Русско-литовские войны

Русско-литовские войны — ряд военных конфликтов между великими княжествами Московским и Литовским за объединение русских земель под своей властью в конце XV — начале XVI веков, в более широком смысле — от образования Великого княжества Литовского в середине XIII века до образования федеративного государства Речи Посполитой в 1569 году. Последующие конфликты Великого княжества Литовского и России рассматриваются в рамках русско-польских войн.

Традиционно, в русскоязычной историографии за этими войнами закрепилось название русско-литовских, при этом в состав Великого княжество Литовского входили как литовские, так и многие русские земли.

Предыстория

«Повесть временных лет» (не позднее 1117) упоминает литву в числе народов, платящих дань Руси. По одной из версий, зависимость литовских племён от русских князей прекратилась в связи с разгромом полоцких князей наследником Владимира Мономаха Мстиславом Великим в 1127—1129 годах.

С последней четверти XII века многие княжества, граничащие с Литвой (Городенское, Изяславское, Друцкое, Городецкое, Логойское, Стрежевское, Лукомское, Брячиславское), покидают поле зрения древнерусских летописцев. Согласно «Слову о полку Игореве», городецкий князь Изяслав Василькович погиб в бою с Литвой (ранее 1185 года). В 1190 году Рюрик Ростиславич организовал поход против Литвы в поддержку родственников своей жены, пришёл в Пинск, но из-за таяния снегов дальнейший поход пришлось отменить. В 1198 году под контроль Литвы переходит Полоцк, с этого времени Полоцкая земля становится плацдармом для экспансии Литвы на север и северо-восток. Начинаются литовские вторжения непосредственно в новгородско-псковские (1183, 1200, 1210, 1214, 1217, 1224, 1225, 1229, 1234), волынские (1196, 1210), смоленские (1204, 1225, 1239, 1248) и черниговские (1220) земли, с которыми Литва не имела общих границ. Новгородская первая летопись под 1203 годом упоминает о сражении черниговских Ольговичей с Литвой. В 1207 году Владимир Рюрикович смоленский ходил на Литву, а в 1216 году Мстислав Давыдович смоленский разбил литовцев, грабивших окрестности Полоцка.

См. также: Битва под Усвятом

К 1219 году (в датировке ГВЛ 1215) относится первый известный международный договор литовских князей (с Волынским княжеством). Начиная с 20-х годов XIII века, с разложением родового строя и концентрацией центральной власти в Литве мелкие частые набеги уступают место довольно редким и мощным, хорошо спланированным акциям, приуроченным, как правило, к периодам ослабления тех русских княжеств, на которые литовцы направляли свои удары. Но в 1225, 1239 и 1245 годах русским князьям (наиболее мощным владимирским) удавалось наносить поражения вторгавшимся литовским войскам.

Экспансия Великого княжества Литовского

Осенью 1238 или зимой 1239 года из контролируемого в тот момент Михаилом Черниговским Галича был проведён поход на Литву с участием его старшего сына Ростислава и галицких войск, с которым Л. Войтович связывает гибель двух чернигово-северских князей: Михаила — сына Романа Игоревича и Святослава Всеволодовича — внука Владимира Игоревича. После похода Ростислав бежал в Венгрию, потеряв Галич.

После монгольского нашествия на Северо-Восточную Русь, чьё войско погибло в битве на Сити, литовцам удалось занять какую-то часть смоленских земель. Из Смоленска они были изгнаны в 1239 году Ярославом Владимирским, который на смоленское княжение, возможно, пустовавшее после смерти Святослава Мстиславича (ок.1238), посадил Всеволода Мстиславича. Литовский князь был взят в плен. В ознаменование мира в Торопце состоялась свадьба Александра Ярославича (будущего Невского) и дочери Брячислава Полоцкого Параскевы.

В 1245 году литовцы атаковали окрестности Торжка и Бежецка, разбили княжившего тогда в Торжке Ярослава Владимировича. Получив помощь из Твери и Дмитрова, Ярослав смог нанести поражение литовцам, они укрылись в Торопце. Подошедший с новгородским войском Александр взял Торопец и убил больше восьми литовских князей, после чего отпустил новгородцев домой. Затем уже силами своего двора догнал и полностью уничтожил остатки литовского войска, включая князей, у Жижицкого озера, затем на обратном пути разбил другой литовский отряд под Усвятом. В 1248 году в битве с литовцами на реке Протве погиб Михаил Ярославич Хоробрит, князь московский, овладевший владимирским престолом, но затем они были разбиты Святославом Всеволодовичем. В 1258 году литовцы разорили окрестности Смоленска и Торжка.

На юге уже в 40-е годы XIII века литовцы начинают набеги на Среднее Приднепровье, литовский князь Миндовг в 1248—1254 ведёт продолжительную борьбу с князем Даниилом Галицким. После заключения мира сын Даниила Роман получил от Миндовга Новогрудок. В 1255 году в отместку за то, что галицкие войска достигли успехов в киевских землях ещё до подхода литовской помощи, литовцы ограбили окрестности Луцка, но потерпели поражение. Накануне совместного галицко-ордынского похода на Литву в 1258 году Роман Данилович был захвачен литовцами и вскоре убит. В 1278 и 1277 годах галицко-волынские князья вместе с ордынцами вновь вторгались на территорию Литвы.

См. также: Битва на реке Ирпень

Литовский князь Гедимин в первой четверти XIV века присоединил к своим владениям княжество Пинское, совершил удачные походы на Владимир-Волынский и Киев, одержав победу над русскими князьями (в том числе брянским) в битве на реке Ирпени. Гедимин женил своего сына Любарта на дочери последнего волынского князя Андрея Юрьевича, что дало возможность Любарту впоследствии претендовать на Волынь. Дочери Гедимина были замужем за последним галицко-волынским князем Юрием II Болеславом, Дмитрием Михайловичем Тверским и Симеоном Ивановичем Московским.

В правление Ольгерда

Волынь, Киевская земля и Северщина были включены в состав Великого княжества Литовского после борьбы Гедиминовичей против Польши и Орды в результате битвы на реке Синюхе 1362 года и Войны за галицко-волынское наследство 1340—1392 годов, в них было ликвидировано монголо-татарское иго.

Литовский князь Ольгерд начал походы на Московское княжество, воспользовавшись усобицей между московским и тверским князьями. Московские князья поддерживали своих родственников — кашинских князей — в их борьбе против тверского князя.

Первые нападения литовцев на Московское княжество произошли в 1363 году. В 1368 году началась «Литовщина»; великий литовский князь Ольгерд предпринял большой поход на Москву. Разорив «порубежные места», литовский князь уничтожил отряд стародубского князя Семена Дмитриевича Крапивы, в Оболенске разгромил князя Константина Юрьевича, 21 ноября на реке Тросне разбил московский сторожевой полк: все его князья, воеводы и бояре погибли. Однако, построенный годом ранее новый белокаменный Московский кремль Ольгерду взять не удалось. Войска Ольгерда разорили окрестности города и увели в Литву огромное количество населения и скот. Непосредственной причиной снятия осады стало вторжения тевтонцев в западные владения Литвы. После ухода противника московские войска совершили ответные походы в смоленские и брянские земли.

В 1370 году Ольгерд повторил поход на Москву, разорив окрестности Волока Ламского. 6 декабря он осадил Москву и начал разорять её окрестности. Однако получив известие, что князь Владимир Андреевич (двоюродный брат великого князя московского) собирает силы в Перемышле, а Олег Иванович Рязанский — в Лопасне, Ольгерд вернулся в Литву.

В 1372 году Ольгерд снова предпринял поход на Московское княжество и дошел до Любутска, надеясь соединиться с войсками союзного тверского князя, который в это время разорял новгородские владения. Однако, великий московский князь Дмитрий Иванович разбил сторожевой полк Ольгерда, противники остановились по две стороны оврага и заключили перемирие.

В 1375 году Ольгерд предпринял разорительный поход на Смоленское княжество, но не пришёл на помощь тверскому князю, который после осады своей столицы соединёнными силами северо-восточных русских княжеств признал себя младшим братом московского князя и оформил с ним антиордынский союз.

После смерти Ольгерда в 1377 году в Литве началась активная борьба за власть, в которую вмешались Москва, Орда и Орден. Возможность заключения московско-литовского союза посредством женитьбы Ягайло на дочери Дмитрия Донского, активно продвигаемая матерью Ягайло, бывшей тверской княжной Ульяной Александровной, не была реализована, и под давлением тевтонцев Ягайло заключил соглашение с Польшей, женившись на внучке Казимира III Ядвиге, и крестился по католическому обряду.

В правление Витовта

См. также: Стояние на реке Угре (1408)

В 1386 году польско-литовские войска захватили Смоленск. В 1394 году литовский князь Витовт разорил владения великого князя рязанского. После поражения Витовта в битве на Ворскле (1399) Смоленское княжество вышло из подчинения Литве, вступив в союз с Олегом Рязанским.

В 1402 году князь Витовт при помощи польских войск окончательно присоединил к литовским владениям Смоленское княжество, изгнав князя Юрия. В 1405 году Витовт напал на Псковскую землю, в Коложе взял 11 тысяч пленных, разорил окрестности Воронача. Нападение сопровождалось истреблением большого числа мирных жителей, литовцы не щадили и детей. После этого нападения московский великий князь Василий разорвал мирные отношения с Витовтом. В Москве был принят внутриполитический противник Витовта Свидригайло Ольгердович и получил обширные земли в кормление (однако, после их разорения ордынцами в ходе нашествия Едигея он вернулся в Литву). В 1408 году Ягайло, Витовт, с одной стороны, и Василий I, с другой, вывели войска на реку Угра. Противников разделяла река, столкновения не произошло и был заключён мир, установивший границы между Москвой и Литвой. Мир был подтверждён спустя 41 год, в 1449, и сопровождался обязательством обеих сторон не принимать у себя внутриполитических противников другой стороны и отказом Литвы от претензий на новгородские земли.

Русско-литовские войны XV—XVI веков

Русско-литовская война (Пограничная) 1487—1494

После признания константинопольским патриархом Дионисием киево-литовского митрополита Григория (Болгарина) (1470) и просьбы Новгородской республики к последнему (а не к московскому митрополиту) назначить в Новгород архиепископа, Иван III провёл свой первый удачный поход на Новгород. Уже в 1472 году литовский князь и польский король Казимир IV, для оказания давления на Ивана III, вошёл в союз с Ахматом, ханом Большой Орды, и тот совершил нападение на Московское княжество и уничтожил город Алексин.

В 1480 году, планируя большой поход на Москву, хан прошёл через литовские владения своего союзника короля Казимира к берегу реки Угра. Союзный Москве крымский хан совершил набег на южнорусские владения Казимира и тем самым сорвал возможность совместных действий Казимира и Ахмата против Москвы. В ноябре, после продолжительного стояния на Угре, хан Ахмат с войском повернул обратно и сжёг принадлежавший Казимиру город Козельск. Эти события считаются концом монголо-татарского ига.

В 1487 году Иван III после победы над Казанью добился титула князя Болгарского. В том же году подчинённые Литве князья, владевшие землями на верхней Оке, перешли на московскую службу со своими владениями. Иван III, в союзе с крымским ханом Менгли I Гиреем, вторгся в 1492 году в Литву: литовцы сопротивлялись слабо и русским удалось овладеть многими городами. Перемирие было заключено в 1494 году: Александр Ягеллон отказывался от претензий на Новгород и женился на дочери Ивана III Елене, Иван III отказывался от претензий на Брянск.

Русско-литовская война 1500—1503

Война между Великим княжеством Московским в союзе с Крымским ханством с одной стороны и Ливонской конфедерацией, выступившей в союзе с Великим княжеством Литовским.

Война была вызвана переходом князей Семёна Ивановича Бельского, Семена Ивановича Стародубского и Василия Ивановича Шемячича Новгород-Северского с владениями на московскую службу. Закончилась отторжением около трети территорий Великого княжества Литовского (включая Чернигов) в пользу Москвы.

Русско-литовская война 1507—1508

Когда великим князем литовским стал брат Александра Сигизмунд I, он задумал воспользоваться тем, что крымский хан, после ссылки Иваном III казанского хана Абдул-Латифа (1502), стал во враждебное отношение к Москве; но великий князь Василий III сумел искусно воспользоваться мятежом в Литве и привлёк на свою сторону одного из знатнейших литовских вельмож, князя Михаила Глинского; набранные им войска начали в 1507 году военные действия, овладев Мозырем, наместником в котором был двоюродный брат Глинского. На усиление Глинского были двинуты к Минску передовой отряд московских войск под начальством Шемячича, а затем и главная рать; но это последнее войско двигалось чрезвычайно медленно, так что Глинский и Шемячич, оказавшись без своевременной поддержки, должны были отступить сперва к Борисову, а потом к Орше. Сигизмунд, явившийся со значительными силами, вынудил русских снять осаду Орши, после чего и Дорогобуж вновь перешёл в руки литовцев. В январе 1508 года Абдул-Латиф был отпущен под поручительство Менгли-Гирея и получил удел от Василия III, а в конце 1508 года в Москве был заключён мир, утвердивший за Москвой обладание областями, занятыми при Иване III. Владения Глинских остались в составе Литвы, и им пришлось переселиться в Москву.

Русско-литовская (Десятилетняя) война 1512—1522

В 1512 г. Василий вновь начал войну с Литвой; в 1514 г., при содействии Глинского, взял Смоленск, но в том же году московские полки были разбиты князем Острожским при Орше. В 1512, 1517 и 1521 крымские татары, находившиеся в союзных отношениях с королём Сигизмундом, совершали набеги на Московское княжество. В разорительном набеге 1521 года, предпринятом ханом Мехмедом I Гиреем, участвовал и литовский отряд под началом Е. Дашковича; современники оценивали число пленных, выведенных из Московского государства в 800 тысяч человек. В 1522 г. война закончилась перемирием, по которому Смоленск остался за Москвой и граница с Литвой была установлена по Днепру и далее по рекам Иваке и Мере.

Русско-литовская (Стародубская) война 1534—1537

В 1534 г. Сигизмунд I, думая воспользоваться малолетством великого князя Ивана IV, потребовал возвращения всех завоеваний, сделанных великим князем Василием III, и отправил киевского воеводу Немирова в Северскую землю. Немиров был отбит от Стародуба, потерпел сильное поражение от черниговского воеводы князя Мезецкого и, бросив обоз и пушки, поспешно вернулся в Киев. В конце того же года московские войска вступили в Литовскую землю, опустошили местность вокруг Полоцка, Витебска и Брацлавля и, дойдя почти до самой Вильны, повернули назад, не потеряв ни одного человека. В 1535 г. московские войска, под начальством князя Овчины-Телепнева-Оболенского и Василия Шуйского, выжгли окрестности Кричева, Радомля, Мстиславля и Могилёва; воевода Бутурлин построил в Литовской земле крепость Ивангород (на Себеже). Жигимонт успел собрать 40-тысячное войско и склонил крымского хана Ислама к войне с Москвой; часть русских войск ушла против татар, появившихся в Рязанской земле. Литовские войска под командованием гетмана Радзивилла и польского гетмана Тарновского взяли Гомель, при взятии Стародуба уничтожили всех его жителей, 13 тысяч человек, сожгли Почеп, но при Себежской крепости потерпели большое поражение от воевод князей Засекина и Тушина (в 1536 г.). После этой победы московские войска начали наступательную войну и везде теснили литовцев: заложили на Литовской земле города Заволочье и Велиж, выжгли посады Витебска и Любеча, восстановили города Стародуб и Почеп и взяли в плен множество литовцев. В 1537 г. было заключено перемирие на 5 лет, продолженное в 1542 г.; за Москвой остались Себеж и Заволочье. С этого времени шли нескончаемые переговоры о заключении мира с Литвой, но безуспешно.

В ходе Ливонской войны

В 1561 г. Жигимонт II Август потребовал от Иоанна IV очистить занятую им часть Ливонии; Иоанн ответил отказом, и началась война. Воевода князь Пётр Серебряный разбил литовцев близ Мстиславля; Курбский выжег предместье Витебска; вообще дело ограничивалось опустошительными набегами с той и другой стороны. В 1563 г. сам царь, с 80-тысячным войском и артиллерией, двинулся к Полоцку и осадил его; поспешивший на выручку города князь Радзивил был совершенно разбит русскими воеводами Репниным и Палецким и бежал к Минску, после чего город сдался. Вместо дальнейшего движения на Литву, Иоанн начал переговоры о мире; этим бездействием царя воспользовался Жигимонт Август. Когда военные действия возобновились, князь Николай Радзивил разбил близ Орши воеводу князя П. Шуйского; князь Токмаков должен был отступить, а Курбский был разбит под Невелем, после чего бежал в Литву. В скором времени Курбский с 70 000 литовского и польского войска, находившегося под начальством Радзивила, вторгся в Полоцкую землю и опустошал селения, доходя до Великих Лук. Вскоре, однако, Радзивил отступил, не доверяя Курбскому. В то же время князь Прозоровский отразил литовцев от Чернигова, а боярин Морозов из Смоленска и князь Ногтев из Полоцка рассылали лёгкие отряды против литовцев, и разбивали их. В конце 1564 г. русские потерпели сильное поражение на Уле, затем одержали победу при крепости Копье, убили воеводу князя Палецкого, князя Серебряного заставили бежать в Полоцк, взяли Изборск, из которого были вскоре выгнаны, и сожгли большую часть Витебска. Более 10 лет спустя Стефан Баторий склонил польский сейм возобновить войну с Иоанном, занявшим почти всю Ливонию до моря, за исключением Риги. Собрав прекрасное войско, Баторий в 1578 г. послал в Ливонию Сапегу, который, соединившись у Вендена со шведским генералом Бойе, напал на русских и совершенно разбил их. В следующем году Стефан сам двинулся в русские пределы. Первый отпор был оказан ему гарнизоном Полоцка, который, после отчаянной и упорной обороны, истощив все свои средства, сдался с правом отступления. Король опустошил Северскую землю до Стародуба и выжег 2000 селений в Смоленской области. В 1580 г. Стефан, двинув к Смоленску 9-тысячный отряд Кмита, сам направился к Великим Лукам — город был взят, всё его население было вырезано поляками. После взятия Торопца, Заболотья и других пунктов к югу от Пскова, король подошёл к этому городу. Успех польских войск облегчался в значительной степени тем, что разбросанные русские войска не могли оказать серьёзного сопротивления: воеводы действовали без всякого плана, самого царя при войске не было; лишь в начале 1581 г. были двинуты из Можайска в литовские земли небольшие отряды, которые, ограничившись разорением Орши, Могилёва, Шклова, без существенных результатов возвратились в Смоленск. В феврале 1581 литовцы сожгли Старую Руссу. 26 августа, подступив к Пскову с почти 100-тысячным войском, Баторий приступил к осаде; эта сильная и хорошо снабженная запасами крепость, в которой было 30—35 тысяч русского войска, оказала отпор королю и крепко держалась до заключения запольского перемирия (6 января 1582 г.). По этому перемирию, заключённому на 10 лет, Иоанн уступил Польше все завоевания, сделанные им в Ливонии.

См. также

• Русско-польские войны
• Литовско-татарские войны

Ссылки

• Русско-литовские и русско-польские войны // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.portal-slovo.ru/download/history/Volkov2.pdf Волков В. А. «Русско-литовские войны в первой трети XVI века»]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Русско-литовские войны

После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.