Русско-казанская война (1530—1531)

Русско-казанская война 1530—1531 годов привела к временному восстановлению русского протектората над Казанским ханством. Представитель крымской династии был изгнан из Казани, на троне утвердился ставленник Москвы Джан-Али.

Война

Весной 1530 года Казанский хан учинил «нечисть и срамоту» прибывшему к нему русскому послу Андрею Федоровичу Пильемову. Подробности летопись не сообщает. Это послужило поводом для новой русско-казанской войны.

Прикрыв южную границу от набегов союзного Казани Крыма, русские в мае 1530 года выступили на Казань двумя ратями. Во главе судовой рати стояли воеводы Иван Федорович Бельский и Михаил Васильевич Горбатый. Конную рать повели Михаил Львович Глинский и Василий Андреевич Шереметев. После нескольких небольших стычек конная рать переправилась через Волгу и 10 июля встретилась у Казани с судовой ратью, дошедшей без препятствий. Русские начали осаду города. Именно в этом походе летопись впервые упоминает наличие у русских Гуляй-города.

Татары хорошо подготовились к обороне. Был построен острог на Булаке, откуда они могли тревожить русских постоянными нападениями. На помощь казанцам пришли ногайские и астраханские войска.

В ночь с 13 на 14 июля русские под руководством князя Ивана Федоровича Овчины Оболенского захватили острог на Булаке, перебив большинство защитников. Русская победа, а также продолжающийся артобстрел вызвали смятение среди защитников. Хан Сафа-Гирей бежал. По рассказам летописей три часа Казанская крепость оставалась без защиты, ворота были открыты и русские могли бы беспрепятственно войти в неё, но Бельский и Глинский затеяли местнический спор кому первым войти в город. Пока это продолжалось, татары опомнились и под прикрытием начавшейся бури совершили вылазку и захватили значительную часть тяжелого вооружения. В бою погибло пять воевод. Как пишет историк Соловьев: «Не отвергая этого известия, мы, однако, думаем, что в нем недостает некоторых объяснительных подробностей.»

После потери вооружения русские пытались продолжать осаду, но без особого успеха. Через некоторое время казанцы и русские начали переговоры, и, заключив предварительное соглашение, русское войско вернулось домой. За большие потери в походе Иван Федорович Бельский был приговорен к смертной казни, замененной впоследствии тюремным заключением.

Переворот

В Москве и Казани начались переговоры. Обе стороны требовали возврата захваченных пленных и оружия. Принятие других русских требований означало возвращение к временам русского протектората над Казанью (1487—1521). Хан Сафа-Гирей всячески затягивал переговоры рассчитывая на помощь Крымского ханства. Обстановка стала накаляться. Среди татарской элиты, опасавшейся нового похода русских на Казань возник заговор против Сафа-Гирея. В заговор были вовлечены казанские послы в Москве и множество представителей татарской верхушки во главе с царевной Ковгаршад, сестрой Мухаммед-Амина и единственной оставшейся в живый представительницей рода Улу-Мухаммеда, основателя Казанского ханства. Претендент на престол Шах-Али был направлен в Нижний Новгород, чтобы быть ближе к Казани. В самой Казани с заговором были тесно связаны русские представители.

Узнав о заговоре, Сафа-Гирей хотел казнить все русское посольство и начать новую войну с Россией, но заговорщики подняли открытое восстание и хан вынужден был бежать. Многие его сторонники были казнены. В Казани образовалось временное правительство.

Поскольку в Казани не желали на этот раз иметь ханом Шах-Али, то казанцы обратились в Василию III с просьбой дать им в ханы младшего брата Шах-Али касимовского хана Джан-Али. Московское правительство согласилось и 29 июня 1531 года новым ханом стал Джан-Али. Ему было в том момент 15 лет и все своё недолгое царствование он находился в полном подчинении московскому руководству. По разрешению Василия III он женился на ногайской княжне Сююмбике, сыгравшей впоследствии заметную роль в истории Казанского ханства.

Между Москвой и Казань установились мирные отношения сохранявшиеся до смерти Василия III.

Литература

• Соловьев С.М. [militera.lib.ru/common/solovyev1/index.html История России с древнейших времён]. — М.: Голос; Колокол-Пресс, 1993. — Т. 5–6. — 758 с. — ISBN 5-7117-0129-0.
• М.Г. Худяков. [tavrika.by.ru/books/hudyak_okaz/html/index.htm Очерки по истории Казанского ханства]. — 3-е исправленное, и дополненное. — М.: ИНСАН, Совет по сохранению и развитию культур малых народов, СФК,, 1991. — 320 с. — ISBN 5-85840-253-4.
• Волков В. А. [militera.lib.ru/h/volkov_va01/index.html Войны и войска Московского государства (конец XV — первая половина XVII вв.)]. — М.: Эксмо, 2004. — 572 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-699-05914-0.
• Алишев С. X. [www.tatar-history.narod.ru/alishev.ZIP Казань и Москва: межгосударственные отношения в XV — XVI вв]. — Казань: Татарское кн. изд-во, 1995. — 160 с. — 7000 экз. — ISBN 5-298-00564-0.
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915. — С. 534-535.

Отрывок, характеризующий Русско-казанская война (1530—1531)

Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.