Русско-ливонская война (1480—1481)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Русско-ливонская война 1480–1481»)
Перейти к: навигация, поиск
Русско-ливонская война 1480—1481
Основной конфликт: Русско-ливонские войны

Руины замка Феллин
Дата

14801481

Место

Русь (Изборск, Псков, Вышгородок, Гдов)
Ливония (Дерпт, Тарваст, Каркус, Феллин)

Причина

желание Ливонского ордена захватить Псковскую землю

Итог

поражение немцев, заключение мира, отказ от притязаний на псковские земли

Противники
Ливонская конфедерация Русское государство
Псковская республика
Командующие
Бернхард фон дер Борг Ярослав Васильевич Оболенский

Василий Фёдорович Шуйский
Василий Васильевич Шуйский
Андрей Никитич Ноготь Оболенский

Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Русско-ливонская война 1480—1481 годов — война между Русским государством и Ливонской конфедерацией.





Предыстория

Вяло текущая пограничная война Ливонии с Псковом шла ещё с 1469 года. Из-за конфликтов с рижским и дертским епископами, регулярно писавшими жалобы в Ватикан, магистр Ливонского ордена Бернхард фон дер Борг для укрепления своего шаткого положения вознамерился совершить победоносный поход против Пскова. При этом его рассчёт заключался в том, что великий князь Иван III, а также присоединённый недавно к централизованному Русскому государству Новгород из-за угрозы крупного похода со стороны Большой Орды не придут Пскову на помощь.

Ход войны

Зимние кампании 1480 года

В январе 1480 года ливонцы внезапно атаковали псковские земли. В частности, была захвачена крепость Вышгородок, а все её обитатели были перебиты. Далее немецкие рыцари осадили Гдов, который, однако, несмотря на сильную бомбардировку, выстоял и не сдался. Ливонцам удалось лишь опустошить округу и сжечь гдовский посад. После этих событий, Псков обратился за помощью к великому князю. Иван III, несмотря на сложное положение на юге, отозвался на просьбы псковичей и послал им на помощь войско под командованием воеводы Андрея Никитича Ногтя-Оболенского. Соединившись с псковичами, московская рать в феврале вторглась в пределы Ливонии, опустошила окрестности Дерпта и вернулась с большой добычей и множеством пленных.

Ливонское наступление весной-осенью 1480 года

Тем не менее, после ухода великокняжеских войск, немцы возобновили нападения на псковские земли. Уже весной ливонское войско под командованием магистра Бернгарда фон дер Борга осаджало Изборск, пока не подошла псковская рать. В течение всего года на границе проходили кровавые столкновения. Так, в августе 1480 года ливонцам удалось захватить Кобылий городок, население которого также подверглось резне. Тогда же немцы, собрав наибольшее до того момента войско, попытались захватить Изборск и Псков, однако обе осады провалились. Неудачной оказалась попытка десанта с кораблей в Запсковье, которая была пресечена псковичами. Когда осенью пришли известия о поражении Ахмата в стоянии на Угре, ливонский магистр, осознав свой стратегический просчёт, был вынужден отвести войска.

Большой русский поход в Ливонию 1481 года

В ответ на действия ливонцев по отношению к псковичам, в начале 1481 года государь и великий князь всея Руси Иван III выслал 20-тысячное московское войско под командованием воевод князей Ярослава Васильевича Оболенского и Ивана Васильевича Булгака Патрикеева, а также новгородскую рать во главе с наместниками князем Василием Фёдоровичем Китаем Шуйским и Иваном Зиновьевичем Станищевым. Сын Шуйского Василий Васильевич Бледный Шуйский возглавил в походе псковский полк.

Перешедшие границу русские войска развили наступление в трёх направлениях. Одна часть войска наступала к замку Тарвасту, другая на замок Каркус, третья и основная, ведущая с собой наряд (артиллерию), в направлении Феллина. Уже через месяц удалось захватить первые две цели, что было обусловлено неожиданностью нападения посреди глубокой зимы и снегов. Неподготовленные ливонцы были вынуждены избрать пассивную тактику обороны.

1 марта был осаждён один из самых мощных замков Ордена — Феллин, бывший с 1471 года резиденцией магистра Ливонского ордена. Сам Бернхард фон дер Борг за день до подхода русских бежал в Ригу. Вслед за ним отправилась новгородская рать, которая преследовала его на протяжении 50 вёрст и смогла захватить часть обоза. Осаждавшие Феллин московско-псковские рати сожгли его посад и разрушили артиллерийским огнём внешние крепостные стены. Не дожидаясь штурма, жители Феллина предпочли дать крупный откуп (2 тысячи рублей). Осадное войско согласилось отступить, захватив значительную добычу, в том числе скот, коней и большой «полон». В знак победы псковичи забрали с собой также восемь колоколов.

Последствия

Впервые после Раковорской битвы 1268 года русские войска проникли так глубоко в Ливонию. Как сообщает летопись, их поход нанёс ливонцам крупный урон, поскольку русские войска «плениша и пожгоша всю землю немецкую от Юрьева и до Риги».

Ливонские власти на фоне неудачного хода войны поспешили начать мирные переговоры. 1 сентября 1481 года в Новгороде было подписано соглашение о 10-летнем перемирии[1]. Условия перемирия, обеспечившие русские торговые интересы, были зафиксированы в двух документах: в первом подписались представители дерптского епископа и Пскова, а во втором — Ливонского ордена и Великого Новгорода. Стороны договорились сохранить старую границу. После войны правительство Ивана III предприняло ряд мер по усилению оборонительных сооружений северо-западных рубежах государства. Наиболее важным событием этого плана было строительство в 1492 году каменной крепости Ивангород на реке Нарове, напротив ливонской Нарвы.

Напишите отзыв о статье "Русско-ливонская война (1480—1481)"

Примечания

  1. Зимин А. А. [annals.xlegio.ru/rus/zimin/zim2_04.htm Возрождённая Россия]

Литература

  • Алексеев Ю. Г. Походы русских войск при Иване III. — СПб.: СПбУ, 2007.
  • Казакова Н. А. Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения. Конец XIV — начало XVI в. — Л.: Наука, 1975

Отрывок, характеризующий Русско-ливонская война (1480—1481)

На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.