet forsto. — Что ты говоришь? Я тебя не понимаю.
• Å råbbåte — Работать.
• Klæba — Хлеб.
• Drasvi, gammel god venn på moja! Kor ju stannom på gammel ras? — Здравствуй, мой старый, добрый друг! Как у тебя вчера были дела?
• Ju spræk på moja kantor kom — Ты сказал, что ты придешь ко мне в контору.
• Moja på ander kantor, nokka vin drikkom, så lite pjan kom — Я был в другой конторе, выпил немного вина, а потом немного опьянел.
• Tvoja fisk kopom? — Ты купишь рыбу?
• Saika kopom i på Arkangelsk på gaf spaserom — Я куплю сайду и поплыву в Архангельск.
• Kak pris? Mangeli kosta? — Какая цена? Сколько стоит?
• En voga mokka, så galanna voga treska — Один воз муки за пол воза трески.
• Eta grot dyr. Værsegod, på minder prodaj! — Это очень дорого. Пожалуйста, продай дешевле!

Ссылки

• [web.archive.org/web/20100206042518/www.pomor.no/rus/articles.php?conID=8 Небольшая статья про руссенорск с примером диалога]
• [www.kolamap.ru/library/russenorsk.htm Серк-Ханссен К. Руссенорск]
• [www.spbumag.nw.ru/OLD/Spbum01-97/16.html Русинов А. Do you speak moja-po-tvoja?]

Литература

Брок, Ингвиль. Моя-по-твоя. Русско-норвежский язык-пиджин //Оттар. Норвегия и Россия на севере. — 1992. — № 192. — С. 24—28.

Отрывок, характеризующий Руссенорск

В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.