Русско-литовская война (1512—1522)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Русско-литовская война 1512–1522»)
Перейти к: навигация, поиск
Русско-литовская война 1512—1522
Основной конфликт: Русско-литовские войны

Карта военных действий
Дата

15121522

Место

Великое княжество Литовское

Причина

союз Великого княжества Литовского с Крымским ханством; набеги крымцев на русское пограничье

Итог

Победа русских войск

Изменения

смоленские земли (23 тыс. км²) перешли к Русскому государству

Противники
Великое княжество Литовское
Королевство Польское
Русское государство
Командующие
Сигизмунд I,

Константин Острожский,
Юрий Радзивилл

Василий III,

Михаил Булгаков-Голица,
Иван Челяднин
Василий Шуйский

Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Русско-литовские войны
1368—13721406—14081487—14941500—1503
1507—15081512—15221534—15371561—1582
 
Русско-литовская война 1512—1522
Смоленск – Орша – Опочка – Полоцк

Русско-литовская война 1512—1522 годов — война между Русским государством и объединёнными силами Великого княжества Литовского и Польского королевства. Завершилась присоединением к Русскому государству смоленских земель.





Предпосылки

Укрепление централизованного Московского княжества привело к тому, что великий князь московский Иван III, продолжая политику расширения государства и объединения русских земель, отказался признавать власть Золотой Орды (1480), присоединил Новгородскую землю (1478), Тверское княжество (1485) и Вятскую землю (1489). Территория Московского княжества увеличилась в три раза, что стало началом централизованного Русского государства. На рубеже веков появляется тенденция перехода литовско-русских князей Верховских княжеств вместе с землями в подданство русского государя[1]. Очевидным было также желание присоединить к Русскому государству Смоленскую землю.

Война 1512—1522 годов стала естественным продолжением серии русско-литовских войн за территориальное наследие Древней Руси, последняя из которых окончилась в 1508 году, и завершилась возвращением Литве Любеча и её признанием прочих завоеваний Ивана III. Несмотря на мир, отношения между обоими государствами оставались крайне напряжёнными. Продолжались постоянные пограничные стычки и взаимные грабежи. Размен пленными так и не был доведён до конца. Король Сигизмунд жаждал вернуть бежавшего к Василию Михаила Глинского. Поводом к началу новой войны стал арест сестры Василия III, великой княгини литовской Елены, и заключение договора[2] между Великим княжеством Литовским и Крымским ханством, следствием которого стали многочисленные набеги крымских татар на земли Русского государства в мае-октябре 1512 года[3].

Кампания 1513 года

В ноябре 1512 года князь Василий III объявил войну Сигизмунду I. Основные силы русской армии с мощной артиллерией (до 150 орудий) двинулась на Смоленск. С декабря русскую армию под Смоленском возглавил лично великий князь Василий Иванович. Осада города продолжалась с января до февраля 1513 года, но после неудачного штурма города была снята. В ходе первой осады Смоленска в русской армии впервые активно были использованы пешие отряды пищальников[4]. Другие московские отряды под командованием И. М. Репни-Оболенского и И. А. Челяднина действовали в окрестностях Орши, Друцка, Борисова, Браслава, Витебска и Минска, отряд верховских князей под командованием В. И. Шемячича совершил рейд на Киев, а новгородская армия князя В.В. Шуйского - рейд к Холму[5].

Летом 1513 года русская армия совершила второй поход под Смоленск. На этот раз часть войск по командованием князя А.В. Ростовского и М.И. Булгакова-Голицы вместе с верховскими князьями были развернуты на южных рубежах для обороны от крымских татар. Движение русской армии началось в июне, осада города началась в августе 1513 года, в 11 сентября к Смоленску прибыл Великий князь Василий III. Вспомогательный рейд на Полоцк совершила новгородская армия В.В. Шуйского, еще один русский отряд блокировал Витебск. Во время второй осады русские войска не решились на штурм, ограничив действия массированным артиллерийским обстрелом города. В октябре в районе боевых действий появились передовые отряды полевых литовских войск, которые одержали ряд частных успехов в районе Витебска и Киева. Слухи о приближении большой литовской армии под командованием К. Острожского заставили Василия III снять осаду Смоленска, русские отряды были отведены от других городов[6].

В это время был подписан договор о совместной борьбе против Польши между Священной Римской империей (Максимилиан I) и Русским государством.

Кампания 1514 года

В мае 1514 года Василий III возглавил новый поход на Великое княжество Литовское. Подступив к Смоленску, после длительной осады и артиллерийских обстрелов 1 августа город капитулировал. Взятие Смоленска было самым крупным успехом русского войска в войне, после него без сопротивления были взяты Мстиславль, Кричев и Дубровна. После этого часть русского войска отправилась на крымские рубежи, другая часть во главе с И. А. Челядниным двинулась вглубь Великого княжества Литовского к Орше, где встретилась с войском гетмана Константина Острожского. Этому способствовал тот факт, что М. Л. Глинский, не получивший, как надеялся, в своё управление Смоленск, изменил Василию III и сообщил польскому королю о продвижении и составе русских войск.

8 сентября возле реки Крапивны состоялось сражение под Оршей, в котором русское войско понесло чувствительное поражение и отступило к Смоленску. Оба военачальника попали в плен. Под влиянием победы под Оршей, Острожскому удалось почти без сопротивления вернуть Мстиславль, Кричев и Дубровну. Однако, попытка вернуть Смоленск провалилась. Город был хорошо укреплен и снабжен сильным гарнизоном, а готовая изменить городская верхушка была своевременно выявлена и уничтожена. Не имевший осадной артиллерии Острожский предпочел отступить.

Кампания 1515—1516 годов

После богатой на события кампании 1514 года интенсивность боевых действий значительно снизилась. В 15151516 год был совершен ряд взаимных набегов на приграничные области. 28 января 1515 года псковско-новгородская армия под командованием А.В. Сабурова внезапной атакой захватила и разорила Рославль.

Летом 1515 года отряды польских наемников Я. Сверчовского совершили набег в великолукские и торопецкие земли. Хотя им не удалось захватить города, окрестности были существенно разорены. В ответ зимой 1515-16 гг. отряды В.В. Шуйского из Новгорода и М.В. Горбатого из Ржева атаковали восточные районы великого княжества Литовского, особенно сильно разорив Витебские земли.

Великое княжество Литовское продолжило свою деятельность по созданию широкой антирусской коалиции. Летом 1515 года в Вене состоялась встреча императора Максимилиана, Сигизмунда I и его брата — венгерского короля Владислава. В обмен на прекращение сотрудничества Священной Римской империи с Великим Московским княжеством Сигизмунд согласился отказаться от претензий на Чехию и Моравию.

В 1516 году большая часть войск обеих сторон была отвлечена на борьбу с крымскими татарами, отряды которых разоряли южные районы как Русского государства, так и Великого княжества Литовского. На русско-литовском фронте состоялось лишь несколько рейдов. Летом 1516 года русская армия под командованием А.В. Горбатого в очередной раз атаковала Витебск.

Кампания 1517 года

На 1517 год литовская сторона запланировала крупный поход на северо-запад России. 10 февраля 1517 года на Петроковском сейме было принято решение выделить дополнительные средства на успешное завершение войны: «силой склонить к миру на почетных и выгодных для нас условиях».[7]. В свою очередь Русское государство вынуждено было отвлечь основные силы на парирование крымской угрозы, поэтому отражать удар польско-литовской армии приходилось местными силами.

Поход польско-литовской армии из Полоцка (свыше 10000 человек) начался в сентябре 1517 года. Во главе армии находился Константин Острожский, в состав её входили литовские войска (командир — Ю.Радзивилл) и польские наемники (командир — Я.Сверчовский). 20 сентября началась осада Опочки, а уже 6 октября польско-литовские войска предприняли штурм, отбитый русским гарнизоном. После этого русские отряды совершили ряд успешных вылазок, а прибывшие отряды Фёдора Телепнева-Оболенского и Ивана Ляцкого разбили Острожского и идущее к нему подкрепление, после чего польско-литовское войско, бросив стенобитные орудия, сняло осаду и отступило в Полоцк.

Неудачный поход истощил финансовые возможности литовского государства и фактически поставил точку в попытках изменить ход войны. С другой стороны, Русское государство по-прежнему было способно совершать крупномасштабные вторжения на литовскую территорию. Поэтому на начавшихся переговорах при посредничестве германского посла Сигизмунда Герберштейна русская сторона занимала твердую позицию: Василий III отказался вернуть Смоленск.

Кампании 1518—1520 годов

В кампанию 1518 года русское правительство смогло выделить значительные силы для похода на Полоцк. К городу была направлена новгородско-псковская армия В.В. Шуйского, усиленная артиллерией. Вспомогательные удары наносились далеко вглубь литовских земель. Так отряды кн. М.В. Горбатого достигали окрестностей Молодечно, отряды кн. С. Курбского действовали в районах Минска и Новогрудка. Хотя рейды русской конницы наносили большой экономический и моральный ущерб противнику, в ходе кампании не удалось захватить ни одного города. Под Полоцком русская армия потерпела поражение как от удара со стороны гарнизона, так и от действий деблокирующего отряда Ю. Радзивилла.

И все же, несмотря на неудачу под Полоцком, кампания 1518 года продемонстрировала, что литовское государство не может ничего противопоставить опустошительным рейдам русской конницы. Попытка новыми налогами, утвержденными на Брестском сейме 1518-19 гг. восстановить боеспособность армии была сведена на нет поражением польско-литовской армии в битве под Сокалем 2 августа 1519 года. Русское командование, в свою очередь, сделало ставку на широкое использование быстрых разорительных набегов. Летом было атаковано все литовское порубежье, а отдельные отряды впервые в истории русско-литовских войн достигли окрестностей Вильны. Последней крупной акцией в этой войне был рейд воеводы Василия Годунова в феврале 1520 года под Полоцк и Витебск.

Перемирие

В 1521 году у каждой из воюющих сторон появились другие внешнеполитические проблемы: Великое княжество Литовское вступило в войну с Ливонским орденом, а Русское государство подверглось самому опустошительному на тот момент набегу крымских татар. В этих условиях стороны пошли на переговоры и подписали 14 сентября 1522 года в Москве перемирие на пять лет, по которому смоленские земли оставались у России, но она отказывалась от притязаний в Литовском княжестве на Киев, Полоцк и Витебск и от своего требования о возвращении пленных.

Источники

  1. * Кром М. М. Меж Русью и Литвой. Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. — 2-е изд., исправ. и доп. — М.: Квадрига; Объединенная редакция МВД России, 2010. — 320 с.</span> </li>
  2. «Литва обязалась давать ежегодно Менгли Гераю 15 000 червонцев с условием, чтобы он, изменив своим клятвам, без всякого неудовольствия на Россию, объявил ей войну, то есть жёг и грабил в её пределах». — Карамзин Н. М. Глава II. Продолжение государствования Василиева. Годы 1510—1521 // История государства Российского. — СПб.: Тип. Н. Греча, 1816—1829. — Т. 7.
  3. Подробнее см. Крымское ханство#Войны с Московским государством и Речью Посполитой в ранний период
  4. Псковские летописи. М., 1955, вып.2, с. 259
  5. Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ.Т. 4, ч. 1, М., 1977, с 124-125.
  6. Лобин А.Н. Битва под Оршей. СПб., 2011, с. 49-54
  7. Лобин А.Н. Битва под Оршей. СПб., 2011, с. 193
  8. </ol>

Напишите отзыв о статье "Русско-литовская война (1512—1522)"

Литература

  • Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. М., 1972.
  • Карамзин Н. М. История государства Российского. — СПб.: Тип. Н. Греча, 1816—1829. — Т. 7.
  • Кашпровский Е. И. Борьба Василия III Ивановича с Сигизмундом I из-за обладания Смоленском (1507—1522) // Сборник историко-филологического общества при институте кн. Безбородко. Вып. II. Нежин, 1899. С. 173—289.
  • Кром М. М. Меж Русью и Литвой. Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. — 2-е изд., исправ. и доп. — М.: Квадрига; Объединенная редакция МВД России, 2010. — 320 с.
  • Лобин А. Н. Битва под Оршей 8 сентября 1514 года. — СПб, 2011
  • Соловьёв С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv05p7.htm Том.5. Часть 2. Глава 2] // История России с древнейших времен
  • Платонов С. Ф. [www.hronos.km.ru/libris/lib_p/chart1-4.html#gl15 Московское княжество до середины XV века] /Полный курс лекций по русской истории.

Орша, 8 сентября 1514/Анатоль Тарас. - Минск: Харвест, 2014. - 160 с.: ил. - (Неизвестная история)

Ссылки

  • [www.hrono.ru/sobyt/1500sob/1514smol.html Смоленск (Русско-литовская война, 1512—1522)\\проект «Хронос»]
  • [www.krugosvet.ru/articles/119/1011972/1011972a2.htm Русско-литовские войны\\ энциклопедия «Кругосвет»]
  • [www.hist-geo.net/media/blogs/blog/Kvadriga/7%20-%20Voyna_1512-1522.jpg Карта русско-литовской войны 1512-22\\www.hist-geo.net]

Отрывок, характеризующий Русско-литовская война (1512—1522)

В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.