Русское личное имя

Ру́сское ли́чное и́мя в русской традиции именования — личное имя, бытующее в русском языке, которое присваивается человеку при рождении или перемене имени. Отчасти русские личные имена совпадают с православными, которыми нарекаются при совершении таинства крещения или при монашеском постриге, но не тождественны им. Русские личные имена образуют особую систему в русском языке, достаточно компактную и ограниченную по составу; её функционирование отмечено рядом особенностей, несвойственных другим словам русского языка.

Формирование системы русских личных имён началось в дохристианский период истории Руси, однако именослов коренным образом изменился с принятием христианства. Долгое время в средневековой Руси имели хождение два типа личных имён: полученные при крещении канонические (церковные, календарные; как правило, видоизменённые) и неканонические (нецерковные). С XIV века начался процесс вытеснения из употребления неканонических имён, завершившийся к XVIII веку. В XX веке, после Октябрьской революции, сменилась концепция русского личного имени и начался новый этап в истории русских личных имён, отмеченный значительными переменами в русском именнике.

Среди современного русскоязычного населения используются имена календарные (примеры: Иван, Андрей, Яков, Юрий, Татьяна, Мария, Авдотья, Елизавета), а также некалендарные — древнеславянские (Станислав, Радомир, Добромила, Рада), старорусские (Ждан, Пересвет, Лада, Любава), новообразованные (Вилен, Авангард, Нинель, Эра), заимствованные в XX веке из западноевропейских и восточных языков (Альберт, Руслан, Жанна, Лейла). Под календарными именами (при всей условности понятия) подразумеваются традиционные русские имена, содержавшиеся до Октябрьской революции в православных церковных календарях — святцах, а со второй половины XIX века — также и в издававшихся массовыми тиражами светских календарях, соотнесённых с церковными. 95 % русскоязычного населения СССР в 1980-е годы являлись носителями календарных имён.

Современные словари русских личных имён объёмны по составу словников, но количество реально употребляемых имён невелико: по разным оценкам, активный именник XIX—XX столетий включает в себя не более 600 мужских и женских имён, с какой-либо регулярностью воспроизводившихся у нескольких поколений русских людей; основной костяк имён не превышает 300—400.

Исторический обзор

В истории русских личных имён выделяются три периода:

• дохристианский, когда использовались самобытные, языческие имена, созданные средствами древнерусского языка;
• период после Крещения Руси, когда иноязычные канонические, христианские имена постепенно вытеснили из употребления языческие; в то же время небольшая часть исконно славянских дохристианских имён стала каноническими;
• современный период, начавшийся после Октябрьской революции, характеризующийся отменой статусных ограничений между календарными, каноническими и некалендарными именами, а также проникновением в русский именослов большого числа заимствований и активным имятворчеством.

Дохристианские имена

В эпоху до принятия христианства, вплоть до конца X века, у восточных славян (предков современных русских, украинцев и белорусов) было принято использовать исключительно славянские имена, которые давались детям при рождении; в этот период ещё не было существенного различия между именем и прозвищем. Личное имя в древнерусском языке — рекло, назвище, прозвище, название, прозвание, проименование — в значительной степени напоминает именование в связи с тем или иным поводом, событием, наречением по случаю. Дохристианские имена были в употреблении на Руси в течение нескольких столетий после принятия христианства; они широко использовались параллельно с христианскими именами вплоть до начала XVII века.

Древнерусские имена исключительно богаты по составу. В «Словаре древнерусских личных собственных имён», составленном Н. М. Тупиковым и изданном в 1903 году, содержится 5300 мужских и 50 женских имён. Среди древнерусских имён выделяются следующие группы:

• Числовые имена. Среди них представлен весь числовой ряд от 1 до 10: Перва и Первой, Вторак, Третьяк, Четвертак, Пятой и Пятак, Шестак, Семой и Семак, Осьмой и Осьмак, Девятко, Десятой. Они отражают порядок рождения детей в семье.
• Имена, данные по внешним признакам, цвету волос и кожи. Весьма распространёнными были имена Черныш, Черняй, Чернява, Бел, Беляй, Беляк, Белуха. Также встречались имена, связанные с особенностями телосложения: Мал, Малюта, Малой, Долгой, Сухой, Толстой, Голова, Головач, Лобан, Беспалой.
• Имена, связанные с чертами характера, привычками и поведением. Встречались имена Забава, Истома, Крик, Скряба, Молчан, Неулыба, Булгак (беспокойный), Смеяна и Несмеяна.
• Имена, отражавшие желанность или нежеланность появления ребёнка в семье, отношение родителей к ребёнку: Богдан и Богдана, Бажен (желанный), Голуба, Любава, Ждан и Неждан, Хотен, Чаян и Нечай.
• Имена, связанные со временем года, в которое родился ребёнок: Вешняк, Зима, Мороз.
• Имена, связанные с животным и растительным миром: Бык, Волк, Щука, Кот, Кошка, Жеребец, Корова, Щавей (от щавель), Трава, Пырей. Предполагают, что такие имена могут отражать пережитки тотемных верований предков славян.
• Имена, связанные с поверьями, что «плохие» слова в состоянии отвращать злых духов, болезни, смерть: Горяин, Немил, Некрас, Нелюба, Неустрой, Злоба, Тугарин (от туга — печаль).
• Имена, связанные с соседними народностями: Чудин (от названия финно-угорского племени чудь), Карел, Татарин, Козарин (от названия хазар), Онтоман (от названия турок — оттоманы). История возникновения этой группы имён неясна: возможно, это были охранные имена (данные, чтобы не ссориться с соседями) или пожелательные (чтобы ребёнок был в чём-то похож на того, в честь кого давалось имя); возможно, эти имена связаны со смешанными браками.

Все вышеперечисленные имена относятся к семейным именам — то есть к тем, которыми людей именовали в кругу близких родственников. Однако при вступлении человека в самостоятельную жизнь, в более широкий социальный круг, его имя нередко дополнялось (а иногда заменялось) другим. Это происходило также в случае перемены места жительства или работы. Подобные имена-прозвища (см. прозвищное имя) общественно-бытового характера по разнообразию превосходят внутрисемейные имена, что объяснимо: у социально активного взрослого человека гораздо больше поводов для присвоения ему прозвания, нежели у ребёнка. Для значительного числа таких прозвищ установить причины наречения невозможно: они давались в связи с конкретными случаями, по каким-либо отдельным поводам. Однако среди социально-бытовых имён также выделяются некоторые группы: связанные с ремёслами (Шуба, Ложка, Дуло, Кузнец), с общественным положением (Князь, Царевич, Барышник), с происхождением (Француз, Тула), с чертами характера, иногда с употреблением слов в переносных значениях (Правда, Блоха, Ворона), а также с внешностью (Большой, Безнос).

При большом разнообразии дохристианских имён не все они были популярны. Всего лишь несколько десятков имён — из нескольких тысяч — относились к категории широко распространённых.

Повсеместное употребление дохристианских имён в быту привело к образованию множества дополнительных форм — сокращённых, уменьшительных, ласкательных. Так, от имени Бык образовалась форма Бычко, от Ждан — Жданко, от Кот — Коток, от Пузо — Пузейка, от Смирной — Смиря и т. п. Особо распространённые имена имели множество производных форм: например, от основы -бел- известны имена Бела, Белка, Белава, Белой, Белоня, Беляй, Беляш и др. — всего 18 производных; от основы -сем- известны 33 производных имени, в том числе Семаня, Семейка, Семушка. Как показал анализ текстов некоторых древних документов, уменьшительные формы имён иногда являлись свидетельством отношения родства: то есть человек по имени Бычко мог быть сыном или внуком того, кто носил имя Бык.

Рост влияния Русской православной церкви на общественную жизнь Руси в XIV—XV веках привёл к тому, что дохристианские, языческие имена-прозвища постепенно вытеснялись из употребления. Однако они не исчезли из языка окончательно, став основой для образования большого числа русских фамилий (первый этап в формировании русских фамилий как раз относится к XV веку).

Среди дохристианских имён особняком стоят имена правящей династии Рюриковичей и знати. Эти имена выделяются тем, что почти все они — двухосновные, а для образования этих имён использовались слова, возвышенные по смыслу, символизировавшие власть, славу, воинскую доблесть. К таким именам относятся Владимир, Ярослав, Изяслав, Ярополк, Остромир, Святослав, Святополк, Вячеслав, Всеволод и др. Число таких имён невелико, и они имели ограниченное употребление, как правило, только в среде людей благородных сословий; у каждой ветви Рюриковичей был свой набор подобных имён. Некоторые из этих имён после канонизации Русской православной церковью их носителей вошли в число христианских имён; другие были надолго забыты и лишь в XX веке вновь вошли в русский именослов.

К дохристианскому периоду истории русских имён относятся и первые заимствованные имена в древнерусском языке. Они также связаны с династией Рюриковичей: это имена Олег, Игорь, Глеб, Ольга и некоторые другие. Все эти имена были заимствованы из скандинавских языков и, будучи именами знати, также имели ограниченное употребление.

Формирование русского календарного именослова

Принятие христианства Русью от Византии привело к появлению на Русской земле совершенно новых, чужеродных имён, неразрывно связанных с христианским таинством Крещения: согласно христианской традиции, крещение сопровождается наречением человека новым, христианским, именем. Наречение именем производилось в соответствии с богослужебными книгами — месячными минеями, в которых расписывались церковные службы на каждый день года с прославлением того или иного святого в день его поминовения. Церковный обычай диктовал наречение человека новым именем в честь христианского подвижника, прославляемого в день крещения (в некоторых случаях — в день рождения младенца, либо в один из дней в промежутке от рождения до крещения). Месячные минеи стоили чрезвычайно дорого, и не в каждом храме они имелись; эта проблема решалась составлением месяцесловов, или святцев — церковного календаря с кратким указанием церковных праздников и дней памяти святых.

Месячные минеи были в числе первых книг, переведённых с греческого на древнерусский язык. Однако имена попали на русскую почву — за редчайшими исключениями — не в переводах, а в своих подлинных иноязычных звучаниях, которые воспринимались как чуждые; значение имён было совершенно непонятно подавляющему большинству русских людей, и они воспринимались исключительно на слух. Подобное положение вещей обусловило, с одной стороны, длительное сосуществование христианских и нехристианских имён (человек, принявший при крещении новое имя, в миру именовался прежним, привычным, нехристианским), а с другой — активную ассимиляцию новых имён, которая иногда приводила к существенному видоизменению исходного имени.

Сосуществование новых и старых имён

Повсеместное параллельное использование на Руси христианских и нехристианских имён продолжалось вплоть до XVII века. Отчасти это было обусловлено тем, что родители (особенно принадлежавшие к низшим сословиям) нередко не могли повлиять на выбор имени для своего ребёнка: новорождённого крестили в соответствии со святцами. В средневековых писцовых книгах, например, зафиксированы случаи, когда в крестьянских семьях было несколько разновозрастных детей с одинаковыми крёстными именами. Следует также отметить, что число христианских имён в минеях XI—XIII веков было относительно невелико (около 400). Дохристианские имена-прозвища, отличавшиеся бо́льшим разнообразием и свободой употребления, в таких случаях позволяли наилучшим образом различать людей с одинаковыми именами, полученными при крещении. В XIV—XVI веках получила распространение модель именования человека по двум именам: крёстному (как правило, видоизменённому, адаптированному) и по прозванию. Например: Трофимко Царь, Федка Князец, Карп Губа, Прокопий Горбун, Амвросий Ковязин, Федка Большой, Сидорко Литвин. Эта модель именования была широко распространена во всех слоях общества. Примером подобного именования может служить имя московского боярина Андрея Кобылы, исторически достоверного предка дома Романовых, и нескольких других боярских и дворянских фамилий, а также имена его сыновей, среди которых — Семён Жеребец, Александр Ёлка, Фёдор Кошка. Таким же образом именовались люди в среде ремесленников: например, первопечатник Иван Фёдоров часто подписывался Иван Фёдоров сын Москвитин, где Фёдоров сын — отчество, а Москвитин — нехристианское имя-прозвище. Роль православной церкви на Руси в XI—XIV веках неуклонно возрастала; её влияние как объединяющего духовного центра стало особенно значимым после татаро-монгольского нашествия, а также в период феодальной раздробленности русских земель, отмеченный многочисленными княжескими междоусобицами. Начавшийся в XIV веке процесс объединения русских земель привёл к ещё большему усилению роли церкви в политической и общественной жизни Руси. Под её влиянием многочисленные князья, отпрыски правящей династии Рюриковичей, постепенно отказывались от своих дохристианских имён и всё чаще участвовали в политической жизни под именами, принятыми при крещении. В этом отношении показательны имена русских князей XII—XIV веков. Например, некоторые дети великого князя киевского Юрия Долгорукого (Юрий — видоизменённое христианское имя Георгий) известны по летописям под именами, принятыми при крещении, — Андрей Юрьевич Боголюбский, Иван Юрьевич, Михаил Юрьевич; тогда как их братья вошли в историю под дохристианскими именами — Всеволод Юрьевич Большое Гнездо (в крещении — Дмитрий), Ростислав Юрьевич, Святослав Юрьевич. Дети Всеволода Большое Гнездо также упоминаются в летописях под различными именами — христианскими и мирскими. Так, Святослав Всеволодович, в крещении Гавриил, известен под своим древнерусским именем, тогда как его братья — Константин Всеволодович и Юрий Всеволодович упоминаются под именами христианскими.

В XI—XIV веках некоторые древнерусские имена вошли в именослов православной церкви. Владимир Святославич, креститель Руси, официально почитается как святой равноапостольный с XIV века (а его культ сложился ещё раньше); его сын Ярослав Мудрый формально не входил в список святых, но, тем не менее, тоже почитался и прославлялся церковью. Наконец, сыновья Владимира Крестителя Борис и Глеб, убитые Святополком Окаянным, были канонизированы Русской православной церковью и стали первыми русскими святыми. Характерно, что имена Бориса (Борис — вероятно, сокращённое имя от Борислав) и Глеба (Глеб — раннее заимствование из скандинавских языков) в крещении — Роман и Давид, Ярослава Мудрого — Георгий, а Владимира Крестителя — Василий. Тем не менее, православная церковь почитала этих князей не под христианскими именами, а под мирскими; тем самым произошло введение этих имён в православный именослов. Однако эти примеры — исключение из общей тенденции. Лишь несколько древнеславянских имён включались в церковные календари — древнерусские княжеские Борис, Вячеслав, Мстислав, Ростислав, Святослав, Ярослав, — а большинство древнерусских имён под давлением церкви постепенно выходили из употребления. Даже в семьях рода Рюриковичей постепенно отказывались от своих традиционных династических имён в пользу христианских — не только в общественной жизни, но и в узком семейном кругу. Также в княжеской и других семьях (в XIV—XVI веках) существовала ещё одна традиция двойных имён: иногда младенцу давали т. н. прямое имя — христианское имя, которым младенец нарекался в честь того святого, память которого отмечалась в день его рождения. Оно являлось дополнительным, не «публичным» именем; в подавляющем большинстве случаев человека называли другим, основным именем, данным при крещении, которое было и ранее употребительным в его семье. Например, царевич Дмитрий Углицкий был назван княжеским именем «Дмитрий» в честь предка Дмитрия Донского, а в честь святого Уара, день которого приходится на 19 октября, когда он был рождён, мальчик был ещё и Уаром.

Тем не менее, процесс вытеснения дохристианских имён растянулся на несколько веков; только к началу XVIII века они окончательно перестали использоваться как личные имена. Ю. А. Рылов в связи с этим отмечал:

Лишь когда христианские имена «обросли» ассоциациями агиографического, культурного, фольклорного, исторического характера, обрели краткие и диминутивные формы и стали восприниматься как русские, потребность в понятном имени отпала, а сами мирские (некалендарные) имена перешли в разряд прозвищ.

Состав христианских имён

Новые имена, пришедшие на Русь с принятием христианства, были неоднородны по своему составу. Наибольшая часть этих имён — собственно греческие, которые использовались в Византии в качестве личных имён («прародители» таких русских имён, как Александр, Герасим, Епифаний, Парфений; Анастасия, Варвара, Евпраксия, Фаина). Выделяется группа имён латинского происхождения, также имевших хождение в Византии (Валерий, Лаврентий, Роман; Валентина, Руфина, Юстина). Наконец, особую группу имён образуют библейские имена — имена библейсих персонажей, почитаемых в христианской традиции. Наибольшее число библейских имён — это древнееврейские имена, встречающиеся в Ветхом завете (Елисей, Иона, Михаил, Рувим; Анна, Дебора, Ревекка). Имена персонажей Нового завета — как греческие (Андрей, Лука, Пётр, Филипп и другие), латинские (Марк, Павел) или арамейские (Варфоломей, Фома), так и древнееврейские (Мария, Иисус, Иоанн, Иуда). Следует отметить, что негреческие имена до того, как попасть в древнерусский язык, уже подверглись эллинизации в силу их активного употребления в Византии. Помимо этого, все христианские имена попали на Русь опосредованными в языке южных славян, принявших христианство ранее. Несмотря на то, что новые имена были напрямую связаны с христианством, ничего специфически христианского, кроме принадлежности имени тому или иному святому, в большинстве имён не содержится. Более того, среди них наличествует значительная категория имён, в которых обнаруживаются отголоски античного язычества: Аполлон, Аполлоний, Аполлинарий (связаны с культом Аполлона); Артём (от имени Артемиды); Венерий (от имени Венеры); Дионисий, Денис (от имени Диониса); Димитриан, Дмитрий («относящийся к Деметре»); Март, Мартиан, Мартин, Мартиниан («посвящённый Марсу»).

Следы античных культов прослеживаются и в других именах, этимология которых не столь очевидна. Ни одно из античных божеств не имело единственного имени, а помимо имён в античную эпоху широко использовались в именовании богов многочисленные эпитеты (имена-прославления: Зевс — «громовержец», Афина — «совоокая», Янус — «двуликий») и культовые имена, использовавшиеся во время религиозных торжеств. С божествами ассоциировались определённые атрибуты: например, с Герой и другими богинями — диадема («стефанос»). Больше всего эпитетов и культовых имён имел Зевс; среди них — Аристархос («лучший + повелевать»), Басилейос («царственный»), Георгиос («землепашец»), Иринеос («мирный»), Макариос («счастливый, блаженный»), Никефорос («победоносец»), Панкратес («всесильный»). Эпитеты Марса — Валериус («быть здоровым, сильным»), Виктор («победитель»), Модестус («скромный»), Феликс («счастливый, благополучный»). Среди эпитетов Афродиты — Маргаритес («жемчужина»), Пелагос («морская»). Некоторые эпитеты соотносились сразу с несколькими богами: таковы Августус («величественный, священный»), Максимус («величайший»). В приведённых примерах легко угадываются прообразы имён Степан, Аристарх, Василий, Ириней, Никифор, Валерий, Модест, Маргарита, Пелагея, Максим и других. Имена не только собственно греческих или римских божеств оставили свой «след» в христианских именах; некоторые происходят от имён языческих богов иных религий. Имя Таисия образовано от греческой фразы «та Исиос», то есть «принадлежащая Исиде», древнеегипетской богине. Её же имя обнаруживается в имени Исидор (в обрусевшем виде — Сидор). Длительная толерантность к подобным именам в христианстве объясняется его стремлением преобразовывать, переинтерпретировать, а не отрицать культуру, общество, а также отрицанием представления о т. н. магии имени.

Эпитеты богов в Римской империи употреблялись как личные имена, и в эпоху становления христианства в I—IV веках они были распространёнными именами обычных людей. В этот период эта религия ещё подвергалась преследованиям со стороны государства, и её собственная культура только обретала свои формы. В этой связи совершенно естественно, что носителями дохристианских имён являлись и первые христианские мученики. Поэтому после того, как сложилась традиция составления мартирологов и записи житий, античные имена оказались зафиксированными как имена христианские, и впоследствии никогда не возникал вопрос об их исключении или изменении.

Некоторые христианские имена восходят к древнеримским личным или родовым именам: таковы Марк, Павел, Юлий.

И Римская, и Византийская империи включали в свой состав многочисленные народы, поэтому в составе христианских имён имеются восходящие к именам из арамейского, персидского, коптского языков. Например, имя Пафнутий восходит к др.-егип. (коптскому) pa-ph-nuti' «тот, кто принадлежит Богу», Варлаам — к халдейскому «бар лахам» («сын + хлеб (тучность, бог)»), Варсонофий — к арамейскому «бар сунуфу» («сын + воин или отряд»). Подобные имена также были распространёнными именами простых людей и в состав христианских попали аналогично описанным выше греческим и римским. Число собственно христианских имён по причинам, указанным выше, сравнительно невелико; некоторые из них образовывались как теофорные, то есть включали в себя компонент [фео]- («Бог»): например, греческие Феофилакт («богохранимый»), Феодосий («данный Богом») и т. д. Другие содержали указания на личные качества идеального христианина: Григорий («бодрствующий»), Христофор («носящий Христа»), Христодул («раб Христа»), болг. Христо («Христовый»), Пимен («пастух», в переносном значении: наставник, пастырь), Евсевий («благочестивый»), Евлогий («благоречивый») и другие.

Характерной особенностью антропонимов является быстрая утрата связей с исходным значением, либо погашение, затушёвывание этимологии. Поэтому имена «языческие» не воспринимались таковыми в Византии; ведущим являлось не до-антропонимическое (этимологическое) значение — эпитет божества, или прославленное родовое имя, или черта характера, — а от-антропонимическое: имя христианского святого или некая христианская идея. Тем более этимологические связи утрачивались, обрывались при переходе имени в другой язык. Так, христианские имена, значение которых сводилось к имени того или иного святого, воспринятые старославянским языком, оставались для непросвещённых слоёв населения непонятными. Этим объясняется и широкое распространение в народной среде вторых «говорящих» имён, имён-прозвищ. Отчасти этим объясняется и то, что подавляющее большинство имён заимствовалось в виде, близком к исходному греческому, и только пять имён были калькированы: Пистис, Элпис, Агапэ, Леон, Синесий стали именами Вера, Надежда, Любовь, Лев, Разумник. Утрата этимологических связей привела к тому, что в современности восстановить исходное значение некоторых имён можно лишь предположительно.

Таким образом, имена, ставшие христианскими, в большинстве своём появились до самого христианства (имя Александр, например, встречается у Гомера (VIII век до н. э.) как имя-прославление Париса). Они были восприняты новой религией, переинтерпретированы, ассимилированы ей и сохранились до наших дней как элемент религиозной культуры. Это отражало объективный исторический процесс смены одной культуры и образования на её субстрате культуры новой.

Ассимиляция новых имён

Ассимиляция новых имён средствами древнерусского языка началась практически сразу же после начала христианизации Руси. Немаловажно, что для древнерусских церковных книг изначально характерны определённая вариативность написания тех или иных имён, разночтения и ошибки. Единожды утверждённых и обязательных для всех списков имён в средневековой Руси не существовало: святцы постоянно редактировались, дополнялись и видоизменялись, поэтому в церковных книгах разных храмов имя одного и того же святого могло различаться по написанию. Ранние древнерусские рукописи XI—XII веков фиксируют имена в уже изменённом виде по сравнению с греческими первоисточниками. Так, вместо имён Екатерина, Нестор, Дамиан, Киприан, Даниил в церковных книгах того времени встречаются имена Катерина, Нестер, Демьян, Куприян, Данил. Отчасти это объясняется тем, что над составлением святцев и переписью церковных книг на Руси работали не только греки, но и выходцы из южных славян. Для последних ассимилированное славянское произношение иноязычных имён было более приемлемым.

Одновременно с распространением имён проистекала их народная ассимиляция через устную речь. Усвоение новых имён древнерусским языком происходило посредством перестановки гласных и согласных звуков, замены некоторых звуковых сочетаний на более привычные, которые соответствовали особенностям русского языка, а также образованием кратких, уменьшительных и ласкательных форм. При всём кажущемся разнообразии видоизменений, которым подверглись новые имена в русском языке, задействовались одни и те же приёмы, обусловленные своеобразием русской фонетики. Так, последовательно из заимствованных имён устранялись двоегласные и троегласные созвучия (зияния): Иоаким трансформировалось в Аким; Иулиания → Ульяна; Даниил → Данил, Данила; Иоанн → Иван; Феодор → Фёдор; Феофан → Фофан; Эмилиан → Емельян; Валериан → Валерьян; Иеремия → Еремей; Диомид → Демид; Симеон → Семён.

Сходным адаптационным приёмом стало усечение имён, начинающихся на гласную, с целью сократить количество слогов: Елизавета → Лизавета; Екатерина → Катерина; Анастасия → Настасья; Иларион → Ларион; Афиноген → Финоген; Ювеналий → Веналий. Как правило, такой трансформации подвергались слишком длинные, многосложные имена, но не только: Агафон → Гапон, Исидор → Сидор. Гласные в некоторых случаях исчезали внутри основ, также способствуя образованию более краткой формы имени: Димитрий → Дмитрий; Доримедонт → Дормедонт; Серапион → Серпион; Параскева → Прасковья. Отмечается также замена начальных гласных: Елена → Алёна, Олёна; Ирина → Арина, Орина; Евсей → Авсей; Онисим → Анисим; Зосима → Изосим. Однако гласные заменялись не только в начале: Мартин → Мартын; Геласий → Галасий; Матрона → Матрёна; Вукол → Викул, Викула; Киприан → Куприян; Мелания → Малания; Артамон → Артемон.

Несколько иная ситуация складывалась с удвоенными согласными. Изначально они из имён постепенно исчезали: Архипп → Архип; Филипп → Филип; Кирилл → Кирил; Аввакум → Абакум. Однако значительно позднее, уже в XVIII—XIX веках, под влиянием характерных заимствований из западноевропейских языков с удвоенными согласными (ср. нем. Offizier, фр. brillant) отмечался обратный процесс. Согласные стали удваиваться в тех именах, в которых удвоения не было изначально: Иларион → Илларион; Сава → Савва; Елисей → Елиссей; Маркел → Маркелл.

Характерными приёмами ассимиляции иноязычных имён стала перестановка местами согласных, исчезновение одного из сдвоенных согласных либо замена одного согласного другим. Таким образом достигалось наилучшее соответствие заимствованного имени особенностям фонетики русского языка: Флор → Фрол; Садок → Садко; Парфён → Панфёр; Евдокия → Авдотья; Антонина → Антонида; Евстафий → Астахий, Остап; Гликерия → Лукерья; Георгий → Егорий, Егор; Авксентий → Аксентий, Аксён; Иосиф → Осип; Косма → Кузьма; Мефодий → Неходий, Нефёд. В некоторых именах добавлялся согласный звук по модели созвучных имён: Адриан → Андриан, Андриян по модели имени Андрей.

Имело место существенное усечение имён с образованием краткой формы: Аполлинария → Полина; Климент → Клим; Пантелеимон → Пантелей; Андроник → Андрон. Некоторые имена подвергались комплексному воздействию различных приёмов, что приводило к значительным изменениям первоначального имени: Георгий → Юрий; Феофилакт → Филат; Агриппина → Аграфена; Хрисанф → Кирсан; Ермолай → Ермак; Леонида → Нелида. Немало народных форм имён образовывалось с помощью суффиксов -ий и -ей, типичных для мужских имён (в безударном положении — как правило -ий: Вита́лий; в ударном — -ей: Андре́й). Суффиксы присоединялись к именам, которые их в изначальной форме не имели: Марес → Маресий; Харитон → Харитоний; Климент → Климентий; Ефрем → Ефремий; Тарас → Тарасий. Однако шёл и противоположный процесс; заимствованные имена, имеющие суффиксы, усекались: Власий → Влас; Дионисий → Денис; Елисей → Елис; Евгений → Евген; Макарий → Макар; Антоний → Антон; Игнатий → Игнат; Кондратий → Кондрат. По сходной модели подвергались трансформации мужские имена древнееврейского происхождения, оканчивающиеся на -ия: Анания → Ананий → Анан, Захария → Захарий → Захар. В заимствованных именах на -ий нередко смещалось ударение и заменялся суффикс, тем самым образовывались новые формы имён: Се́ргий → Серге́й; Але́ксий → Алексе́й; Го́рдий → Горде́й; Васи́лий → Васи́ле́й; Мо́кий → Моке́й (а также с усечением основы на один слог: Корни́лий → Корне́й, Евсе́вий → Евсе́й). Аналогичный процесс происходил с некоторыми женскими именами: Кла́вдия → Клавде́я; Зино́вия → Зинове́я; Патри́кия → Патрике́я; Пела́гия → Пелаге́я.

Ещё одним способом ассимиляции стало добавления окончаний -о (в окающих диалектах) или -а (в акающих диалектах) после «л» в мужских именах: Михаил → Михайло, Михайла; Гавриил → Гаврило, Гаврила; Даниил → Данило, Данила; Кирилл → Кирило, Кирила.

Следует отметить, что исходные имена, нередко многосложные, с удвоенными гласными, торжественно звучащие, хорошо ложились в канву православного богослужения с произнесением молебствий нараспев. Однако эти имена не всегда были удобны для повседневного употребления в быту. Поэтому процесс ассимиляции христианских имён в русском языке в основном шёл по пути образования кратких форм, с твёрдым, энергичным звучанием.

Географ и топонимист XIX века В. В. Григорьев, обращавшийся к вопросам русской народной ономастики, отмечал:

Как посмотрим мы с точки зрения нынешней нашей образованности на эту работу предков, куда дикой, нелепой и бестолковой кажется нам она <…> А между тем не так оно <…> Вглядимся внимательно в эту работу их и увидим, что она вовсе не топорная; напротив, в некоторых случаях — даже художественная, и всегда систематическая.

Влияние устной народной традиции именования было несомненным и определяющим, и её воздействие отмечено в церковных именословах. Уже к XIV веку многие имена приобрели тот облик, который впоследствии не изменялся. Некоторые ассимилированные формы имён впоследствии стали основными, документальными, были признаны литературной нормой; другие в силу позднейших исторических процессов перешли в разряд разговорных или просторечных форм.

Разделение народной, литературной и церковной форм имён

В XVII веке стали формироваться три чётко противопоставленные друг другу группы имён: народная (разговорная), литературная и церковная. Мощным катализатором этого процесса послужила церковная реформа патриарха Никона в 1650-е — 1660-е годы. Одним из направлений реформ стало исправление старых церковных книг, в которых из-за множественного переписывания подчас не слишком квалифицированными средневековыми писарями содержалось большое число неясных мест, ошибок и разночтений. В силу этого в различных российских епархиях богослужение проводилось по-разному. Патриарх Никон задался целью унифицировать церковную службу и исправить ошибки в богослужебных книгах, в том числе в минеях и святцах. Для этого осуществлялись новые переводы с греческих оригиналов; первые исправленные книги отпечатаны по повелению Никона в 1654 году.

Однако переводы осуществлялись не единовременно, в разных местах и специалистами различной квалификации. Значительный вклад в эту работу внесли церковные деятели Юго-Западной Руси: их приглашали в связи с тем, что в Русском государстве того времени существовал дефицит специалистов в силу общей слаборазвитости образования. К этой работе также привлекались люди, подчас не знавшие устной традиции греческого языка; при транскрипции имён они ориентировались не на произношение, а на написание (это привело к ряду ошибок в именах). Все эти обстоятельства обусловили то, что вновь вводившиеся в церковное употребление «исправленные» имена оказались значительно ближе по написанию и произношению к Киевской традиции, нежели к греческому языку. (Следует отметить, что реформы Никона отразились в целом на церковнославянском языке русского извода.)

Таким образом, случился разрыв между сложившейся в русском языке традицией произношения и написания имён и официально установленными церковными порядками. В результате реформ в церковный обиход (а следом за ним — в деловой документооборот) возвращались формы имён, от которых устная традиция отказалась: вернулись двоегласные и троегласные созвучия: Дамиан, Иоанн, Кассиан, Даниил вместо уже утвердившихся Демьян, Иван, Касьян, Данил. Реформе подверглось в том числе написание и произношение имени Христа: до реформы оно писалось Ісус, после — Іисус. Видоизменились имена с окончанием на ударный суффикс -ей: вместо Василей, Сергей, Алексей документально правильной формой стали считаться Василий, Сергий, Алексий. Из святцев последовательно исключались народные, привычные, узнаваемые формы имён. Реформы Никона привели к расколу; приверженцы дореформенных церковных установлений — старообрядцы — подвергались жестоким преследованиям и были вынуждены переселиться на север страны и в Сибирь. В отдалённости от центральной власти на протяжении веков они смогли сохранить многие черты русского быта XVII века и дореформенные церковные обряды, в том числе практику именования, дореформенные написание и произношение имён. В среде старообрядцев использовались исключительно традиционные формы имён: с отсутствующими удвоенными согласными (Филип, Архип, Висарион, Сава, Кирил), без зияний (Фёдор, Исак, Аврамий) и т. п.

Вмешательство в ход развития системы русских имён было насильственным и не слишком продуктивным. Меры, предпринятые патриархом Никоном и его продолжателями, в большей степени способствовали формированию отдельного корпуса церковных форм имён, нежели переломили естественное развитие русского именослова. Языковеды А. В. Суперанская и А. В. Суслова отмечали:

Никоновская «справа» церковных книг не могла вернуть русским именам их греческий облик, потому что они его никогда не имели. Имена бытовали у нас в «ославяненном» виде, благодаря этому они сравнительно легко проникали в живой разговорный русский язык. Никоновские реформы лишь увеличили вариантность в написании имён, отдалив официальный церковный перечень имён от тех форм, которые бытовали в народе.

Искусственность воздействия на русский именослов, неустойчивость церковных форм имён иллюстрируют метрики в церковных книгах XVIII века. Встречаются записи, которые можно отнести к лингвистическим курьёзам, вроде: младенца нарекли именем Феодор, а обряд проводил отец Фёдор; младенец получил имя Иоанн, а восприемником (крёстным отцом) записан человек по имени Иван и т. п.

До конца XVII века литературной нормой русского языка был церковнославянский язык в его московском варианте; это положение вещей сохранялось и после никоновских реформ. Однако светская письменная речь не могла игнорировать нормы живой устной речи, и довольно скоро в различных нецерковных документах конца XVII века стали общеупотребительными прежние, дореформенные варианты некоторых особенно распространённых русских имён. В немалой степени формированию литературной нормы, отличной от церковной, способствовали реформы Петра I в начале XVIII века. Введение гражданского шрифта для издания светской литературы сопровождалось исключением некоторых букв из русского алфавита; область применения полуустава, шрифта, на котором издавались книги на церковнославянском языке, была ограничена только церковными книгами. Нововведения отразились на написании имён. Специальный указ Петра I, регламентирующий именование людей в официальных документах, в качестве обязательных требований устанавливал запись по имени, данному при крещении, отчеству и фамилии. Это окончательно вывело из употребления дохристианские имена-прозвища, которые до того ещё встречались в документообороте, и способствовало генерации и развитию корпуса русских фамилий, а также установлению норм именования по отчеству.

Вообще новое законодательное положение требовало указания имени, данного при крещении, однако де-факто с новыми требованиями некоторые наиболее распространённые имена признавались в народных формах, а не церковных; тем самым они становились литературной нормой. В начале XVIII века имена Иван, Егор, Осип, Авдотья и ряд других, обиходная форма которых сильно отличалась от канонической, стали документальными формами имён; Иоанн, Георгий, Иосиф, Евдокия оставались в основном только в церковном употреблении. Следует также отметить, что в XVI—XVII веках при обращении человека низшего сословия к персоне из высшего или при обращении нижестоящего чиновника к вышестоящему сформировалась традиция именовать себя посредством особой уничижительной формы — полуименами: Абрашко, Нестерко, Ивашка, Петрушка, Васька вместо Абрам, Нестер, Иван, Пётр, Василий. Более того, у разных социальных групп полуимена могли различаться; так, монахи подписывались: старчище Нефёдище, Абрамище, Василище и т. п. Использование полуимён в допетровские времена было обязательным условием письменного этикета и документооборота, однако новые правила именования вывели полуимена из официального письменного обращения. Тем не менее, процесс установления новых правил именования в официальных документах в силу обширности Российской империи растянулся во времени и до окраин дошёл спустя многие десятилетия. Даже в начале XIX века в сибирских деловых бумагах можно встретить записи имён в форме Митрошка, Ивашка, Митька и т. п. Несмотря на исключение полуимён из документов, они продолжали существовать и активно использоваться в устной речи в течение долгого времени. Причиной тому были крепостнический уклад жизни России (крепостное право на протяжении XVIII века лишь усиливалось), жёсткая иерархическая модель отношений вышестоящих чинов с подчинёнными, отсутствие в России традиций уважительного отношения к личности. Пренебрежительное обращение к простолюдину, прислуге, крестьянину со стороны дворян и лиц, занимавших более высокое общественное положение, являлось обычной речевой практикой.

Несмотря на попытку регламентировать и упорядочить русский именослов в ходе никоновской реформы, разнобой в написании и употреблении имён в XVIII—XIX веках сохранялся и умножался под воздействием устной речи. В конце XIX века святцы подверглись очередному пересмотру и исправлению; в 1891 году в Санкт-Петербургской синодальной типографии был издан новый отредактированный месяцеслов. Разосланный во все приходы Русской православной церкви с предписанием «давать имена крещаемым только по этому месяцеслову, изданному с благословения Святейшего Синода», новый месяцеслов включал в себя около 1150 имён. В него не вошли некоторые малоупотребимые имена, содержавшиеся в прежних святцах (Витал, Грант, Том, Монтан, Ираклия, Леонида, Ливия, Модерата и др.).

Современный период

См. также: Имена советского происхождения

Третий, современный период в истории развития русских имён начался после Октябрьской революции. Принятый советской властью 20 января (2 февраля) 1918 года «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви» разрывал связь между любыми публично-правовыми установлениями и религиозными обрядами. Тем самым таинство Крещения, сопровождавшееся наречением именем, перестало быть юридическим актом: право регистрировать факт присвоения имени перешло к органам гражданской власти — загсам.

Это повлекло за собой изменение концепции русского личного имени. Наречение именем более не зависело от церковных правил и традиций; разрывалась прямая и непосредственная связь русского именослова со списком православных святых. Каждый гражданин был вправе выбрать себе или своему ребёнку любое имя. По сути дела, отныне именем могло стать любое слово, а в обязанности загсов входила лишь его надлежащая регистрация. Таким образом, концепция русского личного имени стала близка протестантской традиции именования.

Поначалу, в первые годы советской власти, законодательные нововведения не привели к значительным изменениям в порядке именования и общественно-социальных традициях, сопряжённых с ним; однако последовательная антирелигиозная пропаганда, гонения на церковь (сопровождавшиеся массовым закрытием храмов, репрессиями против священнослужителей), а также общественное порицание тех, кто придерживался традиции крестить новорождённых, привели к подвижкам в русском именослове. Новые общественно-социальные установления стимулировали поиск «новых имён для новой жизни». В качестве одного из первых примеров наречения новым, необычным именем относят случай в семье видного советского военачальника, героя Гражданской войны Михаила Васильевича Фрунзе: родители выбрали сыну, родившемуся в 1923 году, имя Тимур, до того не встречавшееся в русском именослове. Ещё одним ранним примером служит случай в семье поэта Демьяна Бедного, известного своей антирелигиозной деятельностью: своего сына он назвал нецерковным именем Свет; а писатель Артём Весёлый в начале 1920-х годов дал своей дочери имя Волга.

Начиная с 1924 года Госиздат РСФСР стал выпускать массовыми тиражами отрывные и настольные перекидные календари по образцу существовавших до революции. В них публиковались имена, как прежние, традиционные, — но бывшие до революции редкоупотребимыми, и без привязки к тому или иному святому, — так и новые. Среди новых имён были имена русские и славянские нецерковные, имена, заимствованные из европейских и восточных языков, а также новообразованные — имена-неологизмы, доселе не существовавшие. Эти календари в 1920-е — начале 1930-х годов служили подспорьем в выборе имени новорождённому, однако практика именования не ограничивалась календарями. Как уже выше отмечалось, родители были вправе выбрать любое имя своему ребёнку, и эта свобода породила активное народное имятворчество, которое исследователи называли впоследствии «антропонимическим взрывом» или «антропонимическим половодьем». Е. Душечкина отмечала:

После Октябрьской революции диктат святцев был поколеблен, а неверующими — полностью отвергнут. Церковь утратила контроль над антропонимической ситуацией, что породило в русском обществе небывалую дотоле имятворческую инициативу.

В 1924 году возникло общественное движение «За новые имена». Однако волна увлечения необычными именами охватила незначительную часть населения страны и довольно быстро, уже к концу 1930-х годов, сошла на нет. Тем не менее, многие традиционные русские имена оказались в известном смысле скомпрометированными: к ним формировалось отношение как к «старорежимным», «мещанским», «пошлым». В 1920-е — 1930-е годы получила распространение практика смены имён (а также фамилий); смена сопровождалась публикациями объявлений об этом в газетах. Женщины чаще всего отказывались от имён Матрёна, Фёкла, Акулина, Агафья, Евдокия; мужчины — от имён Иван, Кузьма, Степан, Никита, Фома, Афанасий. Взамен выбирались имена Галина, Валентина, Нина, Тамара и Владимир, Николай, Александр, Леонид, Анатолий. Входили в широкий обиход имена, хотя и содержавшиеся в православных святцах, но до революции не употреблявшиеся или имевшие ограниченное распространение. Например, имя Маргарита до революции было исключительно монашеским. В силу их малоизвестности они воспринимались в массовом сознании как новые имена. В. А. Никонов выделял иные аспекты послереволюционных перемен в русском именнике:

Новые имена своей необычностью бросались в глаза, это-то и принимали за главную перемену в именнике. А на самом деле они были поверхностны и несущественны для основных глубинных процессов, неброских и малозаметных тогда, зато подлинно массовых, которые не ломали прежнего списка имён, но перестраивали самую толщу именника.

Новообразованные имена

Значительную группу имён, появившихся после Октябрьской революции в русском именослове, составляют имена-неологизмы. Под этим понимаются как собственно неологизмы, так и нарицательные слова, использованные в качестве личных имён.

По способу новообразования среди имён-неологизмов выделяется несколько подгрупп:

• образованные напрямую от нарицательных существительных, как русских, так и заимствованных: Коммунар, Тайна, Эра, Дар, Танкист, Авангард, Идея, Идиллия, Атеист, Плаката; в том числе:
  • от технических, физических и математических терминов: Комбайн, Дрезина, Радиана, Ампер, Микрон, Магнита;
  • от названия химических элементов, соединений и минералов: Радий, Иридий, Рений, Ванадий, Торий, Алмаз, Гранит, Рубин, Лазурита, Сталь, Эфира;
  • от названия растений: Берёза, Георгина, Клевер, Сирень, Лилия, Камелия;
  • от музыкальных терминов: Лира, Минора, Горн;
• образованные как производные от имён нарицательных, обычно с использованием суффиксов, характерных для русских имён: Энергий, Сталий, Индустриан, Люксен, Правдина, Северина, Ритмина, Тайгина, Революта, Юманита, Героида, Авия, в том числе:
  • от названия месяцев года: Февралин, Апрелина, Июлий, Ноябрина, Декабрий;
• имена-усечения от имён нарицательных: Рево и Люция от «революция», Воль от «воля», Агит от «агитация», Интерна от «интернационал»;
• имена, образованные по моделям двухосновных древнерусских имён, с современным заполнением этих моделей: Юновлада, Эрислав, Красномира, Новомир, Краснослав, Майслав;
• имена, образованные от топонимов: Ангара, Гималай, Онега, Саяна, Аян, Босфор, Дели, Колхида;
• имена, образованные от фамилий: Эдисон, Маркса, Жорес, Равель, Марат, в том числе:
  • производные от фамилий: Марксина, Нинель (обратное прочтение фамилии Ленин), Лермонт, Радища, Тельмина;
• имена-аббревиатуры и сложносокращённые слова: Мэлор, Энгелен, Владлен, Рем, Любистина, Диамара, Родварк, Дамир, Ремизан, Меженда.

Многие имена-неологизмы так или иначе были связаны с коммунистической идеологией и революционными преобразованиями, происходившими в стране после Октябрьской революции, что позволило исследователям рассматривать их как особую семантическую группу — революционные имена, «имена идеологического звучания». Среди этих имён особо выделяются образованные от антропонимов коммунистических вождей. Наибольшее число имён связано с В. И. Лениным (Г. Слышкин указывает 104 имени) и И. В. Сталиным (20 имён): Вилен, Вилич, Нинель; Исталина, Сталий и др. Существовали имена-аббревиатуры, созданные перечислением вождей: Мэлс (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), Тролезин (Троцкий, Ленин, Зиновьев); соединяющие в себе имена вождей в революционном лозунге: Мэлор (Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция), Лестак (Ленин, Сталин, коммунизм); содержащие идеологические дефиниции: Вилор, Вилора (В. И. Ленин — организатор революции), Ленгемир (Ленин — гений мира), а также результирующие деятельность вождей: Эрлен (Эра Ленина), Идлен (идеи Ленина) и другие. Помимо Ленина и Сталина революционное имятворчество затронуло и имена гораздо менее заметных революционных и советских деятелей: Ф. Э. Дзержинского, С. М. Будённого, А. И. Рыкова, А. В. Луначарского (имена Фэд, Дзефа, Будёна, Аир, Луначара). Для образования новых имён задействовались также антропонимы видных деятелей мировой истории, связанных с революционными преобразованиями или участвовавших в мировом коммунистическом или социалистическом движении, например: Марат, Гарибальди, Энгельсина, Жорес, Рид, Марксэн (Маркс, Энгельс).

Немало имён содержат собственно слова «революция», «революционный», под которыми подразумеваются как уже свершившаяся Октябрьская, так и ожидаемая мировая революция. Таковы имена Ор (Октябрьская революция), Мирра (мировая революция), Ревмир (революция мировая), Ремизан (революция мировая занялась), Дамир (Да здравствует мировая революция), Рэмо (Революция, электрификация, мировой Октябрь), Реввола (революционная волна), Ревдар (революционный дар) и др.

Выделяются также революционно-календарные имена, связанные прежде всего с двумя главными советскими праздниками: Днём Великой Октябрьской социалистической революции (7 ноября) и Днём международной солидарности трудящихся (1 мая). Среди них — имена Ноябрина, Октябрина, Первомай, Майеслав, Май, Маина, «наиболее впечатляющее» в этой категории имя Даздраперма (Да здравствует Первое мая!), Даздрасен (Да здравствует Седьмое ноября!).

Однако не все революционные имена имели ярко выраженную идеологическую окраску. Среди них немало имён, в которых идея построения коммунистического общества, жизнь советской страны нашла отражение в более общей форме. Здесь встречаются имена, относящиеся к научно-техническому прогрессу, планам по индустриализации и электрификации страны, техническим достижениям: Индустрина, Электрина, Радиола (от радио), Персострат (первый советский стратостат), Авиэтта (от авиетка); возникшие в память о героических усилиях по освоению Арктики: Северян, Родварк (родившийся в Арктике), Лашмивара (Лагшмивара) (лагерь Шмидта в Арктике); а также имена, образованные от слов, определяющих более общие понятия, с приращением идеологических коннотаций: Идея, Эра, Авангард, Воля, Герой, Бунтарь, Заря, Атеист, Свобода, Декабрист, Борец.

Наконец, среди новообразованных имён довольно много имён, в идеологическом отношении совершенно нейтральных. В основном они образованы от разнообразных нарицательных существительных (Лилия, Дуб, Радиана, Энергий, Микрон, Иридий) или от топонимов (Иртыш, Саяна, Ангара, Каир, Ливадий).

Пик имятворчества с образованием революционных имён-неологизмов наблюдался в середине 1920-х — середине 1930-х годов, затем этот процесс пошёл на убыль. Немаловажно, что в основном в творческом процессе было задействовано пролетарское население крупных городов; новые имена особенно часто присваивались детям в семьях в рабочих коммунах; в трудовых коллективах фабрик и заводов некоторое время существовал новый, коммунистический обряд наречения именем — «октябрины», возникший в качестве противопоставления традиционным крестинам. Более консервативное крестьянство, составлявшее наибольшую часть населения страны, придерживалось традиционного русского именослова. Поэтому наречение новыми именами в целом было нечастым явлением, а некоторые имена-неологизмы известны лишь по единичным или вовсе уникальным случаям.

Следует отметить, что новообразованные имена в большинстве своём не прижились, оставшись скорее историко-лингвистическим курьёзом; многие носители экзотических имён, достигнув совершеннолетия, подавали документы на изменение имени. Однако некоторые из этих имён, составленные удачно, сохранились и получили достаточно широкую распространённость. Л. М. Щетинин указывал на довольно большую популярность в 1920-е — 1930-е годы советских имён, образованных от имени В. И. Ленина: Владлен, Владилен, Нинель, Виль и Вилен — от 6 до 8 на тысячу именуемых.

Среди основных причин, по которым новообразованные имена не вошли в широкий обиход, отмечаются:

• явная связь с нарицательной лексикой. Прочная многовековая традиция, сложившаяся в русском именослове, не допускала созвучий или ассоциаций личного имени с нарицательными словами;
• связь новых имён с прозвищами. Имена наподобие Дрезина, Турбина, Трактор соотносились скорее с прозвищами, присвоенными по случаю, нежели с личными именами.

Свободное имятворчество в послереволюционной России не было уникальным явлением в истории антропонимов. Аналогичные процессы протекали в европейских странах в ходе Реформации в XVI—XVII веках, когда разрыв с католической традицией именования в честь святых побуждал людей искать новые имена, не связанные с католицизмом. Именами становились слова, изначально «идеологически заряженные» в духе новых веяний, но впоследствии этот «заряд» утратившие. Таковы имена Рената («возрождённая»), Беата («счастливая, блаженная»), получившие распространение в германоязычных странах. В среде английских пуритан появлялись имена, образованные от абстрактных понятий с положительным смыслом: Prudence («благоразумие»), Faith («вера»), Hope («надежда»), Felicity («блаженство»), Fidelity («верность»). Именами становились также краткие изречения из Библии, напоминающие лозунги. В XVIII веке в англоязычных странах усилилось влияние имён литературных, придуманных. Появление благозвучного литературного имени Melinda повлекло за собой возникновение целой группы подобных имён: Belinda, Clarinda, Lucinda и других. Наконец, дальнейшее развитие данной модели именования привело к возникновению имён, образованных от самых обычных слов, обычно с положительной семантикой. В США и Великобритании не редкость имена вроде Crystal («кристалл»), Apple («яблоко»), Holly («падуб»).

В Италии после Рисорджименто вошли в обиход в качестве личных имён фамилии итальянских национальных героев: Garibaldi и Garibaldina, Menotti, Ricciotti (в честь Дж. Гарибальди, Ч. Менотти, Н. Риччотти (ит.)). Появились имена с символическим значением: Libertà («свобода»), Avanti («вперёд») и другие. В Испании, стране с устойчивой католической традицией, со времён Республики для именования также стали использоваться абстрактные понятия, иногда с идеологическими коннотациями: Libertad, Democracia, Emancipación, Harmonia. Личными именами становились названия растений (Violeta, «фиалка»), небесных светил (Sol, Luna, «солнце», «луна») и тому подобное.

Новые заимствованные имена

Заимствование — естественный процесс обогащения словарного запаса языка — в отношении русских личных имён сдерживалось до Октябрьской революции существованием традиции выбора имени новорождённому из числа православных агионимов; православная церковь решительно противодействовала проникновению в русский именослов иноязычных, инославных имён.

Со времени царствования Петра I в Россию существенно увеличился приток европейцев, что привело к росту межкультурных контактов русских (прежде всего — горожан) с представителями других национальностей — носителями имён различных европейских антропонимических систем — немцами, голландцами, французами и др. Начиная с эпохи петровских преобразований в русской культуре стал формироваться явный интерес к иностранным (преимущественно западноевропейским) именам, который отчасти выразился в развитии в аристократических и дворянских кругах своеобразной системы двуимённости (которая была, в свою очередь, логичным продолжением билингвизма русского дворянства с конца XVIII века). Дворяне, получившие при крещении русские имена Сергей, Пётр, Михаил, Наталья, Мария, Софья в свете нередко именовались на французский манер — Серж, Пьер, Мишель, Натали, Мари, Софи. Смена пристрастия к французскому языку и культуре на англоманию в аристократической среде во второй половине XIX века не внесла в эту модель существенных перемен, кроме перемены ориентации на английские аналоги русских имён. Примеры подобного именования обнаруживаются, например, в классических романах Л. Н. Толстого «Война и мир» и «Анна Каренина». Двуимённость на почве франкофилии или англомании со временем распространилась за пределы дворянского сословия. Модистки, парикмахеры, портные и т. п. переделывали свои имена на западный манер: Жорж, Алексис, Аннет вместо Егор, Алексей, Анна.

Горожане с XVIII века постоянно контактировали с селившимися в крупных городах иностранными торговцами, специалистами; обрусевшие потомки последних, однако, нередко сохраняли своё вероисповедание и связанные с ним традиции именования. Поэтому люди с иноязычными именами в крупных городах (особенно в Санкт-Петербурге и Москве) не были исключительным явлением. Например, в справочнике «Весь Петербург» за 1911 год наряду с распространёнными в то время русскими именами Иван и Пётр часто упоминаются имена Карл и Альберт.

Таким образом, заимствование новых имён после отмены церковных ограничений происходило на подготовленной основе. Немаловажным обстоятельством в процессе вхождения иностранных имён в русский именник было то, что многие из них заимствовались при посредничестве произведений переводной литературы и драматургии. Таковы, например, имена главных героев культовых романов в среде русской революционно настроенной интеллигенции начала XX века — Артур и Джемма («Овод» Э. Л. Войнич), Спартак (одноимённый роман Р. Джованьоли). Среди других имён, почерпнутых в произведениях западноевропейской литературы — Альфред, Эдуард, Алиса, Джульетта, Жанна, Эмма. Европейские имена заимствовались не только в их полной форме, но и в краткой: Гарри, Курт, Ада, Линда, Нелли, Нора. Некоторые новые заимствования отчасти были связаны с именами деятелей европейского рабочего и коммунистического движения начала XX века: таковы имена Эрнест (в честь Эрнста Тельмана), Клара, Роза (в честь Клары Цеткин и Розы Люксембург), Луиза (в честь Луизы Мишель). В целом же в процессе заимствования сочетались языковые и неязыковые реалии. В новых именах родителей привлекали необычные для русского языка сочетания гласных или согласных — Роальд, Витольд, Герард; Анжелика, Виолетта, Генриетта, — в кругу традиционных календарных имён почти не было имён с подобным звучанием. Среди новых заимствований немало имён, начинающихся на Э (Эдуард, Эльдар, Эрнест, Элиза, Элла, Эмма), содержащих фонемы -ж- или -дж- (Джеральд, Жозеф, Анджела, Дженни) или с другими особенностями, нехарактерными для имён из традиционного именослова: в нём аналогичные имена отсутствовали или фигурировали в очень ограниченном числе.

При всём количественном богатстве заимствований лишь немногие имена получили сколько-нибудь широкое распространение. К таковым относятся, например, имена Альберт, Артур, Роберт, Эдуард, Алиса, Альбина, Белла, Жанна, Нелли, Элла, но ни одно из них не достигало высоких показателей частотности. Максимальный интерес к новым заимствованным именам приходился на конец 1920-х — 1930-е годы и отмечался повторно в конце 1950-х — 1960-е годы.

Возвращённые, производные и модернизированные имена

Среди основных источников обновления русского именослова, случившегося после Октябрьской революции, обозначаются ещё несколько:

• возвращение в обиход дохристианских славянских имён, не разрешавшихся церковью: Бронислав, Велимир, Добрыня, Бажен, Станислав, Светозар, Богдан, Влада, Любава, Дана, Томила и другие. Как уже выше отмечалось, лишь немногие славянские имена попали в православные святцы; основная часть имён долгое время была известна только по древним документам. Снятие церковных ограничений на выбор имени возродило со временем интерес ко многим дохристианским именам.
• возвращение старых календарных имён, от которых церковь отказалась в конце XIX века: Дарий, Август, Татиан, Том, Доната, Ираклия, Виктория.
• употребление народных, разговорных форм имён в качестве официального имени: Юрий и Егор (от Георгий), Арина (от Ирина), Оксана (от Ксения), Алёна (от Елена), Настасья (от Анастасия). Случилось уравнивание в правах использования неканонических форм имён с традиционной календарной формой.
• модернизация традиционных календарных имён: Бонифатий вместо Вонифатий, Январий вместо Януарий, Паулина вместо Павлина; модернизация с использованием основы имени с присоединением нового суффикса: Дарья → Дарина, Дарьяна; Василиса → Василина. Модернизация производилась также с помощью некоторых описанных выше приёмов ассимиляции: Илиодор → Леодор; Зенон → Зеннона.
• образование гендерных производных от календарных имён — женских от мужских и мужских от женских: Аркадий → Аркадия, Аврелий → Аврелия, Василий → Василия, Октавий → Октавия, Стефан → Стефания, Виталий → Виталия; Альбина → Альбин, Ксения → Ксений, Олимпиада → Олимпиад, Агата → Агат. Видоизменение мужских имён с образованием женских и наоборот имело место и до революции, однако использовалось ограниченно и только при принятии монашества.

Мужские и женские имена

Соотношение мужских и женских имён

При взгляде на русские имена в исторической перспективе нетрудно заметить, что большинство имён — мужские. Так, «Словарь древнерусских собственных имён» Н. М. Тупикова отмечает 5300 мужских и около 50 женских имён; в святцах XIII века содержатся около 330 мужских имён и 64 женских; месяцеслов 1891 года включал в себя около 900 мужских и 250 женских имён. Такое неравномерное распределение имён было связано прежде всего с социальными ролями женщины и мужчины в традиционном патриархальном обществе. Вся внешняя социальная активность — ведение хозяйственных дел, торговля, заключение сделок, оформление юридических актов и т. п. — ложилась преимущественно на долю мужчин, тогда как женщины занимались исключительно внутрисемейным кругом обязанностей. Соответственно, среди документально зафиксированных древнерусских дохристианских имён фигурируют преимущественно мужские имена. Схожие причины привели к большему числу мужских имён среди агионимов (имён святых). Традиционная бо́льшая социальная активность мужчин выявлялась и среди поборников христианства; тем самым число почитаемых церковью мужчин — проповедников, подвижников и борцов за веру — превалировало над количеством женщин.

Ситуация изменилась после Октябрьской революции. Устранение ограничений в выборе имени, равно как и эмансипация женщин, повышение их социальной активности, привели к значительному увеличению числа русских женских имён. Источниками пополнения женского именослова были уже отмеченные выше заимствования и образование новых имён, в том числе от традиционных мужских.

В современном соотношении среди наиболее используемых имён с 1960-х — 1980-х годов обнаруживается тенденция к примерному выравниванию количества мужских и женских имён, с небольшим перевесом первых. Так, в списке русских имён «Справочника личных имён народов РСФСР» (М., 1987) мужских имён — 316, женских — 180; в «Орфографическом словаре русского языка» (под ред. С. Г. Бархударова, М., 1965) соотношение соответственно 362 и 185; в книге А. А. Угрюмова «Русские имена» (Вологда, 1970) — 246 и 153.

Отличительные черты мужских и женских имён

Внешние формы мужских и женских имён в русском языке разнятся, их легко отличить друг от друга по окончанию. Мужские имена обычно с нулевым окончанием, оканчиваются на твёрдый согласный (Олег, Пётр, Максим) или на -й (имеющие суффиксы -ий, -ей, -ай: Виталий, Тимофей, Николай). Лишь незначительное количество женских имён имеют окончание на мягкий согласный: Любовь, Эсфирь, Руфь, Нинель и некоторые другие; подавляющее большинство женских имён оканчиваются на -а (Надежда, Варвара, Елизавета) или на -я (в тех случаях, когда в имени присутствуют вышеперечисленные суффиксы: Виктория, Пелагея, Аглая).

Тем не менее, в русском именослове традиционно присутствовали мужские имена, оканчивающиеся на -а или -я и этим напоминающие женские. Из числа календарных имён таковых около сорока: Савва, Никита, Лука, Фома, Сила, Вавила, Кузьма, Фока, Мина и другие. Изначально их было больше, однако отдельные имена в процессе ассимиляции претерпели изменения, утратив схожесть с женскими: Антипа трансформировалось в Антип; Артема — в Артемий и Артём; Зосима — в Зосим; Арефа — в Арефий и т. д. Другие употреблялись очень редко и практически вышли из обихода: Авда, Клеопа, Акила и др. Также крайне редко использовались имена Захария, Исайя, Малахия, Анания и им подобные в своей первоначальной форме; тем не менее, они часто применялись в адаптированном виде: Захарий и Захар, Исай, Малахий и Малафей, Ананий и Анан (исключением из этой группы библейских имён является Илья, не утратившее своего окончания). У некоторых имён, изначально мужских, в силу особенностей формы изменилась область применения — они стали женскими. Таковы имена Римма, Пинна, Зина (не путать с краткой формой имён Зиновия и Зинаида), Инна, Феона, Аза и др. Имя Римма ещё используется как мужское, но в таком качестве и в своей изначальной форме — крайне редко; чаще употребляются образованные от него формы Римм и Рим.

Особняком стоят новообразованные или заимствованные имена, оканчивающиеся на -о или -е, появившиеся в русском именослове в XX веке: Сулико, Сафо, Ларго, Отто, Анеле, Маро, Рэмо и др. Будучи словами с окончаниями, характерными для среднего рода, они оказались вне соответствующего грамматического ряда; условно относясь к мужскому или женскому роду, они сохраняют неизменяемую форму при склонении. Такие имена трудно идентифицировать как принадлежащие к мужским или женским вне контекста употребления. Некоторые из них известны в качестве как мужских, так и женских (из перечисленных выше таковы Сафо и Ларго).

Календарный именослов содержал немало парных мужских и женских имён: Александр — Александра, Евгений — Евгения, Зиновий — Зиновия, Кир — Кира, Валентин — Валентина. В некоторых парах соблюдался приблизительный паритет по правомерности употребления как мужского, так и женского имени; примерами подобного могут служить вышеперечисленные пары. Но среди пар были и такие, в которых одно из имён употреблялось довольно часто, а второе было малоизвестным. Таковы пары с преимуществом женского имени: Марина — Марин, Анастасия — Анастасий, Варвара — Варвар, Васса — Васс, Наталия — Наталий, Вероника — Вероник, Руфина — Руфин; и пары с преимуществом мужского: Павел — Павла, Кирилл — Кирилла, Максим — Максима, Филипп — Филиппа, Анатолий — Анатолия, Роман — Романа, Артемий — Артемия и другие. Однако важно иметь в виду, что в святцах содержались не все возможные парные имена из легко образуемых имён противоположного гендерного ряда, а образование мужских имён от женских и женских от мужских, как уже отмечалось выше, до Октябрьской революции практиковалось очень ограниченно.

Полное личное имя и его производные

Официальное личное имя

В соответствии с русской именной традицией в процессе официально-делового общения принято обращаться к человеку по имени и отчеству, при этом его личное имя указывается (в официальной переписке) или называется (в устной речи) только в его полной, документальной форме. Под этим обычно подразумевается то имя, которое было дано человеку при рождении и зафиксировано в документах (свидетельстве о рождении, паспорте и т. п.). До Октябрьской революции официальной формой имени считалась церковная — именно она указывалась в регистрационных книгах о крещении, которые велись в каждой церкви. Однако при получении справки о рождении и последующем оформлении каких-либо документов, как правило, фиксировалась светская форма имени человека. Этим разночтениям не придавалось значения, могущего вызвать юридические последствия. Например, люди с именами Юрий и Егор в церковных книгах числились как крещёные с наречением именем Георгий, а в каких-либо документах они могли использовать наиболее привычный для себя вариант.

После революции ситуация с именами изменилась, и многие формы одного и того же имени стали использоваться в равном качестве. То есть, в приведённом выше примере все три имени — Георгий, Юрий и Егор — стали разными с юридической точки зрения именами. В общем случае разными именами сейчас признаются различные варианты имени, которые в ходе ассимиляции в русском языке приобрели значительные отличия между собой, как то:

• разные инициальные буквы: Елена и Алёна, Ирина и Арина, Анастасия и Настасья, Иосиф и Осип, Юлиана и Ульяна;
• существенные различия в основе: Георгий и Юрий, Киприан и Куприян, Евстафий и Остап, Аполлинария и Полина.

Разными документальными именами признаются также:

• производные сокращённые формы имени, используемые в качестве полных — в тех случаях, если в актовых записях была официально зарегистрирована не полная, а сокращённая форма (Таня, Дима, Женя вместо Татьяна, Дмитрий, Евгений/Евгения);
• новые заимствованные имена, имевшие в русском языке прямые аналоги и восходящие вместе с ними к общему имени-прообразу: Якоб и Яков, Бенедикт и Венедикт, Кристина и Христина, Жан, Ян и Иван.

Расцениваются как варианты одного и того же имени:

• полные и сокращённые формы, если последние не используются в качестве официально зарегистрированного имени;
• литературные, разговорные и народные формы, если отличия заключаются в одной букве в основе имени: Степан и Стефан, Давыд и Давид, Матрона и Матрёна; или если отличия сводятся к некоторым преобразованиям согласных внутри основ: Адриан и Андриан, Сильвестр и Селиверст, Арсений и Арсентий, Дмитрий и Митрий, Антонина и Антонида;
• отличающиеся друг от друга суффиксами -ей/-ий, финалями -ея/-ия, -ия/-ья, а также сочетаниями в основах -иа-/-ья-: Сергей и Сергий, Гордей и Гордий; Пелагея и Пелагия, Клавдея и Клавдия; Наталия и Наталья, Дария и Дарья; Мариана и Марьяна, Валериан и Валерьян;
• формы мужских имён с суффиксами -ай, -ий, -ик или окончанием на -а и без них: Николай и Никола, Артемий и Артём, Андроник и Андрон, Антипа и Антип;
• отличающиеся друг от друга чередованием -вф- и -ф- в основе: Евфросиния и Ефросиния, Евфимий и Ефимий;
• содержащие чередование -а- и -о- как отражение акающих или окающих диалектов: Алёна и Олёна, Анисим и Онисим;
• формы, имеющие и не имеющие удвоенные гласные и согласные: Авраам и Аврам, Даниил и Данил; Архипп и Архип, Илларион и Иларион;
• содержащие зияния (-ио-, -ео- и другие) и без них: Иоанн и Иван, Феодор и Фёдор, Диомид и Демид.

Однако рамки разграничения вариантов одного и того же имени и имён самостоятельных размыты; вышеизложенные критерии не являются строгими: они могут учитываться в одном случае и игнорироваться в другом. В связи с этим отмечается, что концепция русского личного имени окончательно не устоялась.

Полное имя и его краткая форма

В отличие от полной, документальной формы имени, используемой преимущественно в рамках официально-делового стиля, краткая форма имени используется в разговорной речи в общении близких или хорошо знакомых людей. Обычно это круг родственников, друзей, коллег по работе. Сокращённые формы имён возникли в устной народной традиции для удобства бытового общения, так как значительная часть официальных имён обладают свойствами, затрудняющими их использование в повседневной разговорной речи: полные имена нередко многозвучны, а некоторые из них многосложны (Александр, Екатерина); их фонетика имеет отличия от строя русского языка, содержат нехарактерные звукосочетания (Пётр, Георгий). Краткие формы имён, сохраняя стилистическую нейтральность в речевых оборотах, обычно сообщают о том, что между людьми существуют близость и равенство в отношениях; в том же нейтральном качестве они используются при употреблении старшими по отношению к младшим.

Краткие формы образовывались от усечённых основ полных имён, сохраняя нередко с последними лишь условную общность. Традиционными краткими формами являются те, которые образованы простым усечением основы или конечного суффикса с добавлением окончания -а или йотированного суффикса с окончанием [-й|а] (-я): Валер(ий) → Валер|а, Фёд(ор) → Фед|я, Ром(ан) → Ром|а, Пёт(р) → Пет|я, Оль(га) → Ол|я, Вик(тория) → Вик|а, Ви(к)т(ор) → Вит|я, (Е)кат(ерина) → Кат|я, (А)наст(асия) → Наст|я, (Ана)тол(ий) → Тол|я, (Вяче)слав → Слав|а, Ко(н)ст(антин) → Кост|я. В результате такого преобразования складывается короткое слово с открытым конечным слогом; благодаря этому сокращённой формой имени легко звать человека, обращаться к нему.

Помимо этого, существуют стилистически нейтральные суффиксы, которые используются (также совместно с -а или -я), как правило, при более существенном усечении основы полного имени, когда от неё остаётся 1-2 звука. Это суффиксы -ш-: Ма(рия) → Ма|ш|а, Па(вел) → Па|ш|а, Ми(хаил) → Ми|ш|а, (Ан)то(нина) → То|ш|а, Да(рья) → Да|ш|а, (А)ле(ксей) → Лё|ш|а, (Алек)са(ндр) → Са|ш|а; -н-: Ма(рия) → Ма|н|я, Со(фия) → Со|н|я, Та(тьяна) → Та|н|я, Га(вриил) → Га|н|я; -к-: (Фе)ли(ция) → Ли|к|а, Ге(ннадий) → Ге|к|а, И(горь) → И|к|а, Ми(хаил) → Ми|к|а; -с- и -ус-: Лю(дмила) → Лю|с|я, А(нна) → А|с|я, (А)га(фья) → Га|с|я, (Ев)д(окия) → Д|ус|я, Т(амара) → Т|ус|я; и некоторые другие.

Одним из типичных признаков словообразования в русском языке кратких форм имён при сопоставлении их с нарицательными словами является значительное усечение основ (что демонстрируют приведённые выше примеры). Более того, если у нарицательных слов происходит главным образом усечение финали производящей основы, то для кратких форм имён возможно усечение любой части и в любом объёме, вплоть до единственного звука. Это приводит к тому, что краткая форма и исходное имя могут иметь минимальное фонемное совпадение. А в некоторых случаях краткие формы его полностью утрачивают. Например, при образовании от имени Александр формы Шура по цепочке: (Алек)сан(др) → Са(н)|я → Са|ш|а → (Са)ш|ур|а → Шур|а в конечной форме остались только суффиксы -ш- и -ур-, и соблюдается лишь условная связь с первоосновой.

Свободный процесс словообразования позволил от одного полного имени образовывать по нескольку кратких форм: Ирина → Рина, Ира, Ириша, Ина; Виталий → Виталя, Вита, Витя, Таля, Виташа. С другой стороны, минимальная фонетическая связь с одним каким-либо именем позволяет соотносить краткую форму с несколькими полными именами. Так, в «Словаре русских личных имён» (составитель Н. А. Петровский) имя Аля соотнесено с 19 мужскими и 18 женскими полными именами, среди которых Алексей, Олег, Ювеналий, Александр и Александра, Алиса, Алла, Галина; краткое имя Паша соотносится с полными именами Павел, Пахом, Полина, Прасковья (всего 11 мужских и 5 женских имён); Тина — с именами Валентин, Милютин, Юстин, Августина, Алевтина, Леонтина, Христина, Юстина (12 мужских и 21 женское).

Однако в русском именослове присутствуют имена, от которых затруднительно образовывать краткую форму. Это редкоупотребимые имена, не прошедшие достаточной «обкатки» в разговорной речи: Эраст, Орест, Товий, Радий, Роза и другие. Также существует ряд употребительных имён (как правило, двусложных), которые в ситуации неформального общения традиционно употребляются в своей полной форме, хотя и образуют краткие (Андрей, Игорь, Олег, Вера, Инна, Нина). Краткие формы как мужских, так и женских имён имеют сходные финали -а или -я; тем самым затрудняется их соотнесение с мужским либо женским именем. Нередко вне контекста употребления сокращённого имени идентификация совершенно невозможна («Валя пришёл», «Валя пришла»; Валя соотносится в равной степени с именами Валентин и Валентина). Нейтрализация грамматического рода является особым свойством отымённых дериватов; в этом отношении они напоминают местоимения первого и второго лица: «я», «ты». Однако существует тенденция (хотя она и отличается непоследовательностью) в краткой форме мужских имён использовать -а, в женских — -я. Так, в 1920-е годы имя Геннадий было принято сокращать Геня; современная общепринятая форма — Гена. С другой стороны, Вика традиционно соотносится с полным именем Виктория, тогда как Витя — с Виктором.

Как уже отмечалось, краткая форма имени используется в основном в устном общении в ограниченном кругу и, как правило, не выступает в роли официального или публичного имени. Однако с конца 1980-х годов в сфере массовой и молодёжной культуры, в артистической среде краткие формы имён получили иной статус: они появились на афишах, обложках дисков, повсеместно используются в СМИ в связи с событиями вокруг той или иной персоны. Дима Маликов, Женя Белоусов, Дима Билан, Влад Топалов, Настя Полева, Таня Буланова, Вика Цыганова, Люба Успенская, Маша Распутина, Наташа Королёва и многие другие получили известность именно под краткими формами имён; подобный неформальный подход к именованию воспринимается в обществе как допустимая артистическая вольность.

Уменьшительные, ласкательные и другие формы имени

См. также: Уменьшительное имя

Особую группу производных от полных имён образуют уменьшительные и ласкательные формы. В отличие от полных, официальных имён и их краткой формы они эмоционально окрашены и не обладают стилистической нейтральностью: их употребление явным образом обнаруживает тёплое, ласковое отношение говорящего по отношению к тому, чьё имя называется. Однако некоторые уменьшительные формы несут в себе иной эмоциональный оттенок — пренебрежительный или уничижительный. То есть, свойством обозначенных форм имён является выраженная модальность. Соответственно, употребление уменьшительных и ласкательных форм, как правило, возможно в ограниченном домашнем кругу ближайших родственников или между людьми, у которых установилась близкая взаимная привязанность. Такие имена нередко употребляются родителями по отношению к своим детям.

В словообразовании уменьшительных и ласкательных форм имён участвуют разнообразные диминутивные суффиксы (-очк-, -ечк-, -оньк-, -еньк-, -ушк-, -юшк-, -юш-, -яш-, -уш-, -ул-, -ун-, -ус-, -к-, -ик, и другие), а в качестве основ используются как основы полных имён, так и кратких форм. Например, от полной формы имени Мария и Марья образуются уменьшительные Марюня, Маруня, Маруся, Марюша и Марьюшка, Марьяша; от краткой формы Маша → Машка, Машенька, Машуля; от краткой формы Маня → Манечка, Манюся, Манюша, Маняша и т. п. Выбор диминутивной формы имени зависит от полноты чувства, испытываемого говорящим по отношению к именуемому; учитывая разнообразие основ, обусловленное множеством кратких форм, и суффиксов, уменьшительные и ласкательные имена позволяют выразить в речи широкий спектр эмоциональных красок.

Уменьшительные имена, образованные при помощи суффикса -к-, несут в себе оттенок пренебрежения, умаления достоинства именуемого (Сашка, Гришка, Светка и т. п.). Исторически это связано с существовавшей традицией использовать уже упоминавшиеся полуимена (которые как раз образовывались с помощью суффикса -к-) для самоуничижения при обращении к лицу из привилегированного сословия. Однако среди простого народа при общении равных по социальному положению людей эта форма имён, как правило, не имела такого оттенка, свидетельствуя лишь о простоте обращения и очевидной близости. Тем не менее, в современном русском языке диминутивные имена наподобие Васька, Маринка, Алка считаются стилистически приниженными; подобная форма обращения несовместима с соблюдением равноправия, вежливости и уважительного отношения в общении. В некотором роде форма с использованием суффикса -к- служила в народной среде аналогом имён с суффиксами -очк-, -ечк-, -оньк-, -еньк- (Леночка, Толечка, Феденька); употребление последних было свойственно только образованным сословиям. К таким же сугубо городским, интеллигентским, относят суффикс -ик (Павлик, Светик, Виталик), но такое соотнесение неточно. Уменьшительные имена с суффиксом -ик использовались в народных говорах западных областей России; возможно, их распространению способствовало влияние польского языка, для которого характерны диминутивы с суффиксом -ек (Зденек, Владек).

Таким образом, уменьшительные имена могут обладать не только эмоциональной окраской, но и обозначать социальный статус или социально-психологические качества носителя. Ю. А. Рылов иллюстрировал это на примерах из литературы:

Один из ранних рассказов М. Булгакова называется «Лидка»; в этом ониме заложена особая модальность, совмещающая тёплое, «свойское» отношение к девочке и низкий социальный статус крестьянской дочери: если бы героиней рассказа была девочка более высокого происхождения, то форма «Лидка» вряд ли была возможной. Напротив, в рассказе И. Бунина «Зойкина любовь» суффикс -к- имплицирует модальность некоторой фамильярности и ироничного отношения к недоразвитой профессорской дочке.

Помимо уменьшительных и ласкательных форм имён, существуют огрублённые; в их словообразовании задействуются преувеличительно-огрубляющие (аргументативные) суффиксы -х-, -ах-, -ух-, -юх-, -ин-, -ян и другие: Лёша → Лёха, Наталья → Натаха, Мария → Маруха, Настя → Настюха, Толя → Толина, Вася → Васян. Показательны в этом отношении имена Вован, Колян и Толян (производные от Владимир, Николай и Анатолий), ставшие в 1990-е годы именами персонажей популярных анекдотов про «новых русских». Вован и его «братаны» Колян и Толян — это «крутые» дельцы криминального мира с чрезвычайно низким уровнем общей культуры.

Обилие уменьшительных и ласкательных дериватов личных имён с множеством модальных оттенков, естественно воспринимаемое славянином в силу так называемых фоновых знаний, известных с раннего детства, остаётся непонятным для западных европейцев; в их языках не существует такого множества отымённых дериватов. Например, в английском языке есть краткая форма от имени Александр — Alec (Алек), она аналогична русскому Алик, но между собой английская и русская формы стилистически неравноценны. Алик входит в длинный ряд производных наряду с Саша, Сашка, Сашенька, Шурик, Алька и других, каждое — со своими эмоциональными и социальными оттенками; подобного нет в английском языке. Переводчица произведений русской классики на английский А. Паймен отмечала:

Даже если вбить себе в голову, что, скажем, Митя — обычное сокращение Дмитрия, как же иностранному читателю почувствовать, что Митенька звучит более фамильярно, Митюха — слегка пренебрежительно, а Митюша скорее нежно, тогда как Митюшенька просто тает на языке… <…> В своём переводе я сохранила уменьшительные только там, где они применяются не столько как ласкательные, сколько просто так, по привычке. Таким образом, Катя осталась Катей, Фенечка — Фенечкой, но из Аркаши в устах Николая Петровича вышел «Аркадий, мой дорогой мальчик» («Arkady, my dear boy»), а из Енюши в материнском приветствии Арины Васильевны — «Евгений, мой маленький» («Yevgeny, my little one»), из Енюшеньки — «my little Yevgeny love».

Особенности словообразования производных форм имени

Выше уже отмечались характерные особенности словообразования производных от полного имени: это значительное усечение основ, в любом месте и в любом количестве; использование многочисленных суффиксов, как нейтральных, так и придающих производному имени эмоциональную окраску; наконец, свободный характер словообразования. Все три фактора приводят к тому, что у полного имени возможны несколько десятков соотносимых с ним производных форм.

При систематизации словообразования производных от полной формы имени выделяют словообразовательные цепочки и словообразовательные парадигмы. В словообразовательную цепочку включаются однокоренные слова, находящиеся в отношении последовательной производности. Так, от полного имени Варвара за счёт усечения основы образовалась форма Вара; дальнейшее присоединение нового суффикса -юш- к краткой форме образует имя Варюша. Словообразовательная цепочка выглядит Вар(вар|а) → Вар|а → Вар|юш|а (в цепочке создания последовательных производных выявляются до пяти ступеней словообразования; в приведённом примере их две). Но к краткой форме Вар|а возможно присоединить и другие суффиксы: Вар|юн|я, Вар|юс|я, Вар|юх|а, Вар|еньк|а, Вар|ечк|а и т. п. Совокупность равнопроизводных форм от одного производящего является словообразовательной парадигмой.

Словообразовательная структура производного имени нередко обладает множественностью возможных цепочек словообразования. Например, краткая форма Дюша от полного имени Андрей может быть образована по цепочке Андр|ей → (Ан)д(р)юш|а → Дюш|а, но в равной степени тот же результат получается по цепочке Андр|ей → (Ан)д(р|я) → Д|юш|а или (Ан)д(рей) → Д|юш|а. Словообразование производных форм имени наглядно иллюстрируется в нижеследующей таблице.

Образование производных форм на примере имени Светлана
Исходная форма	I ступень	II ступень	III ступень	IV ступень
Светлан|а →	↓Светлан|к|а →	Светланоч|к|а1
	↓Светлан|оньк|а ↓Светлан|очк|а2   Светлан|ушк|а
Светл(ан|а) →	Светл|як →	Светляч|ок
Свет(лан|а) →	↓Свет|а →	↓Свет|к|а1 →	↓Светоч|к|а1   Светч|ик1
		↓Свет|ул|я1 →	↓Светуль|к|а →	Светулеч|к|а1
			↓Светул|еньк|а ↓Светул|ечк|а2   Светул|ик
		↓Свет|ун|я1 →	↓Светунь|к|а →	↓Светунеч|к|а1   Светунч|ик1
			↓Светун|ечк|а2   Светун|чик2
		↓Свет|ус|я1 →	↓Светусь|к|а →	Светусеч|к|а1
			↓Светус|еньк|а ↓Светус|ечк|а2   Светус|ик
		↓Свет|ух|а1 →	↓Свету́ш|к|а1 →	Светушеч|к|а1
			↓Светуш|еньк|а1   Светуш|ечк|а2
		Свет|уш|а1 →	↓Светуш|еньк|а2 ↓Светуш|ечк|а3   Свету́ш|ка2
	↓Свет|еньк|а2 ↓Свет|ик2 ↓Свет|к|а2 ↓Свет|очк|а3 ↓Свет|ул|я2 ↓Свет|ун|я2 ↓Свет|ус|я2 ↓Свет|ух|а2 ↓Свет|уш|а2 ↓Све́т|ушк|а2   Свет|чик3
(С)вет(лан|а) →	↓Вет|а →	↓Вет|к|а1 →	Веточ|к|а1
		↓Вет|оньк|а1 ↓Вет|очк|а2   Вет|ушк|а1
	↓Вет|к|а2 ↓Вет|оньк|а2 ↓Вет|очк|а3   Вет|ушк|а2
(Свет)лан|а →	↓Лан|а →	↓Лан|к|а1 →	Ланоч|к|а1
		↓Лань|к|а1 →	Ланеч|к|а1
		↓Лан|ечк|а2 ↓Лан|очк|а2   Лан|ушк|а1
	↓Лан|я →	↓Лан|ечк|а3 ↓Лан|к|а2 ↓Лан|очк|а3 ↓Лан|ушк|а2   Лань|к|а2
	↓Лан|ечк|а4 ↓Лан|к|а3 ↓Лан|очк|а4 ↓Лан|ушк|а3   Лань|к|а3

Русские личные имена в нарицательной лексике, пословицах и поговорках

В русском языке в пределах литературной нормы немногочисленны слова, образованные от личных имён для обозначения предметов. Среди них — названия растений: василёк, петрушка, маргаритка, анютины глазки, иван-чай, иван-да-марья, марьин корень, марьин башмачок, тимофеевка, в которых без труда обнаруживается этимологическая связь с именами Василий, Пётр, Маргарита, Анна, Иван, Мария, Тимофей. Петрушка, помимо пряной травы, это ещё и кукла-игрушка, персонаж традиционного русского балагана; в этом же ряду названия игрушек матрёшка и ванька-встанька, образованных от имён Матрёна и Иван. Название инструмента взломщика в виде ломика — фомка — восходит к имени Фома.

Выделяются разговорные кондрашка — апоплексический удар (от имени Кондратий), гаврик — несерьёзный человек, бездельник (← Гавриил). В разговорной речи употребляются глаголы «подкузьмить», «объегорить» (обмануть), «филонить» (бездельничать), в которых выявляется связь с именами Кузьма, Егор, Филон.

Чаще всего в неантропонимической функции выступает имя Иван и его формы. Несколько примеров нарицательных значений слова Иван: это русский человек вообще, русский народ (ср. «Россия вся единый Иван», В. В. Маяковский); человек из простонародья, простак; самостоятельный человек, сам себе хозяин (ср. поговорку «строить из себя Ивана»). Человек высокого роста получал прозвище Полтора-Ивана; в дореволюционной России извозчиков называли ваньками (Ванька — уменьшительное от Иван); ванька мокрый — обиходное название бальзамина, распространённого комнатного растения.

Личные имена задействованы в русской идиоматике; число общеизвестных и употребительных выражений с антропонимами невелико, но они отличаются высокой экспрессивностью. «Показать кузькину мать», «выдрать, как сидорову козу», «шапка по Сеньке», «куда Макар телят не гонял» и «таким макаром», «филькина грамота», «демьянова уха», «тришкин кафтан» — здесь использованы имена Кузьма, Сидор, Сенька (уменьшительное от Семён), Макар, Филька (уменьшительное от Филипп, Филарет, Филимон, Филон и ряда других имён), Демьян, Тришка (← Трифон).

Личные имена часто встречаются в русских пословицах и поговорках: «Ты, Исай, наверх ступай; ты, Денис, иди на низ; а ты, Гаврило, подержись за молотило!»; «Ива́нов, как грибов поганых»; «Мели, Емеля, твоя неделя»; «Вроде Володи, на манер Кузьмы»; «Иван кивает на Петра, а Пётр — на Ивана»; «Я тебе про Фому, а ты мне — про Ерёму»; «Велика Федора, да дура, а Иван мал, да удал» и т. п. Большинство русских пословиц и поговорок архаичны, «не на слуху». Число активно используемых невелико; среди них — «Хороша Маша, да не наша»; «Федот, да не тот». Имена в пословицах и поговорках не содержат характеристики человека — носителя того или иного имени, а используются в обобщённом значении, для обозначения человека вообще. То есть, пословица «Скучно Афонюшке на чужой сторонушке» никак не характеризует переживания человека по имени Афонюшка (ласкательное от Афанасий), а является высказыванием о том, что любой человек на чужбине скучает по родному дому. Как правило, пословицы и поговорки с именами — рифмованные, и имена в них используются по большей части для рифмы, но также для усиления образности и экспрессивности высказывания.

Тем не менее, в русском фольклоре существуют рифмованные присловия — юмористические или ироничные, — обращаемые к конкретному носителю имени. Они могут быть комплиментарными или насмешливыми, содержать в себе комментарий каких-либо действий, служить косвенными речевыми актами для приглашения, совета и т. п. Например: «Анна таланна», «Анна — затычка банна», «Катя-Катерина, ножка голубина», «Роман — кожаный карман», «Андрей — воробей», «Сёмка, пойдём-ка».

Чаще, чем в литературном языке, личные имена переходят в разряд нарицательной лексики в различных русских диалектах: «абрам» — человек с бородой (олонецкое), «абрамка» — железный лом (олонецкое), «артюха» — головорез (смоленское), «артюшка» — оборванец (донское), «гурий» — камень, отшлифованный водой (олонецкое), «дёмка» — обманщик, плут (смоленское), «демьянки» — баклажаны (южное Поволжье) и т. д.

Деонимизация личных имён для именования различных предметов свойственна русскому арго; причём арготизация личных имён — явление не новое в русском языке и типичное для него. Ещё в романе В. В. Крестовского «Петербургские трущобы» (1864—1866) встречаются арготизмы «алёшка» (в значении — лакей), «кирюшка» (палач), «жорж» (мошенник) и другие. В современном русском языке широко известно слово «параша» (помойное ведро, ёмкость для нечистот и испражнений в тюремной камере) с пейоративной коннотацией, ранее относившееся к грубым тюремным арготизмам. Слово образовалось от женского имени Параша (уменьшительное от Прасковья). Менее известны относящиеся к тому же словообразовательному ряду «филат» (доска), «мартын» (большой деревянный молот), «сидор» (мешок), «степан» (топор). Сфера их употребления — воровской жаргон и просторечие.

Отымённые арготизмы «феня», «фенечка», «фенька» (образованные от кратких форм и диминутивов Феня, Фенька, Фенечка, соотносимых с группой мужских и женских имён — Парфён, Федосий, Марфа, Фёкла, Федосья и других) также получили широкую известность за счёт активного функционирования в молодёжном сленге. Линии смыслового обогащения и развития этих слов были многовекторными, что привело к образованию целого ряда омонимов. Среди них выделяются:

• незатейливая безделушка, украшение, изготовленное вручную (от названия мелких аксессуаров из одежды хиппи, см. фенечка);
• нечто, рассчитанное на привлечение повышенного интереса;
• выдумка, забавная история, не принимаемая всерьёз.

Смысловые подвижки и языковая игра способствовали развитию фразеологизмов с использованием этих арготизмов: «фенькин номер» (глупая выходка), «выкинуть феню» (совершить экстравагантный поступок) и т. д. Иного происхождения слово «феня» в выражении «до фени» и «к едрёне фене», в которых «феня» — отымённый эвфемизм вульгарного обозначения ягодиц (обозначение «срамных» мест человеческого тела женскими именами, употребляемыми в нарицательном значении, свойственно русской ненормативной лексике). И совершенно не связана со всем изложенным выше этимология слова «феня» в значении «блатной жаргон»: здесь имело место универбация словосочетания «офенская речь» (язык бродячих торговцев, коробейников) до слова «офеня» и дальнейшее усечение с утратой начального гласного, для паронимического выравнивания с именем Феня.

Частотность использования имён и мода на имена

Частота использования тех или иных имён для наречения новорождённых издавна была неравномерной: одни имена встречались чаще других, а некоторые употреблялись крайне редко. До Октябрьской революции, пока выбор имени зависел от церковных установлений, частота использования имени отчасти объяснялась количеством упоминаний того или иного имени в святцах. В них содержалось большое число поминовений святых с одними и теми же именами; помимо этого, для прославления некоторых святых церковью были установлены по нескольку дней в году (дни памяти апостола Андрея Первозванного, к примеру, — 20 июня и 30 ноября по старому стилю, а также 30 июня в праздник Собора 12 апостолов). В результате мужское имя Иоанн встречалось в дореволюционном месяцеслове 79 раз, женские имена Мария и Анна — 18 и 12 раз соответственно. Безусловно, частота упоминания этих имён в святцах повлияла на их повсеместную распространённость среди населения. Однако невозможно объяснить распространённость в прошлом того или иного имени только тем, насколько часто оно встречалось в церковных календарях: некоторые имена, упоминавшиеся в них по два-три раза в году, являлись более популярными, чем аналогичные по числу упоминаний. На многие даты выпадали по нескольку разных имён, по числу поминаемых в этот день святых. Например, 30 августа (по старому стилю) поминаются святители Александр, Иоанн и Павел, патриархи константинопольские; благоверные князья Александр Невский и Даниил Московский; святители сербские Савва I и Савва II, Арсений, Евстафий, Спиридон, Макарий и другие; 6 ноября поминаются св. мученик Феодот и св. мученицы семь дев — Текуса, Фаина, Клавдия, Матрона, Иулия, Александра и Евфрасия, а также преподобный Лука Тавроменийский, святитель Павел, константинопольский патриарх, и другие. Если обряд крещения проводился в такие дни и священник не препятствовал родителям — то у них был относительный выбор имени для ребёнка. Тем не менее, возможность выбора предоставлялась не всегда: так, на 31 календарный день декабря выпадало всего 20 женских имён; все девочки, родившиеся в декабре, могли быть крещены только именами Агафья, Анастасия, Ангелина, Анисия, Анна, Анфиса, Анфия, Варвара, Домна, Евгения, Зоя, Иулиания, Клавдия, Лукия, Мелания, Миропия, Феофания, Феофила, Феодотия, Феодора.

В тех случаях, когда церковным календарём предоставлялась альтернатива, родители, как правило, предпочитали хорошо знакомые имена. Некоторые из христианских имён уже к XIV—XV векам прочно укоренились в древнерусском языке. Об этом свидетельствует русский фольклор: народный календарь издавна связывает те или иные природные явления, цикл сельскохозяйственных работ с именами определённых святых. Таковы народные приметы «Савва и Евсей — овсы отсей» (примета на 7 мая, день поминовения мучеников Саввы Стратилата и Евсевия); связанные с Петровым днём (12 июля) «Пётр и Павел жару прибавил», «как придёт Петро, так и будет тепло», «соловей поёт до Петрова дня», «Пётр и Павел — час убавил, а Илья Пророк — два уволок»; или «Трещит Варюха: береги нос да ухо» (17 декабря), «Варвара мосты мостит, Савва гвозди острит, Никола прибивает» или «Варвара мостит, Савва стелет, Никола гвоздит» (17, 18 и 19 декабря; дни памяти великомученицы Варвары, преподобного Саввы Освященного, святителя Николая Чудотворца). Некоторые святые, с именами которых связывались приметы, обретали дополнительные народные эпитеты-прозвания, никак не связанные с православной верой, но свидетельствующие об укоренённости имён в народном сознании: «Три Арины в году живут: Арина — разрой берега, Арина-рассадница да Арина — журавлиный лёт» (соответственно 29 апреля, 18 мая, 1 октября — дни поминовения Ирины Аквилейской, Ирины Македонской и мученицы Ирины); Макарий-погодоуказник, Тимофей-полузимник, Тарас-бессонный, Авдотья-плющиха, Олёна-лёносейка, Леонтий-огуречник, Пётр-поворот, солнцеворот, Анна-холодница, Фёкла-заревница и т. п. Также на выбор имени влияли имена персонажей из народных преданий, былин, сказок, то есть те имена, к которым проявилась народная симпатия, закрепившаяся посредством фольклора.

Редкие и вышедшие из употребления русские личные имена

Православный именослов включал в себя довольно много имён: на конец XIX века официально числилось около 900 мужских и 250 женских; всего же, с учётом имён в различных редакциях месяцесловов — около двух тысяч. Но, как отмечал В. А. Никонов, «большинство имён из православных святцев в России не использовано, видимо, ни разу». В непопулярности ряда имён прослеживаются определённые закономерности языкового порядка:

• мужские имена, оканчивающиеся на -ин, имели сходство с притяжательными прилагательными, а некоторые также с фамилиями. Таковы Домни́н, Клавди́н, Павли́н, Руфи́н, Мари́н и другие. Если в них сместить ударение, то получатся прилагательные: нечто, относящееся к женщинам с именами Домна, Клавдя, Павла, Руфа, Мара. Другие подобные имена также напоминали прилагательные или фамилии при перемене ударения, хотя и не давали повода путать их с производными словами от женских имён: Антони́н, Виктори́н, Зеви́н, Иусти́н, Севери́н, Фанти́н и т. п. Исключениями из этого ряда являются имена Константин (о нём см. в следующем разделе) и Валентин, которое, однако, до XX века встречалось редко.
• мужские имена, оканчивающиеся на -ик, воспринимались как некая уменьшительная форма, хотя -ик в них не является уменьшительным суффиксом: Андроник, Галик, Зотик, Клеоник, Рустик, Стратоник, Тихик, Фусик и другие. Некоторые из этих имён подвергались трансформации в народной речи: Андроник → Андрон, Зотик → Изот. Однако в целом такие имена являлись относительно редкими.
• редко встречались некоторые слишком короткие имена, мужские односложные из трёх звуков, например Агн, Вар, Вил, Вит, Гай, Дий, Кай, Лин, Рин, Сим, Фал, Фот и женские двусложные Ия, Ада; но в этом случае имелись и исключения: например, мужские имена Кир, Лев, Нил, Тит.
• длинные, пяти- и шестисложные имена или труднопроизносимые, с неблагозвучным сочетанием гласных и согласных использовались очень редко: мужские Екзуперанций, Ексакустодиан, Ерминингельд, Иоанникий, Никтополион; женские Асклипиодота, Синклитикия, Фессалоникия, Филицитата, Христодула, Яздундокта. Тем не менее, некоторые многосложные имена укоренились в русском языке благодаря удачному чередованию гласных и согласных: Максимилиан, Аполлинария, Анастасия, Екатерина, Елизавета. Следует также отметить, что неблагозвучные звукосочетания встречались и в более коротких именах, что также не способствовало их распространённости: Адавкт, Бардзим, Евпл, Екдит, Елпидифор, Мартирокл, Пафм, Приск, Хусдазад; Голиндуха, Курдува, Малфефа, Проскудия и т. п.
• редко употреблялись имена, вызывающие нежелательные ассоциации с нарицательными словами: мужские имена Вата, Дула, Евпсихий, Маг, Мел, Мест, Муко, Папа (также Папп и Папий), Поплий, Пуд, Ражден, Сухий и другие.

Многие из вышеперечисленных имён, как правило, не применялись при крещении; реальное использование некоторых из них известно лишь по редким случаям наречения при пострижении в монахи или в монахини. Следует также отметить, что со временем в русском именослове сформировалась определённая группа имён, принятых в монашеской среде и у священнослужителей. Подобная специфика сделала их неупотребимыми или крайне редкими среди мирян. Таковы имена Андроник, Варлаам, Гурий, Досифей, Ириней, Никон, Паисий, Филофей, Фотий. Однако в этой группе происходили перемены. Так, к ней до середины XIX века относились имена Аркадий, Виталий, Геннадий, впоследствии ставшие мирскими.

Среди русских личных имён есть группа имён, относительно недавно ставших редкими. Таковы имена Афиноген, Герасим, Евсей, Ермолай, Прокопий, Трофим, Анфиса, Евдокия (и Авдотья), Евпраксия, Мелания и им подобные, о которых с 1920-х годов стало распространяться представление как о «деревенских», «простонародных». В XVIII—XIX веках и вплоть до 1930-х годов они использовались достаточно часто, но в связи с бурным ростом городского населения страны со второй половины XX века применялись для именования новорождённых всё реже: сельская молодёжь, покидая деревни и создавая новые семьи на новом месте, отказывалась от многих прежних бытовых традиций, в том числе и от традиционных имён в пользу тех, что чаще встречались в городах.

Мода на имена

Говорить о моде на имена в допетровской Руси не приходится: церковные установления не допускали свободный выбор имени новорождённому. Тем не менее, некоторые имена получали большее распространение, чем аналогичные им по количеству упоминаний в святцах. Среди причин популярности некоторых имён (помимо тех, что были обозначены ранее) — народное отношение к тем или иным святым; соответственно, имена особо чтимых святых использовались чаще. Вокруг некоторых святых, особенно почитаемых в народе, даже складывались фольклорные циклы легенд и сказок, далёких от житийных описаний. Имена местных святых встречались чаще именно в той местности, где почитали святого. Например, в Угличе и окрестностях в XVII—XVIII веках после канонизации царевича Димитрия было популярно имя Дмитрий; в Ярославле часто встречалось имя Аверьян, так как там почитался св. Аверкий-оруженосец; в Новгороде почитался св. Воин (не следует путать его с Иоанном Воином), и в новгородских землях было распространено русское имя Воин, не входившее в общецерковный именослов. В воронежском регионе особо почитались святые Тихон Задонский и Митрофан Воронежский; здесь имена Тихон и Митрофан относились к числу наиболее популярных. На популярность того или иного имени положительно влиял именник правящей династии. Если имена Романовых в XVII веке — от Михаила Фёдоровича до Петра I — ничем особенным не выделялись, то в XVIII веке он претерпел существенные изменения. Императрица Елизавета Петровна выбрала своему внучатому племяннику имя Павел (впоследствии — император Павел I); Екатерина II, мать Павла, подобрала своим старшим внукам имена с политическим звучанием — Александр (впоследствии — император Александр I) и Константин (великий князь Константин Павлович). Первое имя было дано Екатериной в честь Александра Невского (но при этом подразумевался и Александр Македонский), а второе — в честь Константина Великого; оба имени выбирались в контексте идеи восстановления Византийской империи (см. «Греческий проект»). Имя Александр, встречавшееся на Руси в XII—XIII веках, к XVII веку стало редкоупотребимым; до второй половины XVIII века не являлось распространённым имя Павел, равно как и Константин; к последнему сложилось отношение как к имени, уместному среди священнослужителей. Введение этих имён в обиход императорской фамилии способствовало росту их популярности, которая ярче всего проявилась в частотности имени Александр. Будучи в XIX веке именем трёх российских императоров, оно к концу века вошло в число самых распространённых русских мужских имён и прочно удерживалось в этом качестве на протяжении всего XX века. Необходимо отметить, что имена Александр и Павел впервые появились в именнике царской династии в семье Петра I: их носили сыновья Петра, умершие во младенчестве.

Аналогичные процессы наблюдались и в отношении имён императриц. Имя Екатерина не относилось к частоупотребимым до XVIII века. Но благодаря длительному царствованию Екатерины II (принявшей это имя при переходе в православие) отмечался рост популярности этого имени во второй половине XVIII — начале XIX века, преимущественно в дворянской среде. А в конце XIX века оно уже входило в круг наиболее частотных женских имён во всех сословиях. Имя Александра стало чаще использоваться в конце XIX — начале XX века; причиной тому послужило имя жены Николая II — императрицы Александры Фёдоровны.

Начиная с XIX века немалую роль в популяризации того или иного имени играла литература и драматургия. Писатели нередко чутко улавливали или предвосхищали возникновение повышенного интереса к определённым именам. Давая их своим персонажам, они способствовали оформлению и росту наметившихся в обществе тенденций — это выражалось особенно заметно, если произведение пользовалось широкой известностью. Так, повесть Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» усилила рост частотности употребления имени Елизавета, которое в конце XVIII века было «на подъёме» в русской дворянской среде. В начале XIX века отмечался также короткий всплеск моды на имя главного героя повести — Эраст. Баллада В. А. Жуковского «Людмила» и поэма А. С. Пушкина «Руслан и Людмила» по сути ввели в оборот имя Людмила. Оно единожды упоминалось в православных святцах как имя св. Людмилы, княгини чешской, но де-факто не использовалось: случаев крещения с наречением этим именем до первой половины XIX века не отмечалось. Пик популярности этого имени наблюдался уже в XX веке, в 1930-е — 1940-е годы, когда оно вошло в число наиболее востребованных женских имён. Похожая судьба у имени Руслан: в XIX веке это исключительно литературное имя, обретшее в XX веке статус имени реального.

Пушкинские произведения — поэма «Медный всадник» и роман «Евгений Онегин» — способствовали росту частотности имени Евгений, до XIX века бытовавшего в основном в кругу духовенства. С последним произведением совершенно определённо связана история имени Татьяна — имени главной героини пушкинского романа. На момент создания романа имя считалось простонародным, и вне крестьянской и купеческой среды практически не встречалось. Но благодаря А. С. Пушкину его восприятие в обществе переменилось. С 1830-х годов оно стало использоваться в дворянских семьях, а к концу XIX века статус имени возрос настолько, что оно появилось в императорском именослове: в семье Николая II посчитали возможным присвоить его одной из великих княжон. Однако здесь имело место скорее восстановление прежнего отношения к имени, так как оно входило в круг династических имён Романовых: его носительницей была царевна Татьяна Михайловна, одна из сестёр царя Алексея Михайловича.

Популяризации ряда имён способствовали пьесы А. Н. Островского, одного из самых репертуарных русских драматургов. Алла Кторова отмечала, что Островский — первый из наших национальных писателей, «предугадавший» имена будущей России XX века. В его пьесах встречаются такие имена, как Аркадий, Виктор, Виталий, Геннадий, Леонид, Зоя, Лариса — то есть те, которые были очень редкими в середине XIX века и стали распространёнными в XX веке. У уникального имени Светлана складывалась непростая судьба в XIX—XX веках. Уникальность его в том, что оно — единственное русское имя, возникшее в литературе (то есть искусственное) и получившее впоследствии широкое распространение. Имя впервые появилось в романсе А. Х. Востокова и было популяризировано В. А. Жуковским в балладе «Светлана» (опубликована в 1813 году). Новообразованное имя прижилось и стало иногда использоваться в качестве второго, домашнего женского имени в некоторых дворянских семьях. Баллада Жуковского из-за своего сюжета прочно связалась в общественном сознании с празднованием святок — любимым в дореволюционной России праздником, а её фрагменты легли в основу нескольких народных песен. Интерес к имени на протяжении XIX века только возрастал. В начале XX века имели место случаи официального крещения неправославным именем, но в 1912 году последовало специальное распоряжение церковных властей «О запрещении наречения именем Светлана»; всем желающим назвать своих дочерей именем Светлана было дозволено крестить их содержавшимися в святцах именами Фото, Фотина, Фотиния, произошедшими от др.-греч. φῶς, род. п. φωτός — «свет». После Октябрьской революции, начиная с 1920-х годов, последовал всплеск моды на это имя, и дочери советских партийно-государственных вождей — Н. И. Бухарина, М. Н. Тухачевского, И. В. Сталина, В. М. Молотова — носили имя Светлана. Как и в случаях с именами из царского именослова, особую роль в судьбе имени сыграло то обстоятельство, что его носила дочь «вождя народов». После того, как её имя стало широко известным общественности (1935 год), последовало стремительное нарастание частотности его использования, и в 1950-е — 1960-е годы имя вошло в группу наиболее употребимых русских женских имён.

Однако литературные произведения могли не только способствовать популяризации того или иного имени, но и влиять прямо противоположным образом. Ярким примером тому служит судьба имени Митрофан. Использованное в комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» (1782) в качестве имени главного персонажа, оно «обросло» в русской культуре негативными коннотациями. Ассоциативные тесты, проведённые среди студентов в начале XXI века, установили, что имя прочно связывается с понятиями «глупость», «безграмотность», «лентяй», «дурачок» и другими подобного ряда. С конца XIX века частотность имени стала снижаться даже в крестьянской среде Воронежской губернии (где особо почитался св. Митрофан Воронежский), а к середине XX века оно повсеместно фактически вышло из обихода. В XIX—XX веках прослеживаются и другие проявления моды на те или иные имена, обусловленные событиями культурно-исторического характера. Например, во второй половине XIX века в русском обществе наблюдался повышенный интерес к древнерусской истории; его влияние на именник обнаруживается в том, что в образованных слоях в это время участилось употребление имён первых древнерусских правителей — Олег, Игорь, Владимир, Всеволод, Ольга и других. Случаи наречения некоторыми из этих имён в конце XIX — начале XX века иногда встречали сопротивление духовных властей. Известен казус в семье высокопоставленного военного, в 1910-е годы настоявшего на крещении своего сына именем Олег. В святцах упоминается единственный носитель имени — князь Олег Романович Брянский, но крестильное имя святого — Леонтий, а постриг он принял под именем Василий; поэтому его мирское имя не признавалось церковью подлинно христианским. Когда известие о факте крещения дошло до высших церковных кругов, один из иерархов, выражая своё недовольство, резюмировал: «Перекрещивать не потребую, но взыскание на священника наложу». Показательно, что имя Олег к тому времени уже входило в именник правящей династии — так звали одного из сыновей великого князя Константина Константиновича. Другого своего сына Константин Константинович назвал Игорем, также очень редким на конец XIX века именем, только входившим в моду. Редкостью своего имени в начале XX века гордился поэт Игорь Северянин, писавший:

Как хорошо, что я отдельный, Что Игорь я, а не Иван.

Частотность имён Олег и Игорь стала увеличиваться после Октябрьской революции, достигнув своего пика в 1960-е годы.

В советское время немаловажную роль в распространённости того или иного имени порой играли значимые события общественно-политического и культурного характера, получавшие широкое освещение в средствах массовой информации. Имя национального героя Валерия Чкалова во второй половине 1930-х годов благодаря СМИ было известно едва ли не всей стране, что повлияло в эти и последующие годы на частотность имени Валерий. А в 1970-е годы в советских СМИ широко освещались события вокруг американской коммунистки Анджелы Дэвис; это привело к заметному росту частотности имени Анджела (и его варианта Анжела), употребление которого до 1970-х носило окказиональный характер. На популярность имён также имели влияние произведения массовой культуры. Успешный прокат в СССР в 1960-е годы серии французских фильмов об Анжелике привёл к появлению в русском именнике имени Анжелика.

Последствия моды на имена

Описанные в предыдущем разделе перемены, случившиеся после Октябрьской революции, характерны не только для некоторых отдельно взятых имён, но и для русского именослова в целом: исчезновение церковного контроля (и вообще отсутствие всякого официального контроля) над антропонимической ситуацией в послереволюционное время привело к существенным подвижкам в русском именнике. Это позволило реализоваться в полной мере представлениям в обществе о тех или иных именах как о «модных».

Однако развившийся феномен моды на имена обладал негативными последствиями. Если в 1920-е годы имело место существенное расширение русского именника, то в конце 1930-х годов тенденция сменилась на прямо противоположную: число активно используемых имён стало резко сокращаться, что привело к возрастанию количества новорождённых с одними и теми же именами. Н. А. Петровский приводил случай из провинциальной школы Рязанской области: из 23 выпускниц 1955 года 17 являлись носительницами имени Нина, которое пережило пик популярности в конце 1930-х — 1940-е годы. А. В. Суперанская и А. В. Суслова на основании обработки статистических данных отмечали, что состав имён, дававшихся новорождённым в 1960-е годы, был слишком узким. Так, в Ленинграде на каждую тысячу мальчиков приходилось всего 71 имя, на каждую тысячу девочек — 74. При этом в дифференциации отдельных имён выявлялась колоссальная диспропорция: среди двух тысяч мальчиков, зарегистрированных в январе-марте 1966 года в ленинградском Дворце «Малютка», имя Сергей встретилось 266 раз, Александр — 231, Андрей — 181, тогда как имя Глеб — 3 раза, Валентин — 2, Захар — 1. Аналогичная ситуация с новорождёнными девочками, зарегистрированными в тот же период: остановили свой выбор на имени Елена родители 295 девочек из двух тысяч новорождённых, Ирина — 212, Татьяна — 201, тогда как имя Ксения получили только две девочки, а Зоя зарегистрирована лишь однажды. Уменьшение числа активно используемых имён отчасти объяснялось тем, что начиная с 1930-х и до 1960-х годов не издавалось никаких доступных пособий, способных помочь родителям в выборе имени. С конца 1960-х годов ситуация начала исправляться: вышли один за другим несколько антропонимических словарей и справочников, рассчитанных на родителей и работников загсов. В 1970-е — 1980-е годы отмечалось некоторое увеличение числа активно используемых имён и сокращение области охвата для наиболее популярных имён.

А. В. Суслова и А. В. Суперанская отмечали, что чрезмерная распространённость «модных» имён приводит к определённому нивелированию индивидуальности человека, тогда как личное имя по своей сути призвано подчёркивать уникальность человеческой личности. К обладателю имени массового распространения с ранних лет воспитатели и учителя вынуждены обращаться по фамилии, чтобы выделить его среди многочисленных тёзок в детском саду или школе. Подобное обращение, по их мнению, обесценивает личное имя — оно становится неупотребительным во многих ситуациях, не функционирует тогда, когда, казалось бы, должно выполнять свою прямую функцию — называть человека. Распространённое имя нередко способствует формированию в среде сверстников обидного для ребёнка отфамильного или иного прозвища. Н. А. Петровский, отмечая негативные стороны моды на имена, писал:

Даже самые красивые имена теряют свою прелесть, если они встречаются слишком часто.

А. Кторова, сопоставляя моду на имена и другие проявления моды, обобщала:

Мода на причёски, мебель и длину платьев приходит и уходит, а имя остаётся на всю жизнь.

А. Кторова также обращала внимание на пример «отталкивания от моды» в случае именования детей в семье Александра Солженицына, сыновья которого носят имена Ермолай, Игнат и Степан — имена, редкие в 1970-е годы. Подобные примеры имеются в семьях современных известных людей. Так, сыновья киноактрисы и телеведущей Марии Шукшиной носят имена Макар, Фома и Фока; дочь певца Дмитрия Маликова — Стефания, а Валерия Сюткина — Виола; дети певца Олега Газманова — Родион, Филипп и Марианна. Дети актрисы и радиоведущей Амалии Беляевой (Амалии&Амалии) носят имена Диана, Герман, Евангелина и Серафима; актёры Ольга Дроздова и Дмитрий Певцов выбрали своему сыну имя Елисей, телеведущая Тутта Ларсен — Лука, а Яна Чурикова для своей дочери — Таисия.

С другой стороны, В. А. Никонов подчёркивал, что имя не только служит отличению людей, но и вводит человека в определённый ряд, связывая носителя имени с другими носителями. Сверх того, имя всегда обладает социальными функциями, соотнося носителя имени с той или иной социальной группой. Имя, укоренившись в языке, быстро обрастает культурно-историческими ассоциациями, с помощью которых в обществе формируется отношение к нему, которое, в свою очередь, неизбежно влияет на личность носителя. Поэтому как редкое, так и частое имя могут быть не лучшим выбором в социальном или культурном контексте определённого промежутка времени. В отношении модных имён В. А. Никонов писал:

Противопоставление редкого частому обманчиво. В 1920-х годах девочке дали самое редкое имя Светлана, её ровеснице — самое частое имя Анна, теперь [то есть в начале 1970-х годов] Светлан тысячи, а Анна редко встретит тёзку. Самое редкое имя спустя десятилетия может оказаться лишь подчёркивающим возраст. Наивны и потуги на оригинальность в придумывании имён небывалых. «Свобода выбора» мнима. И при свободе от государственного вмешательства и от заданного церковью списка имён выбор имени, как показано на стольких примерах, подчинён могущественной власти обычая и моды, а кто пытается встать над ними, жёстко ограничен нормами языка.

Следует лишь добавить, что спустя десятилетия взятые в качестве примера имена Анна и Светлана поменялись местами: Анна в начале XXI века входит в число самых популярных женских имён, тогда как Светлана в 1990-е годы стремительно «вышло из моды»; произошедшие перемены наглядно иллюстрируют «текучесть общественных представлений об образе того или иного имени».

Частотность использования имён

Как уже отмечалось, русский именник постоянно обновляется: некоторые имена, использовавшиеся часто, выходят из употребления; другие, относившиеся к редким, становятся частотными.

Л. М. Щетинин проследил на протяжении нескольких столетий частотность 7 мужских и 7 женских имён, бывших наиболее употребимыми в XIX веке:

Распространённость наиболее употребительных имён с XVII по XX век (на каждую тысячу именуемых)
Имена	XVII век	XVIII век	XIX век	XX век
				до 1917 года	1920-е	1960-е
Василий	50	47	66	68	10	3
Иван	111	100	111	246	18	6
Михаил	23	20	37	38	28	38
Павел	6	12	29	30	12	12
Пётр	23	22	34	18	14	12
Степан	28	34	33	8	4	2
Яков	19	25	22	10	8	2
Анна	нет сведений	63	64	64	51	12
Евдокия	нет сведений	17	22	8	6	—
Елена	нет сведений	24	30	32	28	120
Наталья	нет сведений	18	21	36	12	108
Ольга	нет сведений	15	27	45	30	70
Прасковья	нет сведений	34	28	12	3	—
Татьяна	нет сведений	18	20	36	16	116

Как видно из таблицы, немногие имена сохраняли относительно стабильную частотность на протяжении веков; из представленных в таблице к таковым можно отнести только мужское имя Михаил. Имена Василий, Иван, Степан, Яков и Анна, Евдокия, Прасковья в течение XX века (до 1970-х годов) использовались всё реже. В. Д. Бондалетов, исследуя русский именник в XX веке, выделял подобные имена в группу имён затухающей употребительности. Имена Евдокия и Прасковья к 1970-м годам практически вышли из употребления (однако следует отметить, что частотность имени Анна, показывавшего сходную динамику, в 1970-е — 1980-е годы существенно увеличилась). В. Д. Бондалетов в именнике XX века также выделял группы имён стабильной популярности (Александр, Владимир); популярности, возраставшей на протяжении столетия (Андрей, Игорь, Олег; к ним же относятся имена Елена, Наталья, Ольга, Татьяна, что показано в таблице); и другие.

В. А. Никонов приводил сведения по частотности имён новорождённых в 1961 году по 7 областным центрам и сельским районам 9 областей РСФСР, которые представлены в двух нижеследующих таблицах:

Частотность имён у мальчиков, родившихся в 1961 году (в промилле; по городам Курск, Калуга, Кострома, Владимир, Тамбов, Пенза, Ульяновск, и сельским районам Курской, Калужской, Ярославской, Костромской, Владимирской, Тамбовской, Пензенской, Ульяновской, Самарской областей)
Имена	Областные центры							Сельские районы областей
	Курск	Калуга	Костр.	Влад.	Тамбов	Пенза	Ульян.	Курск.	Калуж.	Яросл.	Костр.	Влад.	Тамб.	Пенз.	Ульян.	Самар.
Александр	122	109	137	146	142	143	145	140	126	158	142	133	156	190	202	177
Алексей	13	20	31	46	29	48	33	28	53	40	40	56	41	30	30	29
Альберт	<0,5	1	4	4	2	1	2	—	—	2	2	—	—	—	—	—
Анатолий	22	12	27	12	17	20	21	35	23	45	36	15	40	34	35	30
Андрей	29	77	115	102	59	33	53	11	7	21	23	16	4	6	5	7
Аркадий	<0,5	1	6	1	3	3	1	—	—	2	2	1	—	—	—	—
Борис	7	13	6	5	8	8	5	5	5	7	14	3	6	4	3	3
Вадим	4	7	15	9	5	4	5	1	2	5	3	3	1	—	<0,5	—
Валентин	4	4	2	1	2	3	3	7	2	6	9	7	8	5	6	4
Валерий	34	31	32	42	42	56	57	11	20	28	20	24	29	22	33	25
Василий	6	3	11	9	10	4	4	50	38	15	24	42	24	23	21	33
Виктор	32	30	26	26	29	28	20	74	87	35	40	62	75	75	49	54
Виталий	10	12	7	4	9	13	5	7	3	1	16	5	4	1	2	4
Владимир	87	81	95	86	88	100	101	114	96	119	109	103	103	135	139	111
Владислав	2	2	1	3	4	6	2	—	1	—	—	—	2	—	<0,5	1
Вячеслав	19	17	20	19	19	28	34	5	23	21	16	23	17	12	21	14
Геннадий	30	26	9	5	43	19	10	13	19	15	13	28	14	22	20	20
Георгий	3	2	2	1	2	1	4	1	3	1	—	1	1	—	1	2
Герман	<0,5	—	2	5	2	3	2	—	—	1	5	—	—	2	—	—
Григорий	2	1	3	2	3	1	1	12	3	2	2	2	1	4	1	5
Дмитрий	9	9	9	13	7	11	8	8	7	6	2	3	4	1	5	6
Евгений	21	31	23	11	11	24	35	3	12	37	37	38	25	16	47	34
Иван	4	4	4	3	7	2	4	50	44	11	5	24	44	23	27	23
Игорь	82	101	30	53	69	57	38	7	21	8	8	7	8	9	3	6
Константин	4	9	4	8	8	6	15	—	—	6	4	6	2	4	6	3
Лев	<0,5	—	1	4	1	1	2	—	—	—	—	2	2	—	<0,5	—
Леонид	8	7	12	7	1	2	3	15	8	8	30	3	4	—	2	7
Михаил	35	47	45	43	47	58	22	35	45	31	39	50	34	41	33	29
Николай	37	27	54	47	41	19	30	112	97	124	130	91	91	68	90	91
Олег	56	42	27	29	39	48	35	3	3	8	15	7	6	9	6	7
Павел	5	7	19	10	11	6	13	12	6	15	9	12	8	4	8	12
Пётр	1	2	4	2	7	2	3	7	24	2	2	10	20	13	12	26
Роман	1	2	1	2	1	<0,5	1	—	—	—	—	1	—	—	<0,5	—
Сергей	164	149	162	174	136	162	210	127	111	146	132	142	113	139	122	137
Станислав	4	1	8	2	4	2	3	5	2	2	4	1	1	1	1	1
Фёдор	1	1	2	1	1	2	1	1	1	4	5	2	1	—	4	2
Эдуард	8	3	2	4	3	2	2	1	1	—	—	—	—	—	—	—
Юрий	132	102	31	56	87	68	63	93	90	65	60	70	109	104	63	90
Прочие (*)	1	7	2	3	1	6	4	8	17	3	2	7	2	3	3	7
(*) — в городах: Артур, Вениамин, Всеволод, Илья, Матвей, Кирилл, Роберт, Ростислав, Рудольф, Руслан, Семён, Степан, Яков. По одному разу: Арнольд, Арсений, Артём, Владлен, Егор, Илларион, Леонтий, Максим, Марк, Мирослав, Митрофан, Никита, Олимп, Пантелей, Родион, Святослав, Серго, Спартак, Тимур, Эдмунд, Ярослав.								(*) — в сельских районах: Вениамин, Егор, Илья, Максим, Матвей, Рудольф, Семён, Серафим, Яков. По одному разу: Афанасий, Всеволод, Дементий, Игнат, Кирилл, Минай, Степан, Тимофей, Филипп, Эрик.

Частотность имён у девочек, родившихся в 1961 году (в промилле; по городам Курск, Калуга, Кострома, Владимир, Тамбов, Пенза, Ульяновск, и сельским районам Курской, Калужской, Ярославской, Костромской, Владимирской, Тамбовской, Пензенской, Ульяновской, Самарской областей)
Имена	Областные центры							Сельские районы областей
	Курск	Калуга	Костр.	Влад.	Тамбов	Пенза	Ульян.	Курск.	Калуж.	Яросл.	Костр.	Влад.	Тамб.	Пенз.	Ульян.	Самар.
Алевтина	—	3	4	1	3	4	2	—	3	16	18	10	1	7	2	2
Александра	5	2	2	2	1	1	1	6	6	6	5	12	7	4	8	1
Алла	19	17	3	16	16	9	7	11	1	6	—	4	2	—	2	2
Альбина	2	1	5	2	1	—	3	1	2	3	3	8	1	—	5	1
Анна	6	6	5	2	6	3	5	10	24	6	11	13	16	6	14	12
Антонина	3	5	3	1	4	1	1	15	27	8	20	14	9	11	12	18
Валентина	18	16	10	13	12	17	8	107	105	39	76	46	72	71	69	79
Вера	14	7	14	14	19	20	17	43	24	25	15	53	49	55	41	48
Виктория	3	—	1	1	1	—	1	1	—	—	—	—	—	—	—	—
Галина	67	68	43	74	86	60	51	92	82	103	107	108	91	95	83	93
Евгения	3	3	2	2	2	2	7	1	1	6	2	4	2	1	6	1
Екатерина	2	3	7	3	4	3	2	20	6	11	12	9	4	8	2	3
Елена	131	164	123	166	134	87	97	57	43	129	82	77	41	43	48	47
Зинаида	1	—	—	2	2	1	2	2	10	3	8	4	13	7	<0,5	2
Зоя	2	—	2	1	3	1	—	10	7	3	3	3	6	8	8	4
Инна	9	5	3	4	2	6	—	2	2	—	—	—	1	—	—	—
Ираида	2	1	—	—	10	3	1	—	4	1	2	3	5	—	3	—
Ирина	139	118	105	104	94	115	98	13	12	58	48	23	17	14	28	35
Клавдия	2	—	—	—	—	<0,5	—	2	6	—	1	3	1	—	3	1
Лариса	46	21	26	23	29	44	31	5	4	6	8	11	9	7	9	6
Лидия	4	5	6	4	7	4	5	19	17	13	8	15	21	33	22	25
Лилия	6	2	<0,5	3	2	3	4	1	1	3	—	—	1	4	3	1
Любовь	32	24	34	28	17	33	40	53	65	70	46	60	67	88	81	75
Людмила	60	58	27	17	46	51	54	70	35	42	62	40	50	46	51	50
Маргарита	13	25	7	4	8	5	8	—	—	5	4	2	1	1	1	1
Марина	80	90	123	93	80	76	79	3	12	30	22	25	5	9	10	7
Мария	3	2	5	3	4	2	4	7	33	4	10	8	24	10	13	10
Надежда	19	27	26	49	71	29	26	50	55	65	65	95	96	80	63	76
Наталья	78	66	66	84	57	89	107	85	50	48	40	75	75	89	88	67
Нина	8	10	14	14	16	11	14	40	69	57	60	31	45	56	41	40
Нелли	4	2	4	3	1	<0,5	3	—	—	3	1	—	1	—	—	—
Ольга	42	71	121	89	99	120	121	58	30	46	51	70	67	48	58	106
Раиса	3	4	<0,5	1	3	3	4	26	28	—	6	8	15	15	6	5
Римма	4	6	1	1	3	2	4	2	1	1	2	3	4	1	1	<0,5
Светлана	37	59	96	73	36	70	74	15	35	54	54	29	18	18	31	23
Тамара	11	11	5	4	10	10	12	16	26	13	24	10	20	18	28	18
Татьяна	95	79	87	84	81	91	98	142	136	107	101	108	124	128	138	118
Юлия	2	—	1	3	2	1	3	1	1	1	—	3	7	4	<0,5	2
Прочие (*)	25	18	18	13	18	22	6	14	27	9	23	14	10	15	25	18
(*) — в городах: Анастасия, Ангелина, Белла, Валерия, Варвара, Вероника, Викторина, Виолетта, Дина, Елизавета, Жаннета, Жанна, Инга, Инесса, Кира, Лолита, Майя, Марианна, Милала, Нинель, Нонна, Оксана, Софья, Таисия, Ульяна, Элеонора, Элла, Эльвира, Эмма. По одному разу: Ада, Аделина, Анжелика, Берта, Виталина, Генриетта, Гортензия, Диана, Дженни, Евдокия, Ида, Изабелла, Лана, Леонора, Лилиана, Лина, Луиза, Люся, Люция, Ляля, Мила, Миральда, Полина, Рита, Роза, Стелла, Фаина, Элина, Эля, Эмира, Эрмина.								(*) — в сельских районах: Анастасия, Антонида, Варвара, Гертруда, Дина, Евдокия, Елизавета, Жанна, Капитолина, Клара, Ксения, Матрёна, Пелагея, Полина, Рита, Роза, Серафима, Софья, Таисия, Фаина, Эльвира, Эмма. По одному разу: Ада, Анисья, Белла, Вероника, Евфимия, Лиля, Лина, Майя, Манефа, Плоида, Прасковья, Ульяна, Федосья, Элеонора, Элина, Элла, Эльза.

Таблицы наглядно иллюстрируют то, что русский именник в 1961 году был достаточно строгим по составу и не отличался разнообразием. Обращает на себя внимание факт, что в семи областных центрах пять самых употребительных мужских и женских имён охватили более половины всех родившихся в 1961 году. Заметны различия в городских и сельских именниках: так, имена Андрей, Игорь, Олег, Эдуард и Алла, Инна, Марина были преимущественно «городскими», тогда как Виктор, Иван, Николай и Валентина, Вера, Любовь показали существенно бо́льшую частотность в сельских районах.

В. А. Никонов отмечал, что русский именник 1961 года значительно отличался не только от дореволюционного, но и от именника 1930 года. Прежде всего — сокращением числа активно используемых имён. Например, если в Костроме в 1930 году для наречения мальчиков использовалось 100 имён, а для наречения девочек — 139, то в 1961 году эти значения сократились до 48 и 57 соответственно, — при том, что рождаемость выросла более чем вдвое.

При классификации имён по частотности А. В. Суперанская и А. В. Суслова выделяли несколько групп:

• имена массового распространения — к таковым относят имена с частотностью свыше 50 ‰ на каждую тысячу именуемых;
• имена широкого распространения — имена с частотностью от 20 ‰ до 50 ‰ на каждую тысячу именуемых;
• имена ограниченного распространения — имена с частотностью менее 20 ‰, но более 1 ‰; то есть в каждой тысяче учтённых не менее двух носителей этого имени;
• раритетные имена — имена, известные по единичным случаям именования.

Имена из первых трёх групп представлены в нижеследующей таблице.

Имена новорождённых по группам распространённости (1988 год, Ленинград)
Мужские имена			Женские имена
I.	II.	III.	I.	II.	III.
Александр, Алексей, Дмитрий, Сергей	Андрей, Антон, Артём и Артемий, Виталий, Владимир, Денис, Евгений, Иван, Игорь, Константин, Максим, Михаил, Николай, Павел, Роман, Станислав	Август, Адам, Адриан, Аким, Ананий, Анатолий, Антонин, Аполлон, Аркадий, Арсений, Богдан, Болеслав, Борис, Бронислав, Вадим, Валентин, Валериан, Валерий, Василий, Вениамин, Виктор, Викентий, Виль, Витольд, Владислав, Владлен, Всеволод, Вячеслав, Геннадий, Георгий, Герасим, Герман, Глеб, Гордей, Григорий, Давид, Дан, Даниил и Данила, Добрыня, Донат, Егор, Ефим, Захар, Игнатий и Игнат, Илларион, Илья, Иннокентий, Иосиф, Ираклий, Кирилл, Клим, Кузьма, Лаврентий, Лев, Леонид, Макар, Марк, Матвей, Милан, Мирослав, Назар, Никита, Никодим, Олег, Пётр, Платон, Прохор, Радислав, Рафаил, Родион, Ростислав, Руслан, Савва и Сава, Святослав, Семён, Степан и Стефан, Тарас, Тимофей, Тит, Фёдор, Феликс, Филипп, Юлиан, Юлий, Юрий, Яков, Ян, Ярослав	Анастасия, Анна, Екатерина, Мария, Наталья, Ольга, Юлия	Александра, Виктория, Дарья, Елена, Ирина, Ксения, Светлана	Августа, Ада, Алевтина, Александрия, Алёна, Алина, Алиса, Алла, Альбина, Ангелина, Антонина, Анфиса, Арина, Аэлита, Валентина, Валерия, Ванда, Варвара, Василина и Василиса, Вера, Вероника, Веселина, Викторина, Вилена, Виталина, Виталия, Влада, Владилена, Владислава, Власта, Галина, Дана, Дарина, Дина, Ева, Евгения, Евдокия, Елизавета, Зарина, Зинаида, Злата, Зоя, Иванна, Инна, Ия, Капитолина, Катерина, Кира, Клавдия, Кристина, Лада, Лариса, Лидия, Лилиана, Лилия, Лия, Любава, Любовь, Людмила, Майя, Маргарита, Марианна, Марина, Марьяна, Мелитина, Милада, Милана, Милена, Надежда, Настасья, Ника, Нина, Нинель, Нонна, Оксана, Олеся, Полина, Рада, Радмила, Раиса, Регина, Римма, Руслана, Руфина, Серафима, Симона, Славяна, Снежана, Софья, Станислава, Сусанна, Таисия, Тамара, Тамила, Ульяна, Фаина, Христина, Эльмира, Эмилия, Юлиана, Яна, Янина, Ярослава

А. В. Суперанская и А. В. Суслова, анализируя данные по именам новорождённых в Ленинграде в 1960-е — 1980-е годы, обращали внимание на то, что в этот период именник значительно изменился. Общее число используемых имён возросло: если в 1966 году для наречения мальчиков использовалось 72 имени, а для наречения девочек — 74 (на каждую тысячу именуемых), то в 1988 году число имён составляло 96 (для мальчиков) и 105 (для девочек). Также изменилось соотношение между, с одной стороны, именами массового и широкого распространения и — с другой — именами ограниченного распространения и раритетными, в сторону уменьшения охвата новорождённых наиболее частотными именами.

Данные тенденции сохранялись в 1990-е и 2000-е годы. В этот период фиксировался возврат и существенное увеличение частотности некоторых традиционных календарных имён, на протяжении почти всего XX века входивших в категорию редких. Среди них — Артём, Денис, Кирилл, Максим, Никита, Тимофей; Анастасия, Дарья, Елизавета, Ксения, Софья, Ульяна. Однако рубеж XX—XXI веков характеризовался не только сохранением обозначенных выше тенденций, но и сменой состава имён массового и широкого распространения. Это положение иллюстрирует таблица сопоставления десяти наиболее популярных имён в 1973 и 2003 годах:

10 самых частотных имён новорождённых в 1973 и 2003 годах (в целом по России)
№	Мужские имена		Женские имена
	1973	2003	1973	2003
1.	Александр	Данила	Елена	Анастасия
2.	Алексей	Кирилл	Анна	Ксения
3.	Сергей	Никита	Наталья	Мария
4.	Андрей	Артём	Ольга	Александра
5.	Дмитрий	Иван	Светлана	Софья
6.	Михаил	Пётр	Юлия	Дарья
7.	Павел	Егор	Мария	Полина
8.	Илья	Матвей	Ирина	Елизавета
9.	Константин	Максим	Екатерина	Валерия
10.	Виктор	Григорий	Татьяна	Екатерина

Таблица наглядно показывает, что представления в обществе о модных именах за 30 лет полностью изменились; за исключением имён Екатерина и Мария имена в списках 1973 и 2003 годов не повторяются. Показательно также, что подавляющее большинство имён из списка 2003 года отсутствуют в основном составе имён статистических данных В. А. Никонова за 1961 год; в сведениях А. В. Суперанской и А. В. Сусловой за 1988 год многие из них отмечались как имена ограниченного распространения. Тем не менее, обновление состава наиболее популярных имён произошло в пределах традиционного именослова.

Две следующие таблицы также позволяют проследить обозначенные выше перемены, происходившие в русском именнике за последние сто лет. В них представлены сведения о наиболее употребимых именах в Москве на протяжении XX века и в начале XXI. Первая таблица составлена по сведениям, собранным А. Я. Шайкевичем (за 1900—1959 годы) и В. А. Никоновым (за 1978—1981 годы; с указанием частотности в промилле). Вторая представляет данные по Москве за 2006—2008 годы (без обозначения частотности).

10 наиболее частотных имён новорождённых в Москве в XX веке
№	1900—1909		1924—1932		1950—1959		1978—1981
	Имена	Ч.	Имена	Ч.	Имена	Ч.	Имена	Ч.
1.	Николай	154	Владимир	150	Александр	153	Александр	107
2.	Александр	93	Виктор	96	Сергей	138	Сергей	100
3.	Михаил	88	Юрий	93	Владимир	118	Алексей	94
4.	Иван	81	Анатолий	84	Андрей	66	Дмитрий	87
5.	Василий	76	Николай	78	Михаил	55	Андрей	84
6.	Алексей	75	Александр	56	Виктор Николай	53	Михаил	38
7.	Сергей	69	Борис	54	Алексей	44	Евгений	33
8.	Владимир	47	Евгений	40	Игорь	37	Денис	32
9.	Пётр	42	Валентин	31	Валерий	29	Павел	31
10.	Георгий Дмитрий	27	Алексей Михаил	29	Анатолий	25	Илья	29
1.	Мария	142	Валентина Нина	92	Елена	131	Елена	93
2.	Анна	92	Галина	66	Татьяна	124	Наталья	82
3.	Александра	82	Тамара	60	Наталья	96	Ольга	80
4.	Екатерина	63	Лидия	55	Ирина	90	Анна	76
5.	Клавдия	55	Вера	45	Ольга	88	Юлия	69
6.	Татьяна	54	Людмила	44	Галина	63	Ирина	63
7.	Вера	39	Зинаида	38	Людмила Марина	55	Мария	53
8.	Елизавета Ольга	37	Надежда	36	Надежда	43	Татьяна	48
9.	Елена	31	Татьяна	31	Любовь	35	Светлана	47
10.	Евдокия	30	Елена Зоя	25	Светлана	26	Екатерина	42

7 наиболее частотных имён новорождённых в Москве в 2006—2008 годах
№	Мужские имена			Женские имена
	2006	2007	2008	2006	2007	2008
1.	Александр	Александр	Александр	Анастасия	Анастасия	Анастасия
2.	Иван	Максим	Максим	Мария	Мария	Мария
3.	Никита	Иван	Иван	Дарья	Дарья	Дарья
4.	Максим	Артём	Артём	Анна	Анна	Анна
5.	Артём	Никита	Дмитрий	Елизавета	Елизавета	Елизавета
6.	Дмитрий	Дмитрий	Никита	Полина	Виктория	Полина
7.	Егор	Егор	Михаил	Екатерина	Екатерина	Виктория

А. Я. Шайкевич обращал внимание на цикличность в частотности имён:

Имя набирает свою популярность в высокой социальной группе, затем нижестоящие группы заимствуют это имя, его частота в популяции нарастает, и одновременно уменьшается его социальная специфичность. Когда имя сосредоточивается по преимуществу в низких социальных группах, начинается падение его в высшей социальной группе (точка перелома). Постепенно падение популярности распространяется вниз, пока имя не станет редким. По прошествии какого-то срока оно имеет шансы снова возродиться в высшей группе.

Заимствования имён из русского языка

На протяжении длительного исторического периода процессы заимствования русских личных имён были связаны с миссионерской деятельностью Русской православной церкви на территориях, вошедших в состав Российского государства. После падения Казанского ханства (1552 год) и присоединения его земель к России некоторые народы, его населявшие, подверглись христианизации во второй половине XVI—XVIII веках. К таковым относятся, например, чуваши, марийцы, мордва (мокша, эрзя). Вместе с принятием этими народами православия в их языки (относящиеся к группе финно-угорских) входили христианские имена в их русском варианте. Но в силу фонетических особенностей языков имена подвергались изменениям, порой весьма существенным. Так, в марийском языке отсутствовали согласные [ф] и [х], встречавшиеся в русских именах, поэтому имена Фёдор, Фёкла обрели форму Подыр, Покла. В некоторых случаях имена сохраняли форму, близкую к русской простонародной: Дмитрий → Метри, Николай → Миклай, Ксения → Оксина, Александр → Элыксан (ср. русские разговорные Митрий, Микулай, Оксинья, Олексан). В эрзянском языке имя Николай трансформировалось в Миколь, Фёдор → Квёдор, Захар → Закар, Мария → Маре.

В языках других финно-угорских народов (карелов, коми-зырян, коми-пермяков), ставших подданными Русского государства несколько ранее и воспринявших православие, происходили аналогичные процессы при ассимиляции русских имён. Например, отсутствовавший в карельском языке звук [ф] заменялся на [х]: имя Филипп обрело формы Хилиппа, Хилиппя, Хилппа, Хилой; Фёдор — Ходари, Хуодари; Софрон — Сохрой. Изменениям подвергались имена, содержащие русский взрывной [г] (Гурий → Хурой) или [в] (Иван → Ийбу). Некоторые имена трансформировались настолько, что в них трудно узнать прототипы: Теппана (Степан), Охво (Агафон), Оутти (Авдотья). В коми-пермяцком языке имя Николай преобразовалось в Миковай, Анисья → Онисся, Марфа → Марпа. Заимствовались не только полные, но и, в некоторых случаях, краткие формы имён и диминутивы. В том же коми-пермяцком языке существуют формы Мишка, Васька, Сеня, Паша, Валя, неотличимые от русских. Иногда исходная краткая форма изменялась: Санко (ср. Санька), Воодька (ср. Володька).

Дальнейшее расширение пределов Российского государства в XVII—XIX веках приводило к колонизации русскими малонаселённых районов (в Сибири, Забайкалье, на Дальнем Востоке, и др.) и сопровождалось деятельностью православной церкви по обращению аборигенов новообретённых земель в христианство. Этими факторами обуславливалась замена прежних антропонимических систем народов на русскую, либо заимствование её частей. В процессе изменения обычно сосуществовали у одного народа обе системы имён; встречались также комбинации разнородных элементов. Например, у алтайцев, частично обращённых в православие, со второй половины XIX века распространились имена из православного именослова. Некоторые из них подвергались изменениям в процессе приспособления к фонетическим особенностям языков алтайцев: имя Афанасий превратилось в Апанас, Михаил → Муклай, Матрёна → Матрок. Позднее, в XX веке, получила развитие модель сдвоенных имён из русского и традиционного алтайского: Николай-Мылчый, Владимир-Бухабай. Первый компонент имени использовался во время учёбы, в официальном именовании, второй — в быту, в селе, в кругу семьи.

С первой четверти XIX века интенсивной христианизации подвергались ненцы, один из крупнейших коренных народов Крайнего Севера. Изначально крестильные имена использовались ненцами только при общении с русскими; однако со временем, по мере усиления межэтнических контактов, привнесённые русские имена усваивались и входили в ненецкий язык, подвергаясь адаптации в соответствии с фонетикой языка. Средствами ненецкого языка образовывались краткие формы: Кока, Путрук, Нолейко, Матрё, Саляко, Парако от имён Николай, Пётр, Алексей, Матрёна, Александра, Прасковья. Русские имена вытеснили традиционные у эвенков и эвенов, якутов и других народов Сибири, обращённых в православие в XVII—XVIII веках. В якутском языке заимствованные имена тоже претерпевали фонетические изменения: Григорий → Киргиэлэй, Павел → Байбал, Яков → Дьаакып, Анна → Аана, Дарья → Даарыйа.

Как и в случаях с народами Поволжья, Сибири или Крайнего Севера, приобщение к православию осетин в XIX веке и интенсивные межэтнические контакты с русскими привели к распространению среди них русских имён; но в силу особенностей культуры и вероисповедания осетин заимствованные имена не вытеснили традиционные. Русские имена в осетинском языке также подвергались трансформации: Кузьма → Къужма, Владимир → Ладемыр, Сергей → Серги; Серафима → Шерафин, Марфа → Марфæ. Заимствовались русские краткие формы имён, которые воспринимались и использовались как самостоятельные имена: Кати, Люба, Поли (от Екатерина, Любовь, Полина). Некоторые имена не изменяли своего фонетического облика: Глеб, Иван, Захар, Максим.

Вхождение в 1801 году Грузии в состав Российской империи способствовало проникновению некоторых русских личных имён в грузинский именослов, получивших при этом чисто грузинское оформление. Например, имя Владимери (от Владимир), ставшее широко распространённым, обрело характерную для грузинского языка краткую форму в звательном падеже: Ладо. С XIX века наблюдался и встречный процесс: некоторые грузинские имена проникали в русский язык. Таковы женские имена Нина и Тамара. Опосредованные русской литературой (начиная с произведений М. Ю. Лермонтова — драмы «Маскарад» и поэмы «Демон»), имена со временем стали очень популярными. Развернувшаяся в СССР антирелигиозная пропаганда и положенный в основу советской идеологии интернационализм способствовали существенным подвижкам в именниках многих народов Советского Союза. Тюркоязычные народы, у которых традиционным вероисповеданием являлся ислам, стали активно заимствовать имена из русского языка. Бурные процессы поиска новых имён, активное имятворчество, прошедшие у русских в 1920-е — 1930-е годы (об этом см. выше), отмечались у тюркоязычных народов в послевоенный период. При этом некоторые новообразованные имена, не закрепившиеся у русских, стали со временем употребительными, например, у татар, казахов. Таковы имена Вил, Марат, Дамир, Рэм (образованные соответственно от инициалов В. И. Ленина, фамилии Ж.-П. Марата, лозунгов «Да здравствует мир!» и «Революция, электрификация, мир»), Радик (устоявшееся в форме диминутива от имени Радий, в свою очередь образованного от названия химического элемента). Через русский язык в татарский проникали западноевропейские имена: Альберт, Роберт, Розалия, Эльвира. Аналогичные процессы в той или иной степени отмечались у всех тюркоязычных народов СССР.

Некоторые имена, ставшие особенно популярными у русских в 1960-е годы, стали интернациональными: таковы Владимир, Игорь, Сергей, Светлана, Елена, Татьяна. Рост частотности этих имён у русских приводил к появлению их в языках других народов страны; они фиксировались у различных народов Кавказа (адыгейцев, армян, азербайджанцев, и др.), Средней Азии (казахов, таджиков, узбеков, и др.). Как правило, они не подвергались существенным видоизменениям, но не всегда. В армянском языке в процессе фонетической адаптации русские имена обрели иной облик: Владимир, Юрий, Сергей употреблялись как Валод, Юрик, Серож. Иногда заимствования служили основой для образования новых имён. Так, в узбекском языке появилось имя Татьяно́й, образованное от имени Татьяна и морфемы -ой (переводящейся как «луна»), по модели традиционных имён Турсуной, Омоной. Следует отметить, что подобное образование новых имён в советскую эпоху происходило не только от русских личных имён, но и от нарицательных слов, заимствованных из русского языка. У татар, башкир, чувашей известно имя Гульсирен, образованное от слова «сирень» с прибавлением традиционной морфемы гуль- («цветок», ср. Гульнара); у казахов — имя Солдатбек (от слова «солдат» и традиционного аффикса -бек).

С конца XIX века русские личные имена, преимущественно женские, стали проникать в западноевропейские языки, распространившись как в странах Западной Европы, так и в Северной и Южной Америке и в Австралии. Наиболее показательным в этом отношении является имя Tanya (Таня; варианты написания — Tania, Tanja) — краткая форма от имени Татьяна. В начале 1960-х годов в США оно уже включалось в популярное пособие для родителей по выбору имени ребёнку. В 1975 году имя Tanya достигло 36-го места по популярности среди имён новорождённых девочек в США, при этом в Австралии попало на 22-е место, а в Канаде — на 3-е. Имя хорошо известно почти у всех европейских народов, став особенно популярным в Италии, Германии и скандинавских странах. Среди известных носительниц этого имени — американская кантри-певица Таня Такер и британская фотомодель Таня Колридж (англ.), швейцарская олимпийская чемпионка 2006 года по сноубордингу Таня Фриден, финская горнолыжница Таня Поутиайнен.

Имя Tamara (Тамара) получило распространение в английском языке как в полной форме, так и в диминутивах Tammy, Tamra, Tara (последняя форма оказалась созвучной ирландскому женскому имени). Tamara в Австралии в 1959 году занимало 29-е место среди наиболее частотных женских имён. Имя Natasha (вариант — Natacha; Наташа — диминутив от Наталья) также входит в число наиболее распространённых имён, заимствованных из русского языка. Оно в 1975 году находилось на 32-м месте по популярности в Канаде и на 40-м — в Великобритании. Его известные носительницы, например, — Наташа Ричардсон и Наташа Хенстридж, британская и канадская киноактрисы. Известно также имя Tasha (Таша), также производное от имени Наталья. В США в 1960-е годы отмечался интерес к имени Lara (Лара, краткая форма от имени Лариса) на волне успеха романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» и его одноимённой экранизации. Это имя носят, например, американская актриса Лара Флинн Бойл и франкоязычная певица Лара Фабиан, а также персонаж видеоигр Лара Крофт.

Среди других русских имён, вошедших в западноевропейские именники — Tonya, Tonia (Тоня, краткая форма от имени Антонина), Katya, Katia (Катя ← Екатерина), Nadya, Nadja (Надя ← Надежда), Sonya, Sonia (Соня ← Софья), Anya, Ania (Аня ← Анна), Olga (Ольга), Vera (Вера). Среди известных носительниц этих имён — немецкая фотомодель Надя Ауэрман; Соня Ганди, итальянка, ставшая в Индии видным политиком; Вера Линн, популярная в 1940-е годы британская певица. Как видно из приведённых примеров, за редкими исключениями имена заимствовались в кратких формах. В разных странах, в различных этнокультурных группах русские имена получали разную степень распространённости. В частности, имя Natasha пользуется большей популярностью у белого населения США в северных штатах; в противоположность ему имя Tamara распространено преимущественно среди афроамериканцев в южных штатах. Значительно меньше русских мужских имён, получивших какое-либо распространение в западноевропейских языках. Среди них выделяются имена Boris (Борис) и Sasha (Саша, краткая форма от имени Александр). Известные носители имени Boris — Борис Беккер, знаменитый немецкий теннисист, Борис Джонсон, английский политик, мэр Лондона. Среди носителей имени Sasha — Саша Гитри, французский актёр, Саша Дистель, французский певец, Саша Барон Коэн, британский актёр. В США встречаются имена Misha, Grisha (краткие формы от имён Михаил, Григорий), но относятся к числу очень редких. Имя Nikita (от русского Никита) изредка встречается в англоязычных странах, однако является женским; показательно, что в том же качестве оно использовано в популярной песне Элтона Джона «Nikita» (1985) и культовом фильме Люка Бессона «Её звали Никита» (1990). Аналогичная судьба у имени Vania (Ваня, краткая форма имени Иван), которое в странах Латинской Америки стало женским.

Тем не менее, в Италии встречаются имена Ivan, Yvan, Ivano (Иван) и не относятся к числу редких: в 1981 году насчитывалось 29000 мужчин с разными формами этого имени; но женщин с именем Ivana было больше (43000). В итальянском именнике наличествуют и другие мужские имена с русскими корнями: Boris, Dimitri, Igor, Vassili (Wassili), Vladimiro (Wladimiro) — это соответственно заимствованные Борис, Дмитрий, Игорь, Василий, Владимир. В целом же среди итальянцев, как и у других народов Западной Европы, женские имена, пришедшие из русского языка, популярнее мужских. Здесь и отмечавшиеся выше имена Nadia, Olga, Sonia, Tania, Katia, а также Ludmilla (Людмила) и Marussia (Маруся ← Мария). Помимо имени Katia, краткой формы от имени Екатерина, встречается имя, образованное от диминутива Катюша, в формах Katiuscia, Katiushka, Katiuska. Из перечисленных имён частотными являются Sonia и Nadia, но наибольшее распространение получило имя Olga: его носительницами были 125000 итальянок в 1981 году (для сравнения: носительницами имени Gina — 128000, а входившего в десятку самых распространённых имён Carmela — 315000). Имя Όλγα (Ольга) стало популярным и в Греции после того, как в 1867 году Ольга Константиновна, племянница российского императора Александра II, стала греческой королевой.

См. также

• Русские имена
• Список славянских имён
• Отчество
• Русская фамилия

Литература

• Бондалетов, В. Д. Русская ономастика. — М.: Просвещение, 1983.
• Веселовский, С. Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. — М.: Наука, 1974.
• Горбачевский, М. В. В мире имён и названий. — 2-е изд. — М.: Знание, 1987.
• Зинин, С. И. Введение в русскую антропонимию. — Ташкент: Ташкентский университет, 1972.
• Морошкин, М. Славянский именослов, или собрание славянских личных имён в алфавитном порядке. — СПб., 1867.
• Никонов, В. А., Суперанская, А. В. Антропонимика. — М.: Наука, 1970.
• Никонов, В. А., Суперанская, А. В. Ономастика. — М.: Наука, 1969.
• Ономастика и норма. — М.: Наука, 1976.
• Православный церковный календарь на 2009 год. — М.: Издательский совет Русской православной церкви, 2008. — ISBN 978-5-94625-250-8.
• Справочник личных имён народов РСФСР. — 4-е изд., испр. — М.: Русский язык, 1989.
• Суперанская, А. В. Словарь народных форм русских имён. — М.: Либроком, 2010. — ISBN 978-5-397-01018-4.
• Суперанская, А. В. Словарь русских имён. — М.: Эксмо, 2005. — ISBN 5-699-14090-5.
• Суперанская, А. В. Словарь русских личных имён. — М.: Эксмо, 2006. — ISBN 5-699-10971-4.
• Суперанская, А. В. Современный словарь личных имён. Сравнение. Происхождение. Написание. — М.: Айрис-пресс, 2005. — ISBN 5-8112-1399-9.
• Тупиков, Н. М. Словарь древнерусских личных собственных имён. — М.: Русский путь, 2004. — ISBN 5-85887-199-2.
• Угрюмов, А. А. Русские имена. — 2-е изд., испр. и доп. — Вологда: Северо-западное книжное издательство, 1970.

Ссылки

• [www.angelday.info/index.php?module=find Имена и именины]. «День Ангела». Полный православный календарь. Проверено 4 июня 2010. [www.webcitation.org/613Hni7iy Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
• [days.pravoslavie.ru/ABC/ Месяцеслов и православный церковный календарь]. Православие.Ru. Проверено 15 июня 2010. [www.webcitation.org/613HoXzKr Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Русское личное имя

Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.