Русский язык на грани нервного срыва

Русский язык на грани нервного срыва
Жанр:	научно-популярная книга, эссе
Автор:	Максим Кронгауз
Язык оригинала:	русский
Дата первой публикации:	2008
Издательство:	Языки славянской культуры

«Русский язык на грани нервного срыва» — научно-популярная книга лингвиста Максима Кронгауза, рассказывающая о процессах изменения, которые происходят с русским языком в XXI веке.

Издание

Книга была впервые выпущена в 2008 году издательством «Языки славянской культуры» и стала бестселлером (в частности, она наряду с книгами Акунина занимала в 2009 году первое место по продажам в магазине «Москва» на Тверской). В том же году книга была отмечена премией «Просветитель».

В основу книги Максим Кронгауз положил статьи, опубликованные в таких изданиях, как «Новый мир», «Отечественные записки», «Власть», Harvard Business Review, а также материалы еженедельной колонки о новых явлениях в русском языке, которую автор вёл в 2006 году в газете «Ведомости». Статьи были переработаны и соединены в единый текст, однако при этом автор включил в книгу и избранные читательские комментарии.

В 2011 году вышло новое издание книги: «Русский язык на грани нервного срыва, 3D». Текст книги по сравнению с первым изданием был значительно переработан, она увеличилась по объёму почти в два раза, в том числе за счёт позднейших наблюдений автора за языком. При этом её дополнил диск с лекциями, не дублирующими, но дополняющими материалы книги. В оформлении нового издания была использована картина «Ветер перемен» Владимира Любарова.

Содержание книги

Автор рассматривает такие явления, как расшатывание орфографических и орфоэпических норм, смешение стилей, изменения в лексике и грамматике, — оставаясь при этом на оптимистических позициях, трактуя их как признаки неутраченного творческого потенциала языка. Кронгауз подчёркивает, что писал книгу, отталкиваясь от точки зрения простого носителя языка, хотя и имеющего соответствующее образование: первая глава книги называется «Заметки просвещённого ».

Во второй главе «Ключевые слова эпохи» автор рассматривает неологизмы последних лет и их связь с изменениями в обществе. В связи с большим количеством таких нововведений в языке автор отмечает появление нового литературного жанра «псевдословаря»: в таких книгах авторы стилизуют свои рассуждения о жизни, литературе, языке и политике под словарные статьи, располагая их в алфавитном порядке. К подобным книгам он относит такие издания, как «Азбука жизни» и «Лбюовь» Кати Метелицы, «Словарь модных слов» Владимира Новикова и «Русская литература сегодня: жизнь по понятиям» Сергея Чупринина.

Отдельно Кронгауз рассматривает процесс «отмирания» слов, когда те или иные слова перестают быть общеупотребительными. Ещё одна тема, которой касается автор, — слова из «группы риска», употребление которых может вызвать резкое неприятие у тех или иных социальных групп. Это прежде всего различные жаргонизмы: криминальное арго, молодёжный сленг, язык гламурных изданий, интернет-сленг и так далее.

Критика

Книга была в основном тепло встречена и профессионалами, и простыми читателями. Так, Н. В. Багичева назвала главным достоинством книги соединение позиций «просвещенного обывателя» и лингвиста. Елена Шмелёва отмечает, что книга может быть полезна школьным учителям для составления заданий как для уроков русского языка, так и для внеклассных занятий и олимпиад.

Однако некоторые подвергли её резкой критике с точки зрения сохранения чистоты русского языка. Так, в рецензии, опубликованной в «Литературной газете», Татьяна Шабаева пишет, что книга Кронгауза «популярна потому, что указывает читателю самый лёгкий путь, не без изящества учит, как оградить себя от уколов совести. Её автор настоятельно советует только одно: не защищать язык „от нас, его носителей“. Точнее, от тех „нас“, которые находятся на верхушке языкового распыления: равнодушных редакторов, ленивых журналистов, самоуверенных кинопродюсеров, шоуменов и безграмотных политиков».

Вместе с тем Алексей Шмелёв отвергает саму идею, что язык находится «на грани нервного срыва», то есть подвергается радикальным изменениям, отмечая, что якобы новые языковые явления зачастую издавна являлись частью языковой нормы. Как пример мнимого изменения языка, описанного у Кронгауза как что-то новое, но на самом деле на протяжении всего XX века не бывшим чем-то выходящим за пределы нормы, Шмелёв приводит использование в обращениях полных личных имён без отчеств.

См. также

• Самоучитель Олбанского
• Живой как жизнь
• Женщины на грани нервного срыва

Литература

• Багичева Надежда Васильевна [cyberleninka.ru/article/n/lyubov-k-russkomu-yazyku-i-bespokoystvo-za-nego-krongauz-m-russkiy-yazyk-na-grani-nervnogo-sryva-m-2009 Любовь к русскому языку и беспокойство за него (Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М. , 2009)] // Филологический класс. — 2010. — № 23. — С. 71-72.
• Шмелева Е. Я. М.А. Кронгауз. Русский язык на грани нервного срыва // Русский язык в школе. — 2008. — № 5. — С. 96-98.
• Елена Шмелева. [magazines.russ.ru/novyi_mi/2008/7/sh14.html Разделенные одним языком: о новых и уходящих словах эпохи] // Новый мир. — 2008. — № 7.
• Татьяна Шабаева. [old.lgz.ru/article/18295/ Защитить то, что любишь] // Литературная газета. — 2012. — 15 февраля (№ 6 (6357)).

Ссылки

• Валерий Выжутович. [rg.ru/2012/07/11/krongauz.html Максим Кронгауз «Новый русский»] // Российская газета. — 2012. — 11 июля (№ 5829 (156)).

Отрывок, характеризующий Русский язык на грани нервного срыва

После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.