Русский архив

Русский архив
Специализация:	историко-литературный журнал
Периодичность:	ежемесячно дважды в месяц
Язык:	русский
Главный редактор:	П. И. Бартенев
Страна:	Российская империя Российская империя
История издания:	1863—1917

«Ру́сский архи́в» («Русскiй Архивъ») — историко-литературный журнал, издававшийся в Москве с января 1863 по 1917 годы, сначала ежемесячно, с 1880 по 1884 год раз в два месяца, затем снова ежемесячно. Основан П. И. Бартеневым по замыслу А. С. Хомякова для всестороннего освещения истории России.

Содержал преимущественно публикации неизданных мемуарных, эпистолярных, литературно-художественных и ведомственных документальных материалов, освещавших культурную и политическую историю русского дворянства в XVIII и XIX вв. Предпочтение отдавалось эпохам царствований Екатерины Великой и Александра I, большое количество материалов литературно-биографического характера было посвящено жизни и творчеству А. С. Пушкина и времени расцвета дворянской литературно-художественной культуры.

В 1990 году в издательстве «Столица» начало выходить одноименное издание историко-литературной тематики.

Содержание

В течение 1863—72 гг. «Русский архив» издавался при Чертковской библиотеке, которой в то время заведовал П. И. Бартенев, напечатавший три отделения её каталога в виде приложений к «Русскому архиву» 1863—68 гг.

Первые годы издания «Русского архива» были очень богаты библиографическими работами, составленными самим Бартеневым или под его непосредственным руководством; так, к журналу были приложены в 1863 г. — указатель главных статей «Русского вестника» 1856—62 гг. и полный указатель «Русской беседы» и «Московских сборников» 1846—60 гг.; в 1864 г. — указатели к запискам Храповицкого и к «Библиографическим запискам» 1858—61 гг.; в 1866 г. — указатель к изданиям московского Общества истории и древностей за 1815—65 гг.

Кроме дневников, воспоминаний и записок, «Русский архив» публиковал огромное число документов, деловых бумаг и писем, авторы которых работали на самых различных поприщах — государственном, общественном, научном, литературном. Из указателя к журналу видно, что число лиц, которых касается собранный в журнале материал, уже к 1892 г. доходило до 2500. К «Русскому архиву» иногда прилагались портреты выдающихся деятелей и перепечатки редких книг. В качестве дополнений публиковались сборники документов «Осмнадцатый век» (4 книги, 1868-1869) и «Девятнадцатый век» (2 книги, 1872).

В числе авторов статей и заметок, написанных для «Русского архива», и примечаний, сопровождающих помещенные в нем материалы, кроме самого редактора, примечальны Г. Ф. Аммон, Н. Б. Анке, Н. П. Барсуков, А. А. Васильчиков, Я. К. Грот, Д. И. Иловайский, М. Н. Лонгинов, Л. Н. Майков, С. А. Соболевский, М. В. Юзефович и др.

Тираж и распространение

В начале 1870-х годов состоялось распоряжение, в силу которого периодические издания могли цитировать текст из «Русского архива» и «Русской старины» только на свой страх и риск, то есть они могли навлечь на себя административную кару даже в тех случаях, когда цитируемый текст из «Русского архива» и «Русской старины» прошёл цензуру беспрепятственно.

Несмотря на богатство содержания «Русского архива», он имел весьма ограниченное распространение. В 1863 г. разошлось всего 280 экз., в 1864 г. — 401 экз. (в том числе 93 бесплатных), в 1865 г. — 601 экз.; в 1866 г. число подписчиков достигло 1000 с небольшим и около этого числа подписка колебалась до 1892 г., не превышая 1300 человек. К «Русскому архиву» неоднократно издавались «Росписи содержания» — за 5, 10, 15, 20 и 30 лет; последняя впервые вышла с алфавитным указателем и была издана отдельно за 1863—1892 гг. в 1894 г.

«Русский архив» содержал много ценных материалов по истории общественной мысли и общественного движения (особенно по славянофильству), литературы, быта и нравов русского общества. По числу опубликованных источников «Русский архив» стоит на первом месте среди русских исторических журналов. Последняя роспись содержания вышла за 1863—1908 гг (за 45 лет).

К 2012 году все номера журнала были оцифрованы и выложены в сети «Интернет» для свободного доступа.

Важнейшие публикации

• записки графа Бассевича, относящиеся к 1713—1725 гг. (1865);
• записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1892);
• записки стольника П. А. Толстого о путешествии за границу в 1697—1699 гг. (1888);
• записки Ф. Х. Вебера о Петре Великом и об его преобразованиях (1872);
• записки Г. С. Винского о царствовании Екатерины II (1877);
• записки М. И. Антоновского о московском университете при Екатерине II и о создании Императорской публичной библиотеки (1885);
• записки графа А. И. Рибопьера, относящиеся к концу царствования Екатерины II и к царствованию Павла I (1877);
• записки Н. С. Ильинского о событиях, относящихся ко времени царствования Павла I (1879);
• записки графини Эдлинг о времени царствования Александра I (1887);
• записки графа Рошешуара о турецкой войне 1806—1812 гг., об Отечественной войне и последующих событиях (1890);
• записки Ипполита Оже о пребывании русских в Париже в 1814 г. (1877);
• записки Н. Н. Муравьева-Карского о военных событиях 1811—15 гг. (1885—1886), о действиях русских на Кавказе в 1816—25 гг. (1886—88), о войне с Персией в 1826—27 гг. (1889 и 1891);
• записки и письма декабристов (во многих книжках «Русского архива» различных годов);
• воспоминания Л. Ф. Львова, относящиеся к 1837—39 гг. (1885);
• воспоминания генерала Г. Д. Щербачева о военных событиях (1890);
• воспоминания графа М. В. Толстого, относящиеся ко времени Николая I (1881);
• записки сенатора К. Н. Лебедева о Москве в последние годы николаевского царствования (1888—89);
• записки Н. А. Решетова, характеризующие провинциальное общество и администрацию николаевских времен (1885—87);
• воспоминания А. Н. Андреева о давних встречах (в николаевское время), по преимуществу с артистами и писателями (1890);
• воспоминания графини А. Д. Блудовой, относящиеся к 1830—31 гг. (1872—75, 1878—79, 1889);
• записки польского епископа Буткевича о событиях в Польше во времена Николая I (1876);
• воспоминания Г. И. Филипсона о военных действиях на Кавказе в 30-х годах (1883—84);
• воспоминания А. М. Фадеева, относящиеся к 40-м, 50-м и 60-м годам (1891);
• дорожные письма С. А. Юрьевича во время путешествия по России с наследником цесаревичем Александром Николаевичем в 1837 г. (1887);
• воспоминания барона А. П. Николаи о крестьянской реформе на Кавказе (1892);
• записки Н. В. Берга о польских восстаниях с 1831 г. (1870—1873);
• кавказские воспоминания А. Л. Зиссермана, относящиеся к 1856—57 гг. (1884—85);
• выдержки из старых бумаг Остафьевского архива князя П. А. Вяземского, относящиеся к 1813—15 гг. (1866, 1868, 1872—77).

Более обширные мемуары помещались иногда в особых приложениях: таковы, например, записная книжка графа П. X. Граббе 1828—35, 1839, 1844, 1846—49 гг. (1888 и 1889) и записки С. П. Жихарева (1890 и 1891).

Ссылки

• Русский Архив // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.runivers.ru/lib/book7627/ Все номера журнала «Русский архив»] на сайте Руниверс.
• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/lea/lea-3991.htm Статья в Литературной энциклопедии 1937 г.]
• [www.runivers.ru/doc/rosarh.php Электронная версия журнала «Российский архив»]
• [oldbooks.ax3.net/BookLibrary/00530-Russkiy-arhiv.html Библиотека Царское Село, выпуски журнала Русский Архив в формате PDF]

Отрывок, характеризующий Русский архив

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.