Русские княжества

Русские княжества
Преемственность
← Древнерусское государство Русское царство →

Русские княжества (XII—XVI вв) — государственные образования на территории современных России, Украины, Белоруссии и Польши, а также (окраинные земли) на территории современных Румынии и Латвии, возглавлявшиеся князьями из династий Рюриковичей и Гедиминовичей. Образовались после распада Древнерусского государства на отдельные княжества. Период существования отдельных русских княжеств иногда называют термином Удельная Русь. В рамках марксистской теории исторического материализма он описывается как феодальная раздробленность.

Обзор

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=IMrtly_TbY0 Рюриковичи и их уделы. Визуализация изменений 862—1350]

Древнерусское государство включало в себя сначала племенные княжества, а по мере вытеснения местной знати Рюриковичами стали возникать и княжества во главе с представителями младших линий правящей династии. Началом деления на собственно княжества принято считать раздел Руси Ярославом Мудрым между своими сыновьями в 1054 году. Следующим важным этапом было решение Любечского съезда князей «каждый да держит отчину свою» в 1097 году, но Владимир Мономах и его старший сын и наследник Мстислав Великий путём захватов и династических браков смогли вновь поставить все княжества под контроль Киева.

Смерть Мстислава в 1132 году принято считать началом периода политической раздробленности (в советской марксистской историографии — феодальной раздробленности), однако Киев оставался не только формальным центром, но и мощнейшим княжеством ещё несколько десятилетий, его влияние на периферии не исчезло, а лишь ослабло в сравнении с первой третью XII века. Киевский князь продолжал распоряжаться Туровским, Переяславским и Владимиро-Волынским княжествами и имел в каждом регионе Руси как противников, так и сторонников до середины века. Обособились от Киева Чернигово-Северское, Смоленское, Ростово-Суздальское, Муромо-Рязанское, Перемышльское и Теребовльское княжества и Новгородская земля. Летописцы стали применять для княжеств название земли, которым ранее обозначалась только Русь в целом («Русская земля») или другие страны («Греческая земля»). Земли выступали самостоятельными субъектами международных отношений и управлялись собственными династиями Рюриковичей, за некоторыми исключениями: Киевское княжество и Новгородская земля не имели собственной династии и являлись объектами борьбы между князьями из других земель (при этом в Новгороде права князя были сильно ограничены в пользу местной боярской аристократии), а за Галицко-Волынское княжество после гибели Романа Мстиславича на протяжении около 40 лет шла война между всеми южнорусскими князьями, закончившаяся победой Даниила Романовича Волынского. При этом сохранялись единство княжеского рода и церковное единство, а также представление о Киеве как формально самом главном русском столе и Киевской земле как общей собственности всех князей. К началу монгольского нашествия (1237) общее количество княжеств, включая удельные, достигало 50. Повсеместно продолжался процесс образования новых уделов (в XIV веке общее количество княжеств оценивается в 250), но в XIV—XV веках начал набирать силу и обратный процесс, результатом которого стало объединение русских земель вокруг двух великих княжеств: Московского и Литовского.

Далее приводится краткая история тех восьми княжеств (включая Новгородскую республику), которые обычно выделяются исследователями в тех случаях, когда не рассматривается полный перечень упомянутых выше русских земель, на которые распалось Древнерусское государство. Как правило, перечисленные ниже княжества обладали исключительно большой территорией, экономической и политической мощью, их правители в различные периоды обладали амбициями общерусского масштаба. См. также полный список русских княжеств XII—XV веков.

Новгородская республика

В 1136 году Новгород вышел из-под контроля киевских князей. В отличие от других русских земель, Новгородская земля стала феодальной республикой, её главой был не князь, а посадник. Посадник и тысяцкий избирались вечем, в то время как в остальных русских землях тысяцкого назначал князь. Новгородцы заключали союзы с одними русскими княжествами для защиты своей самостоятельности от других, а с начала XIII века и для борьбы с внешними врагами: Литвой и католическими орденами, обосновавшимися в Прибалтике.

С 1333 года Новгород впервые пригласил на княжение представителя литовского княжеского дома. В 1449 году по договору с Москвой польский король и великий князь Литовский Казимир IV отказался от претензий на Новгород, в 1456 году Василий II Тёмный заключил с Новгородом неравноправный Яжелбицкий мирный договор, а в 1478 году Иван III полностью присоединил Новгород к своим владениям, упразднив вече. В 1494 году в Новгороде был закрыт ганзейский торговый двор.

Владимиро-Суздальское княжество, Великое княжество Владимирское

В летописях до XIII века обычно именовалось «Суздальской землёй», с кон. XIII века — «великим княжением Владимирским». В историографии обозначается термином «Северо-Восточная Русь».

Вскоре после того, как ростово-суздальский князь Юрий Долгорукий в результате многолетней борьбы утвердился на киевском княжении, его сын Андрей Боголюбский уехал на север, взяв с собой икону Божьей Матери из Вышгорода (1155). Андрей перенёс столицу Ростово-Суздальского княжества во Владимир и стал первым великим князем Владимирским. В 1169 году организовал взятие Киева, и, по выражению Ключевского В. О., «отделил старшинство от места», посадив на киевское княжение своего младшего брата и оставшись княжить во Владимире. Укрепившиеся в Киевской земле смоленские Ростиславичи смогли отвергнуть попытки Андрея распоряжаться их владениями (1173). Победителем в борьбе за власть после гибели Андрея Боголюбского вышел его младший брат Всеволод Большое Гнездо, поддержанный жителями новых городов юго-западной части княжества («холопы-каменщики») против ставленников старого ростово-суздальского боярства. К концу 1190-х годов он добился признания своего старшинства всеми князьями, кроме черниговского и полоцкого. Незадолго до смерти Всеволод созвал съезд представителей различных социальных слоёв по вопросу престолонаследия (1211): Князь великий Всеволод созва всех бояр своих с городов и волостей и епископа Иоанна, и игумены, и попы, и купцы, и дворяны, и вси люди.

Переяславское княжество находилось под контролем владимирских князей с 1154 года (за исключением короткого периода 1206—1213). Они использовали зависимость Новгородской республики от подвоза продовольствия из земледельческого Ополья через Торжок, чтобы распространить на неё своё влияние. Также владимирские князья использовали свои военные возможности для защиты Новгорода от вторжений с запада и с 1231 до 1333 года неизменно княжили в Новгороде.

В 1237—1238 годах княжество подверглось опустошению монголами. В 1243 году владимирский князь Ярослав Всеволодович был вызван к Батыю и признан старейшим князем на Руси. В конце 1250-х годов была проведена перепись и началась систематическая эксплуатация княжества монголами. После смерти его сына Александра Невского (1263) Владимир перестал быть резиденцией великих князей. На протяжении XIII века на его территории образовались удельные княжества с собственными династиями: Белозерское, Галицко-Дмитровское, Городецкое, Костромское, Московское, Переяславское, Ростовское, Стародубское, Суздальское, Тверское, Углицкое, Юрьевское, Ярославское (всего до 13 княжеств), причём в XIV веке тверские, московские и нижегородско-суздальские князья стали титуловаться «великими». Собственно владимирское великое княжение, включавшее в себя город Владимир с обширной территорией в зоне суздальского ополья и право сбора дани для Орды со всех княжеств Северо-Восточной Руси, кроме великих, получал по ярлыку от ордынского хана один из князей.

В 1299 году митрополит всея Руси переехал из Киева во Владимир, а в 1327 году — в Москву. С 1331 года владимирское княжение закрепилось за московским княжеским домом, с 1389 года фигурировало в завещаниях московских князей наряду с московским доменом. В 1428 году произошло окончательное слияние Владимирского княжества с Московским.

Киевское княжество

За смертью Мстислава Великого (1132) последовала открытая борьба между его младшими братьями и сыновьями, благодаря которой черниговские Ольговичи смогли не только восстановить утраченные в предыдущий период позиции, но и включиться в борьбу за Киев. В середине XII века произошли две крупные междоусобные войны (1146—1154 и 1158—1161), в результате которых Киев утратил прямой контроль над Волынским, Переяславским и Туровским княжествами.

Подверглась дроблению и сама Киевская земля. Попытка Мстислава Изяславича (1167—1169) сконцентрировать управление ей вызвало недовольство удельных князей, что позволило Андрею Боголюбскому создать союз, силами которого впервые в истории усобиц Киев был разгромлен (1169). Причём князь-победитель, утвердив своё влияние на юге, продолжил занимать владимирский престол.

В 1181—1194 годах в Киеве действовал дуумвират глав черниговского и смоленского княжеских домов. Период ознаменовался отсутствием борьбы за власть в Киеве и успехами в русско-половецком противостоянии.

В 1202 году свои права на Киевщину предъявил Роман Мстиславич, лидер объединённого Галицко-Волынского княжества. В ходе борьбы Рюриком Ростиславичем и его союзниками вторично был разгромлен Киев. Сохранилось и влияние владимирских князей на южнорусские дела, вплоть до смерти Всеволода Большое Гнездо (1212).

Киев продолжал быть центром борьбы со степью. Несмотря на фактическую независимость, другие княжества (Галицкое, Волынское, Туровское, Смоленское, Черниговское, Северское, Переяславское) посылали войска на киевские сборы. Последний такой сбор был осуществлён в 1223 году по просьбе половцев против нового общего врага — монголов. Битва на реке Калке была проиграна союзниками, киевский князь Мстислав Старый вместе с 10 тысячами воинов погиб, монголы после победы вторглись на Русь, но не дошли до Киева, который являлся одной из целей их похода.

В 1240 году Киев был захвачен монголами. Сразу после монгольского нашествия в Киев вернулся Михаил Всеволодович Черниговский, который, как и все крупные русские князья, отправился в Орду, и был там казнён в 1246 году. В 1243 году Батый отдал разорённый Киев Ярославу Всеволодовичу, признанному «стареи всем князем в Русском языце». После смерти Ярослава Киев был передан его сыну — Александру Невскому. Это последний случай, когда город упомянут в летописи как центр Русской земли.

После падения улуса Ногая (1300) в состав Киевской земли вошли обширные территории на левом берегу Днепра, включая Переяславль и Посемье, в княжестве утвердилась путивльская династия (потомки Святослава Ольговича).

Около 1320 года Киевское княжество попало под власть Великого Княжества Литовского, и хотя сохранило свою целостность, с тех пор там княжили представители литовской династии.

Галицко-Волынское княжество

После раздела Руси между Ярославичами весь юго-запад Руси оказался под властью потомков Изяслава Ярославича. В 1086 году из-под власти волынских князей потомки самого старшего Ярославича Владимира вывели Перемышль и Теребовль и в 1140 году объединили эти земли в единое Галицкое княжество. Волынь в начале XII века оказалась под властью старшей ветви потомков Владимира Мономаха. Её представители, пользуясь симпатиями киевлян, активно боролись против половцев и за киевское княжение — против суздальских князей.

После пресечения первой галицкой династии галицким престолом овладел Роман Мстиславич волынский, соединив тем самым два княжества в своих руках. В 1201 году он был приглашён на великое княжение киевскими боярами, но оставил княжить в Киеве младшего родственника, превратив Киев в форпост своих владений на востоке.

Роман принял у себя изгнанного крестоносцами во время четвёртого крестового похода византийского императора Алексея III Ангела. Получил предложение королевской короны от римского папы Иннокентия III. По версии «первого русского историка» Татищева В. Н., Роман был автором проекта политического устройства всех русских земель, при котором великий киевский князь избирался бы шестью князьями: владимирским (Владимир-Волынский), черниговским, галицким, смоленским, полоцким, рязанским. Вот как об этом написано в списке письма самого Романа Мстиславича: «когда в кїєвє вєликїи кнзь умрєтъ то нємєдлєнно мєстныє кнзи владимєрскїи — чєрниговскїи — галицкїй — смолєнскїи — полоцкїи и рєзанскїи согласяся избєрутъ старєишаго и достоинєшаго сєбє вєликим кнзємъ и утвєрдят крєстнымъ цєлованіємъ какъ то в другихъ добропорядочныхъ гдрствахъ чинится — младши жє кнзи к тому ізбранїю нє потрєбно — но они должни слушать что оныє опрєдєлятъ..». Их княжества передавались бы по наследству старшему сыну. В летописи Роман назван «самодержцем всея Руси».

После гибели Романа в 1205 году произошла длительная борьба за власть, победителем из которой вышел старший сын и наследник Романа Даниил, восстановивший свой контроль над всеми владениями отца к 1240 году — году начала последней фазы западного похода монголов — похода на Киев, Галицко-Волынское княжество и в Центральную Европу. В 1250-е годы Даниил боролся против монголо-татар, но ему всё же пришлось признать зависимость от них. Галицко-Волынские князья платили дань и участвовали в качестве подневольных союзников в ордынских походах на Литву, Польшу и Венгрию, но сохраняли порядок передачи престола.

Галицкие князья также распространили своё влияние на Турово-Пинское княжество. С 1254 года Даниил и его потомки носили титул «королей Руси». После переноса в 1299 году резиденции митрополита всея Руси из Киева во Владимир Юрий Львович Галицкий основал отдельную галицкую митрополию, просуществовавшую (с перерывами) до конца XIV века. Окончательно галицко-волынские земли были разделены между Литвой и Польшей в 1392 году по итогам войны за галицко-волынское наследство.

Смоленское княжество

Обособилось при внуке Владимира Мономаха — Ростиславе Мстиславиче. Смоленских князей отличало стремление занимать столы за пределами своего княжества, благодаря чему оно почти не подвергалось дроблению на уделы и имело интересы во всех регионах Руси. Ростиславичи были постоянными претендентами на Киев и прочно закрепились в ряде его пригородных столов. С 1181 по 1194 годы в Киевской земле установился дуумвират, когда городом владел Святослав Всеволодович черниговский, а остальным княжеством — Рюрик Ростиславич. После смерти Святослава Рюрик несколько раз добывал и терял Киев и в 1203 году повторил поступок Андрея Боголюбского, второй раз в истории междоусобиц подвергнув столицу Руси разгрому.

Вершиной смоленского могущества стало княжение Мстислава Романовича, с 1214 по 1223 год занимавшего киевский стол. В этот период под контролем Ростиславичей находились Новгород, Псков, Полоцк, Витебск и Галич. Именно под эгидой Мстислава Романовича как киевского князя был организован по сути общерусский поход против монголов, закончившийся разгромом на р. Калке.

Монгольское нашествие коснулось только восточной окраины княжества и не затронуло сам Смоленск. Смоленские князья признали зависимость от Орды, в 1275 году в княжестве была проведена монгольская перепись. Положение Смоленска было более благоприятным по сравнению с другими землями. Татарским набегам он почти не подвергался, возникшие в его составе уделы не закреплялись за отдельными княжескими ветвями и оставались под контролем смоленского князя. В 90-е гг. XIII века территория княжества расширилась за счёт присоединения Брянского княжества из Черниговской земли, в то же время смоленские князья посредством династического брака утвердились в Ярославском княжестве. В 1-й пол. XIV века при князе Иване Александровиче смоленские князья начали именоваться великими. Однако к этому времени княжество оказалось в роли буферной зоны между Литвой и Московским княжеством, правители которых стремились поставить смоленских князей в зависимость от себя и постепенно захватывали их волости. В 1395 году Смоленск был завоёван Витовтом. В 1401 смоленский князь Юрий Святославич при поддержке Рязани вернул себе стол, однако в 1404 Витовт снова захватил город и окончательно включил его в состав Литвы.

Черниговское княжество

Обособилось в 1097 году под властью потомков Святослава Ярославича, их права на княжество были признаны другими русскими князьями на Любечском съезде. После того, как в 1127 году был лишён княжения младший из Святославичей и под властью его потомков обособились от Чернигова земли на нижней Оке, а в 1167 году пресеклась линия потомков Давыда Святославича, династия Ольговичей утвердилась на всех княжеских столах Черниговской земли: северными и верхнеокскими землями владели потомки Всеволода Ольговича (они также являлись постоянными претендентами на Киев), Новгород-Северским княжеством — потомки Святослава Ольговича. В Чернигове княжили представители обеих ветвей (до 1226 года).

Кроме Киева и Вышгорода, в конце XII—начале XIII веков Ольговичам удавалось ненадолго распространять своё влияние на Галич и Волынь, Переяславль и Новгород.

В 1223 году черниговские князья участвовали в первом походе против монголов. Весной 1238 года в ходе монгольского нашествия были разорены северо-восточные земли княжества, осенью 1239 года — юго-западные. После гибели в Орде в 1246 году черниговского князя Михаила Всеволодовича земли княжества были разделены между его сыновьями, причём старший из них, Роман, стал князем в Брянске. В 1263 году он освободил Чернигов от литовцев и присоединил его к своим владениям. Начиная с Романа брянские князья обычно титуловались и великими князьями Черниговскими.

В начале XIV века в Брянске утвердились смоленские князья, предположительно, посредством династического брака. Несколько десятилетий длилась борьба за Брянск, пока в 1357 году великий князь литовский Ольгерд Гедиминович не посадил на княжение одного из претендентов, Романа Михайловича. Во второй половине XIV века параллельно с ним в брянских землях княжили также сыновья Ольгерда Дмитрий и Дмитрий-Корибут. После Островского соглашения автономия Брянского княжества была ликвидирована, Роман Михайлович стал литовским наместником в Смоленске, где был убит в 1401 году.

Великое княжество Литовское

В XIII веке в результате подчинения ряда территорий князем Миндовгом сформировалась так называемая Литва Миндовга, ставшая основой нового государства. Консолидирующим фактором в формировании государства считается агрессия крестоносцев, с которой Великое княжество Литовское успешно боролось на протяжении почти двух сотен лет, и постоянная опасность со стороны Орды. В 1320—1323 годах великий князь литовский Гедимин провёл удачные походы на Волынь и Киев. После установления в 1362 году Ольгердом Гедиминовичем контроля над Южной Русью Великое княжество Литовское стало государством, в котором при наличии литовского языческого ядра большинство населения составляли русские, а преобладающей религией было православие. Княжество выступило соперником другого возвышающегося в то время центра русских земель — Москвы. Попытки Ольгерда и его преемников расширить влияние на Северо-восточную Русь окончились неудачно.

Ключевым моментом в истории Великого княжества Литовского стало заключение в 1385 году личной унии с Королевством Польским. Великий князь литовский Ягайло, женившись на наследнице польского престола Ядвиге, был коронован как король польский. Одним из обязательств, взятых на себя Ягайло, была христианизация языческих земель на северо-западе княжества в течение четырёх лет. С этого времени влияние католицизма, пользующегося сильной государственной поддержкой, в Великом княжестве Литовском росло. Через несколько лет после заключения унии в результате династической борьбы Ягайло фактически утратил контроль над Великим княжеством Литовским, но при этом формально оставался главой государства. Великим князем Литовским стал его двоюродный брат Витовт, почти сорокалетнее правление которого считается расцветом Великого княжества Литовского. В его правление были окончательно подчинены Смоленск и Брянск, на некоторое время под контролем Великого княжества Литовского оказались Тверь, Рязань, Пронск, Великий Новгород и ряд других русских городов. Витовту почти удалось избавиться от польского влияния, но его планы были сорваны разгромным поражением от татар в битве на Ворксле. Современники отмечали, что Витовт, ещё при жизни прозванный Великим, был куда более влиятельной особой, чем сам Ягайло.

После неожиданной смерти Витовта накануне готовящейся коронации в 1430 году в Великом княжестве вновь разразилась борьба за власть. Необходимость привлечения на свою сторону православной знати повлекла уравнивание в правах православных и католиков. Ситуация стабилизировалась в 1440 году, когда великим князем был избран молодой сын Ягайло Казимир, на более чем полувековое правление которого приходится период централизации. В 1458 году на подвластных Казимиру русских землях была образована независимая от московской киевская митрополия.

Постепенное ослабление княжества и невозможность самостоятельного ведения борьбы со всё усиливающимся Московским государством привели к увеличению зависимости от Польши. Тяжёлая в материальном плане Ливонская война стала одной из основных причин заключения новой унии, объединившей Великое княжество Литовское и Королевство Польское в федерацию, известную как Речь Посполитая. Несмотря на существенное ограничение суверенитета Великого княжество Литовского, а также потерю целого ряда территорий, сепаратистские тенденции в нём не были исчерпаны, что выразилось в принятии третьей редакции Статута в 1588 году. В этот период Великого княжества достигли европейские ренессансные веяния, непосредственно связанные с пришедшей из немецких земель Реформацией.

Из Ливонской войны Великое княжество Литовское вышло победителем, но несмотря на это, её последствия для страны были очень тяжёлыми. Последующие столетия отмечены нарастанием полонизации, постепенно приведшей к размытию «литвинского» самосознания доминирующего сословия. Полонизация сопровождалась активным окатоличиванием шляхты, что поставило под удар положение православной церкви. В военном плане Великое княжество Литовское было достаточно слабо, многочисленные войны XVII и XVIII столетий проходили по большей части неудачно. Экономические трудности, внутренние и внешние конфликты, а также в целом посредственное управление привели к ослаблению Речи Посполитой, которая вскоре подпала под влияние более могущественных соседей и с течением времени лишилась политической самостоятельности. Попытки реформирования государства вылились в открытое противодействие с соседними государствами и внутренней реакцией. В целом достаточно слабые и неорганизованные усилия привели к иностранной интервенции, а вскоре и разделу государства между Россией, Пруссией и Австрией. Неоднократные попытки возрождения государства, причём как Речи Посполитой, так и самостоятельного Великого княжества Литовского, окончились безрезультатно.

Великое княжество Московское

Выделилось из состава Владимирского великого княжества в конце XIII века как удел младшего сына Александра Невского — Даниила. В первые годы XIV века присоединило ряд сопредельных территорий и стало соперничать с Тверским княжеством. В 1328 году вместе с ордынцами и суздальцами разгромило Тверь, и вскоре московский князь Иван I Калита стал великим князем Владимирским. Впоследствии титул за редким исключением сохранялся за его потомством. После победы на Куликовом поле за Москвой закрепилось значение центра объединения русских земель. В 1389 году Дмитрий Донской передал великое княжение по завещанию своему сыну Василию I, что было признано всеми соседями Москвы и Ордой.

В 1439 году московская митрополия «всея Руси» не признала Флорентийскую унию греческой и римской церквей и стала фактически автокефальной.

После вокняжения Ивана III (1462) процесс объединения русских княжеств под властью Москвы вступил в решающую фазу. К концу правления Василия III (1533) Москва стала центром Русского централизованного государства, присоединив помимо всей Северо-Восточной Руси и Новгорода также смоленские и черниговские земли, отвоёванные у Литвы. В 1547 году великий князь Московский Иван IV был венчан на царство. В 1549 году был созван первый Земский собор. В 1589 году московская митрополия была преобразована в патриархию. В 1591 году в царстве был ликвидирован последний удел.

Экономика

В результате захвата половцами города Саркел и Тмутараканского княжества, а также успеха первого крестового похода, произошло изменение значения торговых путей. Путь «Из варяг в греки», на котором находился Киев, уступил своё значение Волжскому торговому пути и пути, связывавшему Чёрное море с Западной Европой через Днестр. В частности, поход на половцев 1168 года под руководством Мстислава Изяславича имел целью обеспечение прохождения товаров по нижнему Днепру.

«Устав Владимира Всеволодовича», изданный Владимиром Мономахом после киевского восстания 1113 года, вводил верхнее ограничение суммы процентов по долгам, что избавляло бедноту от угрозы длительной и вечной кабалы. В XII веке, хотя преобладающей оставалась работа ремесленников на заказ, многие признаки свидетельствуют о начале более прогрессивной работы на рынок.

Крупные ремесленные центры стали целями монгольского нашествия на Русь в 1237—1240 годах. Их разорение, захват в плен мастеров и впоследствии необходимость выплаты дани вызвали упадок ремесла и торговли. Что касается Новгородской республики, то в ходе нашествия были разорены лишь её южные окраины, и хотя в 1259 году она вынуждена была согласиться на выплату регулярной дани монголам, значение Великого Новгорода как торгового центра балтийской и волжской торговли продолжало расти весь удельный период. «Уцелели от монгольского нашествия также Полоцко-Минские и другие земли Белоруссии, Чёрная Русь (Новогородок, Слоним, Волковыйск), Городненские, Турово-Пинские и Берестейско-Дорогичинские земли не были завоёваны татаро-монгольскими феодалами». Балтийская торговля Полоцка и Витебска также продолжала развиваться при посредничестве ливонцев и готландцев.

В конце XV века в Московском княжестве началась раздача земель во владение дворянам под условием службы (поместье). В 1497 году был принят Судебник, одним из положений которого ограничивался переход крестьян от одного землевладельца к другому осенним Юрьевым днём.

Военное дело

Основные статьи: Войско Древней Руси, Новгородское войско, Войско Великого княжества Литовского, Войско Московского княжества

В XII веке основной боевой силой вместо дружины становится полк. Старшая и младшая дружина преобразуются в ополчение бояр-землевладельцев и двор князя.

В 1185 году впервые в русской истории отмечается разделение боевого порядка не только по фронту на три тактических единицы (полка), но и в глубину до четырёх полков, общее количество тактических единиц достигло шести, в том числе впервые упоминается отдельный стрелковый полк, который также упоминается на Чудском озере в 1242 году (Ледовое побоище).

Удар, нанесённый экономике монгольским нашествием, отразился и на состоянии военного дела. Процесс дифференциации функций между отрядами тяжёлой кавалерии, наносившей прямой удар холодным оружием, и отрядами стрелков, оборвался, произошла реунификация, и дружинники вновь стали действовать копьём и мечом и стрелять из лука. Отдельные стрелковые части, причём на полурегулярной основе, вновь появились только в конце XV — начале XVI века в Новгороде и Москве (пищальники, стрельцы).

Культура

См. также: Список древнерусских архитектурных сооружений домонгольского периода, Крестово-купольные храмы Древней Руси, Русская иконопись и Древнерусское лицевое шитьё

Внешние войны

Половцы

После серии наступательных походов в начале XII века половцы вынуждены были откочевать на юго-восток, вплоть до предгорий Кавказа. Возобновление междоусобной борьбы на Руси в 1130-е годы позволило половцам вновь разорять Русь, в том числе в качестве союзников одной из противоборствующих княжеских группировок. Первое за несколько десятилетий наступательное движение союзных сил на половцев организовал Мстислав Изяславич в 1168 году, затем Святослав Всеволодович в 1183 году организовал общий поход сил почти всех южнорусских княжеств и разгромил крупное половецкое объединение южнорусских степей, возглавляемое ханом Кобяком. И хотя половцам удалось разбить Игоря Святославича в 1185 году, в последующие годы половцы не предпринимали масштабных вторжений на Русь вне княжеских усобиц, а русские князья предприняли ряд мощных наступательных походов (1198, 1202, 1203). К началу XIII века произошла заметная христианизация половецкой знати. Из четырёх половецких ханов, упоминаемых летописью в связи с первым вторжением монголов в Европу, двое имели православные имена, а третий крестился перед совместным русско-половецким походом против монголов (битва на реке Калке). Половцы, как и Русь, стали жертвами западного похода монголов 1236—1242 годов.

Католические ордена, Швеция и Дания

Первое появление католических проповедников на землях зависимых от полоцких князей ливов произошло в 1184 году. К 1202 году относится основание города Риги и ордена меченосцев. Первые походы русских князей были предприняты в 1217—1223 годах в поддержку эстов, но постепенно орден не только подчинил местные племена, но и лишил русских их владений в Ливонии (Кукейнос, Герсик, Вильянди и Юрьев).

В 1234 году крестоносцы были разгромлены Ярославом Всеволодовичем Новгородским в сражении на Омовже, в 1236 году литовцами и земгалами в битве при Сауле, после чего остатки ордена меченосцев вошли в состав Тевтонского ордена, основанного в 1198 году в Палестине и захватившего в 1227 году земли пруссов, а северная Эстония отошла во владения Дании. Попытка скоординированной атаки на русские земли в 1240 году, сразу после монгольского нашествия на Русь, закончилась неудачно (Невская битва, Ледовое побоище), хотя крестоносцам удалось ненадолго овладеть Псковом.

После объединения военных усилий Королевства Польского и Великого княжества Литовского Тевтонский орден потерпел решающее поражение в Грюнвальдской битве 1410 года, в 1466 году попал в зависимость от Польши и лишился владений в Пруссии в результате секуляризации 1525 года. В 1480 году, во время стояния на Угре, Ливонский орден предпринял атаку на Псков, но безуспешно. В 1561 году во время Ливонской войны Орден был ликвидирован, часть его земель вошла в состав Великого княжества Литовского, Эстляндия оказалась в руках шведов, датчане овладели островом Эзель.

Монголо-татары

После победы на Калке в 1223 году над соединёнными силами русских княжеств и половцев монголы отказались от плана похода на Киев, бывший конечной целью их похода, повернули на восток, были разбиты волжскими булгарами на переправе через Волгу и предприняли масштабное нашествие в Европу только спустя 13 лет, но при этом уже не встретили организованного сопротивления. Жертвами нашествия стали также Польша и Венгрия, а Смоленскому, Турово-Пинскому, Полоцкому княжествам и Новгородской республике удалось избежать разгрома.

Русские земли (за исключением Полоцкого и Турово-Пинского княжеств) попали в зависимость от Золотой Орды, выражавшуюся в праве ордынских ханов утверждать князей на их столах и выплате ежегодной дани. Правители Орды именовались на Руси «царями».

При наступлении в Орде «великой замятни» по смерти хана Бердибека (1359) великий князь литовский Ольгерд Гедиминович разгромил ордынцев при Синих Водах (1362) и установил контроль над Южной Русью, тем самым положив в конец монголо-татарскому игу в этом регионе. В тот же период великое княжество Московское сделало существенный шаг к освобождению от ига (Куликовская битва 1380 года).

В периоды борьбы за власть в Орде московские князья приостанавливали выплату дани, но вынуждены были возобновлять её после нашествий Тохтамыша (1382) и Едигея (1408). В 1399 году великий князь литовский Витовт попытался вернуть ордынский престол Тохтамышу и таким образом установить контроль над Ордой, но был разбит ставленниками Тимура в битве на Ворскле, в которой погибли и литовские князья-участники Куликовской битвы, а сам Витовт едва спасся.

После распада Золотой Орды на несколько ханств Московское княжество получило возможность проводить самостоятельную политику по отношению к каждому ханству. Потомки Улу-Мухаммеда получили от Василия II мещерские земли, образовав Касимовское ханство (1445). Начиная с 1472 года в союзе с Крымским ханством Москва боролась против Большой Орды, заключившей союз с королём польским и великим князем Литовским Казимиром IV. Крымцы многократно разоряли южнорусские владения Казимира, прежде всего Киев и Подолье. В 1480 году было свергнуто монголо-татарское иго (стояние на Угре). После ликвидации Большой Орды (1502) возникла общая граница между Московским княжеством и Крымским ханством, сразу после чего начались регулярные набеги крымцев на московские земли. Казанское ханство начиная с середины XV века всё более испытывало на себе военное и политическое давление Москвы, пока в 1552 году не было присоединено к Московскому царству. В 1556 году к нему было присоединено также Астраханское ханство, в 1582 году началось завоевание Сибирского ханства.

См. также

• Русские княжества по алфавиту
• Список русских княжеств
• Русская земля
• Престолонаследие на Руси
• Формирование территории Русского государства

Литература

• Борисов Н. С., Левандовский А. А., Щетинов Ю. А. Ключ к истории Отечества: Пособие для абитуриентов. — 2-е издание, дополненное. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1995. — ISBN 5-211-03338-8.
• Головатенко А. История России: спорные проблемы: Пособие для поступающих на гуманитарные факультеты. — М.: Школа-Пресс, 1994. — ISBN 5-88527-028-7.
• Горинов М. М., Горский А. А., Дайнес В. О. История России с древности до наших дней: Пособие для поступающих в ВУЗы. / Под ред. М. Н. Зуева. — М.: Высш.шк, 1994. ISBN 5-06-003281-7.
• Древнерусские княжества X—XIII вв. — М.: Наука, 1975.
• Карамзин Н. М. История государства Российского. — СПб.: Тип. Н. Греча, 1816—1829.
• Коялович М. О. Федеративная теория. // Коялович М. О. [yakovkrotov.info/Opis_A/00001/00239_Koyalovich_1901.pdf История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям]. — СПб., 1884.
• Костомаров Н. [www.prlib.ru/Lib/pages/item.aspx?itemid=4337 Мысли о федеративном начале древней Руси] // Отечественные записки. ― 1861. ― Кн. 2. ― С. 53—66.
• Платонов С. Ф. Учебник русской истории. — СПб.: Наука, 1994. — ISBN 5-02-027401-1.
• Погодин М. П. [elib.shpl.ru/ru/nodes/15102-pogodin-m-p-drevnie-russkie-knyazhestva-s-1054-po-1240-god-rozyskaniya-o-gorodah-i-predelah-drevnih-russkih-knyazhestv-spb-1848 Древние русские княжества с 1054 по 1240 год.] — СПб., 1848. — 4 т.
• Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. — М.: Наука, 1993. — ISBN 5-02-009526-5.
• Греков И. Б., Шахмагонов Ф. Ф. Мир истории. Русские земли в XIII—XV веках. — М.: Молодая Гвардия, 1988. — ISBN 5-235-00702-6.

Ссылки

• [rusgenealog.ru/index.php?id=land Раздел Княжества] на сайте [rusgenealog.ru/ Генеалогия русской знати]
• [www.hrono.ru/land/russ/rspknx.html Киевская Русь и русские княжества] на Проекте ХРОНОС
• Кучкин В. А. [history.tuad.nsk.ru/Author/Russ/K/KuchkinVA/N_O_Russ/51.html Формирование государственной территории северо-восточной Руси в X—XIV вв.]
• Разин Е. А. [militera.lib.ru/science/razin_ea/2/index.html История военного искусства]
• Рыбаков Б. А. [lib.ru/HISTORY/RYBAKOW_B_A/russ.txt Рождение Руси]
• Шабульдо Ф. М. [web.archive.org/web/20020308112000/www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/SH/ShabuldoFM/VKL/index.html Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского]
• [www.krotov.info/acts/12/pvl/ipat0.htm Ипатьевская летопись]
• Соловьёв С. М. [militera.lib.ru/common/solovyev1/index.html История России с древнейших времён]
• [www.allmonarchs.net/maps.php?CountryID=12 Карты отдельных княжеств в разные периоды]

Отрывок, характеризующий Русские княжества

– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.