Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской

Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской
Международное название	фр. Séminaire orthodoxe russe en France
Прежние названия	Русская духовная семинария во Франции
Год основания	2008
Ректор	иеромонах Александр (Синяков)
Президент	епископ Нестор (Сиротенко) (канцлер)
Кампус	семинарский
Юридический адрес	Maison Sainte-Geneviève, 4, rue Sainte-Geneviève, 91860 Épinay-sous-Sénart
Сайт	[www.wmaker.net/seminaria/ seminaria.fr]

К:Учебные заведения, основанные в 2008 году

Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской (первоначально Ру́сская духо́вная семина́рия во Фра́нции фр. Séminaire orthodoxe russe en France) — учебное заведение Корсунской епархии Русской православной церкви, готовящее священно- и церковнослужителей. Центр расположен в городе Эпине-су-Сенар, пригороде Парижа.

История

Предыстория

Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской — не первое образовательное учреждение Русской православной церкви во Франции. Помимо созданного в 1925 году трудами видных деятелей русской эмиграции во главе с митрополитом Евлогием (Георгиевским) Сергиевского православного богословского института, который с 1946 года является высшим учебным заведением Западноевропейского экзархата русских церквей Константинопольского Патриархата, в 1953 году при Западноевропейском Экзархате Московского Патриархата были открыты православные богословско-пастырские курсы при Трехсвятительском подворье в Париже. Эти курсы были учреждены по инициативе епископа Клишиского Николая (Ерёмина) (позднее митрополит Корсунский, патриарший экзарх Западной Европы). Их курс был рассчитан на два года, обучение студентов проводилось на русском и французском языках.

До 1958 года курсы располагались в помещении администрации Экзархата на улице д’Аллерэ дом 26. Слушатели курсов участвовали в ежедневных богослужениях в Трехсвятительском храме и проживали в помещениях при храме. Однако в 1958 году, в связи со строительством нового помещения для Трехсвятительского храма, богословско-пастырские курсы были переведены в Вильмуассон, в усадьбу расположенную на улице Ферранд, дом 5, где одновременно владыка Николай организовал небольшой монастырь при храме в честь преподобных Сергия и Германа Валаамских.

Семинария в Вильмуассоне просуществовала всего несколько лет. Она была закрыта после ухода на покой в 1963 года её основателя митрополита Николая (Ерёмина), позже в 1973 году была закрыта и обитель.

После падения «железного занавеса» и открытия значительного числа новых приходов Русской православной церкви в Западной Европе всё сильнее осознавалась необходимость открытия семинарии для подготовки духовенства специально для зарубежных приходов. Инициатором создания русской семинарии в Париже был митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, нынешний Святейший Патриарх Московский и всея Руси.

История

15 апреля 2008 года, заслушав доклад митрополита Кирилла, Священный Синод Русской православной церкви постановил открытие Православной духовной семинарии в Париже. Она разместилась в доме святой Женевьевы в Эпине-су-Сенар (фр. Épinay-sous-Sénart), в 21 км к юго-востоку от Парижа. Первые занятия в семинарии начались 5 октября 2009 года.

В начале 2010 года общественный резонанс вызвало открытое письмо бывшего студента семинарии Андрея Серебрича, критиковавшего порядки, заведённые в семинарии её ректором Александром (Синяковым).

В ноябре 2013 года Патриарх Московский и всея Руси Кирилл учредил специальную комиссию, ответственную за распределение выпускников Русской духовной семинарии во Франции. Комиссия состоит из Председателя Учебного комитета Русской Православной Церкви, руководителя Управления Московской Патриархии по зарубежным учреждениям, правящего архиерея Корсунской епархии и ректора Парижской семинарии. Решения комиссии представляются на утверждение Святейшего Патриарха.

13 февраля 2014 года в Русской духовной семинарии во Франции состоялось подписание соглашения о сотрудничестве между семинарией и Российским православным университетом.

24 декабря 2015 года Священный Синод Русской православной церкви констатировал: «За годы существования этого учреждения сформировались особенности его функционирования, предполагающие проживание и духовное окормление, слушание небольшого количества лекций при получении основного образования в других учебных заведениях Франции. С учётом принципиального отличия указанного учреждения от духовных семинарий Русской Православной Церкви и по итогам инспекции Парижской духовной семинарии Учебный комитет предложил переименовать Парижскую духовную семинарию» и определил считать Парижскую православную духовную семинарию Духовно-образовательным центром имени преподобной Женевьевы Парижской при Корсунской епархии с сохранением права использовать наименование «семинария».

Обучение

Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской — уникальное учебное заведение, позволяющее совмещать обучение и научные исследования в светском университете с духовным образованием и богослужебной практикой. Все учащиеся центра обучаются в одном из университетов Парижа, получая дополнительное образование в стенах духовно-образовательного центра. Таким образом, Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской «не автономное учебное заведение, а коллегиум, существующий при светских и церковных университетах („университетская семинария“)».

Обучение в образовательном центре ведётся на французском и русском языках.

Поступление в семинарию

Кандидаты на поступление в духовно-образовательный центр должны быть крещеными православными христианами, любой национальности.

Зачисление происходит в два этапа:

1. Кандидаты представляют необходимые документы в Приемную комиссию, которая совершает предварительный отбор по досье. Кандидаты, прошедшие отбор приглашаются на собеседование;
2. Зачисление кандидатов, прошедших отбор по досье, в состав студентов происходит с 2010 года по результатам собеседования со специальной комиссией под председательством руководителя Управления Московской Патриархии по зарубежным учреждениям.

Учебные программы

Духовно-образовательный центр предоставляет четыре различные программы обучения: Пастырская, Бакалаврская и Магистерская с проживанием в семинарии, а также трехгодичный экстернат.

Подготовительный курс

Подготовительный курс продолжительностью в один учебный год (два семестра), предназначен выпускникам православных духовных заведений (семинарий и академий), готовящихся к обучению по бакалаврской или магистерской программе.

Основными целями курса являются:

1. совершенствование французского языка и иных языков, необходимых для дальнейшего обучения;
2. подготовка кандидата к будущему обучению во французском университете;
3. ознакомление с французским законодательством в отношении религиозных организаций и спецификой контекста церковно-государственных отношений, которое осуществляется по программе, разработанной Министерством внутренних дел Франции: «Религии, светскость и межкультурное сотрудничество» в Католическом институте Парижа.

Пастырская программа

Утверждённая в сентябре 2013 г., пастырская программа продолжительностью в два учебных года адресована двум категориям учащихся:

1. выходцам из западных стран, не имеющим опыта обучения в семинарии и готовящимся к принятию священного сана;
2. учащимся из стран СНГ с высшим теологическим или иным образованием, но без опыта обучения в пастырских духовных заведениях Московского Патриархата.

Двухгодичный пастырский цикл является полноценной программой, основная цель которого — подготовить кандидата к пастырскому служению, восполнить отсутствие православного духовного образования, учитывая специфику контекста западных стран.

После его окончания, по личному желанию и по благословению священноначалия, студент может продолжить обучение в рамках стандартной модели Парижской православной семинарии: бакалавриат и/или магистратура в одном из университетов Парижа с дополнительным богословским образованием в самой семинарии.

Бакалавриат и магистратура

Принцип обучения в на бакалавриате и магистратуре в семинарии особый: семинаристы обучаются одновременно в самой семинарии и в одном из высших учебных заведений Парижа (Университет Париж-Сорбонна, Практическая школа высших исследований при Сорбонне, Парижский католический институт. Семинаристы записаны на общих основаниях в светском или католическом университете, где проходят полный курс бакалавриата или магистратуры, тогда как в самой семинарии они получают дополнение в области догматики, канонического права, пастырского богословия и истории Церкви.

Богословские курсы (бывший экстернат)

Богословские курсы образовались в результате преобразования программы экстерната. Они открыты для всех желающих. Программа курсов рассчитана на три года и включает участие в сессиях, написание курсовых работ и самообучение под руководством преподавателей семинарии.

Преподавание ведется на русском языке.

Издательская деятельность

В январе 2010 года издан первый номер студенческого журнала на французском языке «Lettre aux amis».

В декабре 2010 года семинария выпустила последование вседневной вечерни: параллельное издание на славянском и французском языке.

С 2012 года журнал выходит под названием «Slavonika. Lettre aux amis». Большая часть статей журнала публикуется параллельно на французском и русском языках. Основная часть журнала — это статьи семинаристов, посвященные их научным исследованиям, а также опыту обучения во Франции.

В ноябре 2013 года была опубликована литургия апостола Иакова, брата Господня, также в параллельном издании на славянском и французском языке.

В декабре 2013 года при семинарии было создано Издательство святой Женевьевы (фр. Éditions Sainte-Geneviève). Издательство ставит перед собой просветительские задачи: познакомить русскоязычного читателя с историей и жизнью Русской православной церкви за рубежом и открыть франкоязычному читателю наследие восточной православной традиции. Издательство публикует книги на французском и русском языках, а также двуязычные издания.

С 2014 года действует интернет-магазин издательства прп. Женевьевы по адресу: www.editions-orthodoxes.fr

В феврале 2014 года в Издательстве семинарии вышла первая книга — «La conversion au Royaume de Dieu. Méditations du Carême», которая является французским переводом книги Патриарха Московского и всея Руси Кирилла «Тайна Покаяния. Великопостные проповеди». Презентация книги состоялась 12 марта 2014 года в резиденции Посла Российской Федерации в Париже.

В ноября 2014 года издательство выпустило книгу прот. Сергия Моделя на русском языке о православии в Бельгии: «Всякая чужбина для них отечество»: 150 лет присутствия Православия в Бельгии (1862—2012 гг.).

Здание

С 1 сентября 2009 года учебные корпуса духовно-образовательного центра располагаются в доме святой Женевьевы в Эпине-су-Сенар (фр. Épinay-sous-Sénart), в 21 км к юго-востоку от Парижа. Это здание XVII—XVIII века принадлежало католическому монастырю сестёр-помощниц (фр. Société des Auxiliatrices des âmes du Purgatoire).

С 1 августа 2011 года Русская православная церковь стала владельцем здания и всей прилегающей к ней территории.

В здании находятся 25 студенческих комнат (каждый семинарист живёт в отдельной комнате) и пять комнат для священников и преподавателей, приезжающих в семинарию, а также семинарская библиотека, несколько помещений для занятий, большой конференц-зал, зал советов, парадный зал и большая трапезная семинарии.

Домовый храм

На первом этаже здания духовно-образовательного центра располагается домовый храм семинарии в честь свят. Мартина Исповедника и прп. Женевьевы Парижской.

Работы по благоустройству домового храма начались в августе 2011 г. Пол в храме был выложен плитами из белого камня. Алтарная часть храма была расписана мастерами иконописной мастерской Трехсвятительского подворья под руководством Эмилии ван Таак. В октябре 2011 г. в семинарию был доставлен и установлен иконостас, выполненный из резного дерева в московской мастерской «Никопея». Группой иконописцев из Москвы под руководством В. А. Ермилова, преподавателя иконописной школы МДА, была расписана основная часть домового храма семинарии.

Южную стену храма украшает уникальная фреска с житием преподобной Женевьевы (благословение св. Германом Ауксерским, исцеление матери от болезни, посвящение в девы св. Маркеллом Парижским, основание базилики в честь священномученика Дионисия Парижского, принесение хлебов в осажденную столицу). На северной стене изображены Пятидесятница, Сретение и Преполовение Пятидесятницы. Западная стена украшена фресками св. первоверховных апостолов Петра и Павла, фреской Христа, окруженного русскими святителями Алексеем и Петром, и фреской с изображением Пресвятой Богородицы в окружении пророков Моисея и Исайи.

14 ноября 2012 г. в день трехлетия со дня открытия семинарии архиепископ Егорьевский Марк совершил великое освящение домового храма.

Богослужения в домовом храме совершаются ежедневно (в будни дни литургия в 7:30, вечернее богослужение в 19:00; в субботу литургия в 9:00 в 18:00 всенощное бдение; в воскресение и двунадесятые праздники литургия в 10:00) и открыты для всех желающих.

Язык богослужения: славянский и французский.

Святыни храма

В домовом храме находятся мощевик с частицей мощей преподобной Женевьевы. Он бы торжественно передан епископом Понтуазским Жан-Ив Риокре Корсунской епархии для храма Русской духовной семинарии во Франции. Церемония передачи мощей состоялась в кафедральном соборе Святого Макловия города Понтуаз 1 июля 2010 года.

В домовом храме также храниться Шип от Тернового венца Господа Иисуса Христа. Торжественная передача Корсунской епархии реликвария с шипом состоялась в субботу Похвалы Пресвятой Богородицы 9 апреля 2011 в домовом храме Парижской православной духовной семинарии. Святыня была дарована русской семинарии Конгрегацией Сестер-помощниц (фр. Société des Auxiliatrices des âmes du Purgatoire), ранее занимавшей монастырь преподобной Женевьевы в Эпине-су-Сенар, в котором ныне располагается семинария.

Шип от Тернового венца Господня запаян в капсулу из горного хрусталя, которая вставлена в крест из массивного позолоченного серебра. Вместе со святыней сестры передали духовной школе старинные и современные документы, посвященные истории этого Тернового шипа.

Конгрегация Сестер-помощниц получила святыню в дар от архиепископа Венского в 1960 г. Реликварий, содержащий этот Терновый шип, был вывезен из Франции во время революции и в 1790 г. привезен в Прагу, откуда позднее был переправлен в Вену.

Новый реликварий для Тернового шипа был изготовлен в России в декабре 2011 года. Он сделан из дерева, на котором вырезаны изображения Тернового венца, бичевания, крестного пути, и распятия Господа нашего Иисуса Христа, а также четыре евангелиста.

Для поклонения Шип от Тернового венца износится на вечернем богослужении вторника и четверга, а также на божественной литургии в субботу.

Храм в честь Рождества Пресвятой Богородицы

В сентябре 2012 года в парке духовно-образовательного центра была возведена деревянная церковь в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Эта первая церковь Парижского региона, построенная в традициях русского храмового деревянного зодчества, была подарена семинарии А. С. Шаповаловым, меценатом из Тверской епархии.

15 апреля 2012 года епископом Корсунским Нестором был совершен чин закладки храма.

Во второй половине июля 2012 года начались работы по сооружению фундамента храма, которые были завершены в августе. 6 сентября 2012 г. в разобранном виде храм был доставлен в семинарию. Работы по возведению храма осуществляла бригада мастеров-добровольцев из России под руководством А. С. Шаповалова.

21 сентября 2012 года работы по возведению храма были полностью завершены. На колокольню был установлен набор из шести колоколов, отлитых на Воронежском заводе и подаренных семинарии Е. В. Осадчим.

Общая площадь храма составляет 100 м². Высота храма — 18 метров.

Торжественное освящение храма было совершено 21 сентября 2014 года руководителем Управления Московской Патриархии по зарубежным учреждениям архиепископом Егорьевским Марком (Головковым). На богослужении присутствовал Чрезвычайный и Полномочный посол Российской Федерации во Франции А. К. Орлов, мэр города Эпине-су-Сенар Жорж Пюжальс и члены муниципального совета, советник по религиозным делам Министерства иностранных дел Франции посол Жан-Кристоф Посель, глава Агломерации Валь-д’Йер и депутат департамента Эссон Николя Дюпонт-Эньян, депутат местного округа и мэр г. Бюси-Сент-Антуан Роман Коля, генеральный советник округа Моник Нтину, мэры соседних городов, представители местного католического прихода, мусульманской общины, многочисленные православные верующие. Открытие храма вошло в TOP-20 событий «Дней национального достояния» в Парижском регионе по версии радио France Bleu.

В сентябре 2015 года в деревянном храме Рождества Богородицы на этой неделе закончился последний этап крупных работ по внутреннему благоустройству: была установлена лестница на колокольню.

Администрация

• епископ Корсунский Нестор (Сиротенко) — канцлер, председатель административного совета
• иеромонах Александр (Синяков) — ректор, председатель педагогического совета
• протоиерей Антоний Ильин — проректор по связям с общественностью

Ссылки

• [www.seminaria.fr/ Сайт Православной духовной семинарии во Франции]
• [www.pravoslavie.ru/jurnal/32150.htm Православная семинария во Франции] // Православие.Ru
• [www.taday.ru/text/1256756.html Русская семинария в Париже: самая молодая духовная школа]

Отрывок, характеризующий Духовно-образовательный центр имени преподобной Женевьевы Парижской

Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.