Руссикум

Папская коллегия Ру́ссикум (лат. Pontificium Collegium Russicum) — католическое учебное заведение в Риме, готовящее священников византийского обряда.

История

Идею о создании учебного заведения, готовящего католических священников византийской традиции для работы в России, поддерживал целый ряд католических деятелей начала XX века, среди которых генерал иезуитов Влодзимеж Ледуховский, архиепископы Эдвард фон Ропп и Георгий Матулайтис. В качестве места для размещения коллегии первоначально предлагались Стамбул, Вильна и некоторые другие города, однако затем решено было организовать коллегию в Риме.

Руссикум был основан буллой папы Пия XI «Quam curam» 15 августа 1929 года, первый учебный год стартовал 1 ноября 1929 года. Первым ректором стал словацкий священник Венделин Яворка. Для размещения Руссикума было выделено здание на Эсквилине рядом с Папским восточным институтом. Здания Руссикума и Папского восточного института отделены друг от друга Церковью Святого Антония Великого на Эсквилине, которая для нужд обоих учебных заведений была перестроена по канонам византийской литургической традиции.

Главной целью Руссикума поначалу была подготовка католических священников для будущего служения в СССР в случае падения Советской власти или смягчения её позиции по отношению к религии. Управление коллегией было поручено иезуитам, однако ни один из ректоров коллегии не был русским по национальности. Среди студентов были не только русские, но и представители самых разных национальностей.

Несколько священников — выпускников Руссикума предприняло попытку нелегальной религиозной деятельности на территории СССР (Уолтер Чишек, Виктор Новиков, Пьетро Леони и др.), однако все они были раскрыты и много лет провели в лагерях. Выпускником Руссикума был причисленный к лику блаженных Теодор Ромжа, грекокатолический епископ, убитый советскими агентами.

После Второго Ватиканского собора цели и задачи коллегии были изменены, под руководством ректора Павла Майе работа Руссикума приобрела экуменический характер. Коллегия стала открыта для православных студентов, а главной задачей стало изучение русской церковной и литургической традиции. По словам Константина Симона:

идеи обратить Россию в католицизм, теперь нет. Её не было уже и тогда, когда покойный митрополит Никодим (Ротов) посещал Руссикум. Отец Павел Майе хотел трансформировать Руссикум в центр встречи православных и католиков. <…> Никакого прозелитизма среди них не ведётся. У нас учатся те, кто получил разрешение от Русской Православной Церкви учиться в Риме. Они имеют полную свободу, они не ходят на католические богослужения, живут в колледжах и посещают православные службы.

Литература

• Russicum: Pioneers and Witnesses of the Struggle for Christian Unity in Eastern Europe (review) The Catholic Historical Review — Volume 93, Number 3, July 2007, pp. 694—696
• «Руссикум» // Католическая энциклопедия. Т.4. М.:2011, ст. 423—425

Отрывок, характеризующий Руссикум

– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.