Русская духовная миссия в Пекине

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Русская духовная миссия в Пекине — церковно-политическое представительство Российской церкви и государства, действовавшее в Пекине в XVIIXX веках.

Деятельность Миссии была организована в соответствии с внутри- и внешнеполитическими интересами и задачами России. Она играла важную роль в установлении и поддержании российско-китайских отношений, была центром научного изучения Китая и подготовки первых русских синологов. Из-за отсутствия дипломатических отношений между обоими государствами служители миссии в течение длительного времени являлись неофициальными представителями российского правительства в Китае.





Албазинцы

В XVII веке Россия начала осваивать Восточную Сибирь и впервые столкнулась с Китаем. Первые контакты носили характер приграничных вооружённых конфликтов. Самым значительным из них было взятие цинской армией русской крепости Албазин на реке Амур в 1685 году. 45 казаков, захваченных при этом в плен, были переселены в Пекин и положили начало многолетнему присутствию русских в Китае. Хотя китайцы и называли всех этих людей русскими, среди них, вероятно, оказались также крещенные буряты, калмыки и потомки от смешанных браков.

Албазинцев компактно поселили во Внутреннем городе у ворот Дунчжимэнь. Они были причислены маньчжурским императором Сюанье (девиз правления — «Канси») к почётному военному сословию, которое занимало высокое положение в сословной иерархии империи Цин, и зачислены с приличным жалованием в «русскую роту» жёлтого с каймой знамени императорской гвардии. Пленные албазинцы наравне с другими солдатами получили казенные квартиры, деньги на первоначальное обзаведение хозяйством, наделы пахотной земли, холостых казаков женили на китаянках. Для богослужения русским была передана во владение буддийская кумирня Гуаньдимяо (храм Бога войны), которую священник Максим Леонтьев — первый православный священник на китайской земле, обратил в часовню во имя святителя Николая Чудотворца. Там вплоть до 1695 года он совершал богослужения, обслуживая духовные нужды своей паствы.

К этому времени в России узнали о деятельности отца Максима и его усилиях сохранить веру среди албазинцев. Русское правительство обратилось к китайскому императору с просьбой об освобождении пленных или же о разрешении им построить в Пекине русскую церковь. В 1696 году отец Максим совместно с прибывшими из России священнослужителями освятил церковь во имя Святой Софии, однако её так и называли Никольской в честь иконы Николая Чудотворца.

Православная миссия в XVIII веке

Указ Петра I от 18 июня 1700 года о поставлении тобольского митрополита вменил ему в обязанность крестить максимально возможное количество китайцев, благочестие и успехи в мирской жизни которых должны были убедить богдыхана принять Православие. Тем самым был неявно поставлен вопрос и о создании духовной миссии в Пекине. Это было первое распоряжение правительства, в котором говорилось о миссии Русской православной церкви в Китае и где подчёркивалась необходимость изучения российскими подданными местных языков, обычаев и культуры для наиболее эффективной проповеди Православия, что отвечало также политическим и торговым интересам России в империи Цин. Так, изначально Русская духовная миссия в Пекине должна была стать центром не только православия, но также исследований Китая русскими учёными.

Смерть отца Максима в 1712 году и просьба албазинцев прислать нового священника ускорили решение вопроса об организации миссии. В 1714 году в Пекин был отправлен архимандрит Иларион (Лежайский) со свитой. Он вез с собой иконы, церковную утварь, богослужебные книги и митру. В 1716 году миссия прибыла в империю Цин, её члены были торжественно приняты и зачислены на императорскую службу. Им отвели казённые квартиры около албазинской церкви и выдали временное пособие. Кроме единовременного пособия от Трибунала внешних сношений (Лифаньюаня) было также назначено ежемесячное жалованье. Этим актом маньчжурское правительство зачислило прибывших миссионеров на свою службу на тех же основаниях, что и китайских подданных, поскольку православные священники обслуживали нужды гвардейской роты солдат цинских войск, составленной из пленных албазинцев и других русских, оказавшихся в империи Цин. В России православная миссия была поставлена под церковную юрисдикцию сибирских митрополитов, чья резиденция тогда находилась в Тобольске.

Для Второй миссии было отведено весьма почётное место в центре Пекина на посольском дворе, вблизи от императорского города, правительственных канцелярий и торговых улиц. Прежде здесь останавливались вассальные князья, прибывавшие ко двору. С прибытием российской миссии посольский двор стали называть Наньгуань (Южное подворье) в отличие от Бэйгуань (Северного подворья), где жили албазинцы. На средства, выделенные цинским правительством, на Южном подворье поставили каменный храм во имя Сретения Господня и перенесли в него икону Святого Николая. Церковь обслуживала духовные нужды членов торговых караванов, регулярно прибывавших в Пекин. Храм возводили китайцы по своей традиционной строительной технологии, он оказался на удивление прочным и устоял даже в страшное землетрясение 1730 года, когда только в Пекине погибло около 75 тысяч человек, а в числе многих других зданий разрушилась и первая часовня албазинцев. Позднее на её месте поставили церковь по имя Успения Богоматери.

После смерти Петра Первого русские миссионеры в отличие от католических не занимались распространением православия среди китайцев и маньчжуров, тем более, не участвовали в придворных интригах. Миссия ограничивалась лишь поддержанием веры среди албазинцев, выполняла дипломатические поручения российского правительства, давала пристанище и оказывала помощь русским торговым караванам, её ученики изучали китайский и маньчжурский языки. В силу перечисленных особенностей цинские власти относились к ней лояльно. Православная миссия избежала гонений, предпринятых цинскими властями против христиан.

С 60-х гг. XVIII в. из-за запрета российским торговым караванам заниматься коммерческой деятельностью в Китае и из-за неоднократных приостановок российско-цинской приграничной торговли значительно сократился поток русских купцов в Китай. Кроме того, многочисленным российским посланникам в империи Цин не удалось добиться у её правительства разрешения на организацию в Пекине светского дипломатического представительства России. В результате духовная миссия превратилась, по сути, в российскую дипломатическую миссию и единственный постоянный и наиболее достоверный источник сведений о событиях в Цинской империи.

Православная миссия в XIX веке — колыбель российской синологии

В задачи членов Пекинской духовной миссии входило изучение маньчжурского, китайского и монгольского языков, а также истории, культуры и религии Китая. В число светских членов миссии назначались молодые люди из числа студентов высших учебных заведений и Духовной академии. Занятия между студентами распределялись согласно с их предварительными знаниями, желанием и способностями; они изучали медицину, математику, литературу и философию, систему Конфуция, историю, географию, статистику и юриспруденцию китайского государства. Пекинская миссия дала России первых видных учёных-китаистов: Рассохин И. К. (1707—1761), Леонтьев А. Л. (1716—1786), Бичурин И. Я. (1777—1853), Ковалевский О. М. (1800—1878), Войцеховский И. П. (1793—1850), Захаров И. И. (1814—1885), Кафаров П. И. (1817—1878), Васильев В. П. (1818—1900). Научное наследие этих подвижников и ныне представляет собой настоящую сокровищницу российского китаеведения. Так, например, описание Пекина, составленное начальником девятой миссии архимандритом Иакинфом (Бичуриным), по существу легло в основу всех последующих европейских путеводителей по столице империи Цин.

Иакинф (Бичурин) был главой девятой духовной миссии с 1808 по 1820 год. Она была одной из самых блестящих во всей истории миссии. В миссионерской области её деятельность была довольно слабой, но её ученики и сам Бичурин оставили заметный след в мировой синологии. Бичурин быстро изучил язык, завел многочисленные знакомства, что дало ему бесценное знание обычаев и нравов страны. Четырнадцать лет жизни в Пекине стали этапом подготовки к его научной и литературной деятельности. Бичурин создал множество трудов по географии, истории, литературе Китая и соседних стран, составил несколько словарей. Его труды были признаны Российской академией наук и Парижским азиатским обществом.

По мнению Дж. Вонга (1998), в 50-е годы XIX в. церковная деятельность русской миссии была прикрытием дипломатической.[1]

Православная миссия после опиумных войн

Россия непосредственно не участвовала в опиумных войнах против Китая, и даже оставалась после недавней Крымской войны в конфликте с Англией и Францией — победителями этих войн и симпатизировала антибританскому восстанию сипаев в Индии. Однако русские дипломаты угрозой вторжения в Китай и открытия второго фронта во время христианского восстания тайпинов добились присоединения к России огромных китайских территорий (Забайкалье, Хабаровский край, Приморский край, Сахалин и др.). После подписания в 1858 году Айгунского договора, серии Тяньцзиньских трактатов и Пекинского трактата 1860 года империи Цин с западными странами положение Русской Духовной Миссии изменилось. В Пекине открылись дипломатические представительства западных государств, в том числе и России. В 1861 году в Пекин прибыл первый постоянно аккредитованный российский посланник в ранге министра-резидента Л. Ф. Баллюзек, и в столице империи Цин была учреждена постоянно действующая Российская дипломатическая миссия, которой была передана от духовной миссии её дипломатическая и значительная часть образовательных функций. Духовная миссия превратилась в учреждение с исключительно религиозными (миссионерскими) функциями и перешла из ведения МИД в духовное ведомство. Штат миссии сократился.

Цинское правительство, признавая, что христианское учение способствует водворению порядка и согласия между людьми, обязалось не преследовать своих подданных за приверженность христианской вере.

Такая политика цинского правительства позволила развить религиозную деятельность миссии, которая с этого момента занялась проповедью православия среди китайцев. На китайский язык были переведены и изданы множество богослужебных книг. Обычно именно эти книги использовались протестантами и позволили им добиться, чтобы из 105,4 млн китайских христиан в наше время 75 млн были протестантами. В конце XIX века в Тяньцзине, Фучжоу и Ханькоу были открыты русские концессии.

10 марта 1862 года в деревне Дун-дин, что в 53 километрах к востоку от Пекина, была совершена первая литургия в особо устроенном помещении, а в 1863 году в российской прессе сообщалось[2], что там же русскими купцами, торгующими в Китае, было решено построить православную церковь на деньги, пожертвованные крещёными китайцами.

С 1864 года Миссия утратила дипломатический характер, став исключительно религиозно-просветительской[3]. В 1882 году первый православный священник из китайцев Митрофан Цзи впервые в Новое время начал вести христианское богослужение на китайском языке.(Католики начали только после II Ватиканского собора в 1964 году).

В 1895 году Россия опять воспользовалась поражением Китая в войне с Японией: завладела Ляодунским полуостровом, на котором построила город Порт-Артур и объявила Манчжурию сферой своего влияния, по территории которой провела Китайскую восточную железную дорогу от Читы до Владивостока и Порт-Артура. Это вызвало возмущение в Китае и привело к восстанию боксёров.

Православная миссия в XX веке

Относительно спокойное течение жизни было нарушено в 1900 году восстанием боксёров, которые совершали нападения на членов иностранных посольств. В Пекине были сожжены христианские храмы, массово уничтожались крещёные китайцы (см. Китайские новомученики). Повстанцы осадили посольский квартал. Северное подворье русской миссии было разграблено и разрушено. Начальник миссии архимандрит Иннокентий (Фигуровский) с братией и несколькими прихожанами успел укрыться на территории Российской дипломатической миссии, где провёл два месяца. После подавления мятежа отец Иннокентий нашел приют в одном из уголков буддийского храма Юнхэгун, открыл в нём временную церковь и своим присутствием предотвратил разграбление Юнхэгуна иностранными солдатами.

В июле 1901 года, после боксёрского разгрома миссии, обер-прокурор Синода Константин Победоносцев предлагал закрыть миссию, но предложение не было принято. Спустя всего несколько лет после полного разорения территория Миссии была восстановлена и располагала собственными хорошо оборудованными механическими мастерскими, пекарней, мыловарней, литейной мастерской, котельной, типографией, переплетными мастерскими, метеостанцией, баней, мельницей, молочной фермой, фруктовыми садами и огородами. Особую гордость составляла пасека, дававшая в год до 80 пудов отличного меда. В Западных горах, неподалеку от деревни Мэньтоуцунь, миссия купила заброшенную кумирню с участком земли и устроила там Крестовоздвиженский скит. В окрестностях Пекина и даже в соседних провинциях у неё имелись многочисленные фермы и станы.

Поражение России в войне с Японией, происходившей на территории Китая, Синьхайская революция 1911 года, свержение династии Цин, провозглашение республики и распад Китая не помешали деятельности Русской Духовной миссии.

К 1916 году число православных китайцев достигло 5587 человек, причём в 1915 году было крещено 583[4]. По отчёту за 1916 год[5], Миссия в своём ведении имела: 2 монастыря в Пекине, и один скит близ Пекина, 5 подворий (в России), 19 церквей, 3 часовни и 5 кладбищ, семинарию в Пекине, 18 мужских и 3 женских школы, богадельню.

После революции в России 1917 года — во время Гражданской войны и в последующие десятилетия православная миссия в Пекине давала временный приют и заработок многим русским беженцам. Некоторые из них постриглись в монахи и остались в Успенском монастыре, большинство же находило здесь короткую передышку на пути в эмиграцию.

В апреле 1920 года в Пекин были доставлены тела алапаевских мучеников. Гробы были встречены крестным ходом и перенесены в церковь Серафима Саровского на мисийском кладбище. После совершения заупокойного богослужения 8 гробов разместили в одном из склепов на территории кладбища. Вскоре на деньги атамана Г. М. Семенова под амвоном церкви был устроен склеп в который и поместили тела алапаевских мучеников. В ноябре 1920 года тела Елизаветы Фёдоровны и её келейницы Варвары были вывезены в Иерусалим, а тело князя Владимира Палея по желанию его родных похоронили на кладбище Духовной миссии.[6]

Несмотря на то, что в межвоенный период в Китае находилось более миллиона православных русских, миссионерская проповедь среди коренных китайцев не только не увеличилась, но даже уменьшилась. Почти все средства миссии направлялись на помощь русским беженцам, духовенство и начальство миссии почти полностью состояло из русских, что нередко вызывало недовольство даже обращённых в Православие китайцев.

Закрытие миссии и последующая судьба её объектов

С окончанием Второй мировой войны к власти в Китае пришли коммунисты с воинствующей антирелигиозной идеологией. В 1946 году глава миссии архиепископ Виктор был арестован китайскими властями по обвинению в сотрудничестве с японцами и Антикоммунистическим комитетом Северного Китая, но под давлением СССР через неделю отпущен на поруки[7]. После образования Китайской Народной Республики в 1949 году остатки русской колонии в Пекине быстро эмигрировали в основном в США, Австралию и Европу. В 1955 году было принято решение о закрытии миссии, так как средств на её содержание не было, а православных прихожан в городе почти не оставалось. Глава миссии, архиепископ Виктор, уехал в СССР[7]. Северное подворье со всеми постройками и имуществом было передано в собственность Советского государства, в 1956—59 гг. здесь возвели новый комплекс Посольства. Южное подворье было передано китайскому правительству, равно как все имущество и здания православной церкви в связи с ликвидацией Восточно-Азиатского экзархата Московской патриархии в КНР. В настоящее время на его территории располагается муниципальный парк. В период Культурной революции варварски было уничтожено множество произведений многовековой православной культуры Китая. Запоздалые хиротонии Московским патриархом Алексием Ι китайцев Василия (Шуана) и Симеона (Ду) во епископы уже не изменили подозрительного отношения китайцев к Русской церкви. Несмотря на возобновление в Китае нескольких православных приходов, нынешние власти в Китае не снимают различные ограничения на деятельность Русской православной церкви, а с 2008 года покровительствуют неканонической противоборствующей Гонконгской митрополии Константинопольской Церкви.

На территории Посольства сохранились в сильно изменённом виде архиерейские покои (павильон китайской архитектуры, часть некогда расположенной здесь усадьбы князя Люя, называемый теперь Красной фанзой), здание бывшей библиотеки (в настоящее время — консульский отдел) и отдельные фрагменты хозяйственных построек. В 2009 году была восстановлена и вновь освящена Церковь Успения — одно из немногих культовых сооружений, сохранившихся со времен Миссии, использовавшееся в советское время как гараж. Небольшой сквер перед Красной фанзой украшает, пожалуй, самая старая реликвия Бэйгуаня — большая железная курильница-треножница, изготовленная в XVII веке при императоре Сюанье и принадлежавшая, возможно, кумирне, отданной албазинцам под часовню.

Начальники миссии

Напишите отзыв о статье "Русская духовная миссия в Пекине"

Литература

  • Краткая исторія русской православной миссіи в Китаѣ, составленная по случаю исполнившагося въ 1913 году двухсотлѣтняго юбилея ея существованія. Издание 1-е, Пекин, Типография Успенского монастыря, 1916.
  • Густерин П. Архимандрит Аввакум (к истории подписания Тяньцзиньского трактата 1858 года) // Новая и новейшая история. — 2008. — № 6.
  • Головин С. А. Российская духовная миссия в Китае. Исторический очерк. — Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2013.

См. также

Примечания

  1. J. Y. Wong. Deadly Dreams, p. 28.
  2. Духовная бесѣда, еженедѣльно издаваемая подъ редакціей протоіерея Іоанна Яхонтова. СПб., 1863, июль // Извѣстія и замѣтки
  3. «Церковный Вѣстникъ, издаваемый Миссіонерскимъ Совѣтом при Святѣйшем Сѵноде». 1917, 5—12 февраля, № 5—6, стб. 97.
  4. «Церковный Вѣстникъ, издаваемый Миссіонерскимъ Совѣтом при Святѣйшем Сѵноде». 1917, 5—12 февраля, № 5—6, стб. 100.
  5. «Православный Благовѣстникъ». М., 1917, май — декабрь, стр. 182.
  6. Напара Д. [www.pravoslavie.ru/put/050105114517.htm Памяти алапаевских мучеников, в земле китайской под спудом находящихся]. Православие.Ru. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/614yMYmAk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  7. 1 2 Хисамутдинов А. А. Духовные миссии в Китае, Корее и Японии (конец XIX — первая половина XX вв.) // Известия Восточного института. — 2012. — № 2 (20). — С. 100

Ссылки

  • [www.orthodox.cn/localchurch/mission_ru.htm Российская Духовная Миссия в Китае]
  • С. А. Шубина. [vostok.amursu.ru/AUDITORIUM/SHUBINA4.htm Научно-исследовательская деятельность Российской духовной миссии в Китае (XVIII — начало XX в.)] (недоступная ссылка — историякопия) — [nature.web.ru/db/msg.html?mid=1187562 Автореферат]
  • [archive.org/details/kitaiskiiblagovi Китайский благовестник] — издание русской духовной миссии в Китае. 1930—1932 годы.
  • [sibrelic.ucoz.ru/news/gramota_dannaja_plenennomu_iz_albazina_v_pekin_pravoslavnomu_svjashhenniku_maksimu_leontievu_na_osvjashhenie_dannogo_kitajskim_bogdykhanom_khrama/2012-06-25-70 1695 г. Грамота, данная плененному из Албазина, в Пекин Православному Священнику Максиму Леонтиеву на освящение данного Китайским Богдыханом храма и на отправление в нем священнослужения]

Отрывок, характеризующий Русская духовная миссия в Пекине

«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.