Русско-польская война (1609—1618)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Русско-польская война (1605—1618)»)
Перейти к: навигация, поиск
Русско-польская война 1609—1618 годов
Основной конфликт: Русско-польские войны
Дата

16091618

Место

Русское царство

Итог

Русское царство потеряло Смоленскую область и Северские земли, но избежала личной унии с Речью Посполитой
Деулинское перемирие

Противники
Речь Посполитая Русское царство, Войска Лжедмитрия II
Командующие
Станислав Жолкевский
Ян Кароль Ходкевич, Лжедмитрий II до 1610
Василий Шуйский
Дмитрий Шуйский
Дмитрий Трубецкой
Дмитрий Пожарский
Кузьма Минин, Лжедмитрий II с 1610
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Битвы Смутного времени
Лжедмитрий I: Новгород-Северский – Добрыничи – Кромы
Восстание Болотникова: Кромы – Елец – Калуга (1606) – Москва (1606) – Калуга (1607) – Восьма – Тула
Лжедмитрий II: Брянск – Зарайск – Болхов – Ходынка – Медвежий брод – Троицкая осада – Торопец – Торжок – Тверь – Калязин – Каринское поле – Дмитров
Русско-польская и русско-шведская войны: Смоленск (1609—1611) – Царёво-Займище – Клушино – Новгород – Первое ополчение — Второе ополчение – Москва (1612) – Волоколамск – Тихвин – Смоленск (1613—1617) – Бронница – Гдов – Псков – Рейд Лисовского (1615) – Поход Владислава (Можайск – Москва (1618))
  Русско-польские войны

Русско-польская война — вооружённый конфликт между Россией и Речью Посполитой, в ходе которого польско-литовские войска на два года (с 1610 по 1612) оккупировали Московский Кремль. В русскоязычной литературе часто именуется польско-литовской интервенцией или польско-шведской интервенцией. Одно из основных событий Смутного времени.

Польские магнаты вторгались в Россию первоначально под предлогом оказания помощи Лжедмитрию I и Лжедмитрию II (в 1605 и 1607—1609 годах), а потом с прямо высказанной целью покорить Русское царство. Официально Речь Посполитая в лице короля Сигизмунда III вступила в войну после заключения царём Василием Шуйским союза с враждебным полякам Шведским королевством (см. Выборгский трактат 1609 года). Царское войско было разгромлено в Клушинском сражении, польско-литовское войско овладело Москвой, пленило Шуйского и попыталось посадить на его место королевича Владислава.

В 1612 году Второе народное ополчение освободило Москву от интервентов, однако война полыхала до 1618 года, когда польские и казацкие формирования разорили южные области русского государства и без успеха осаждали Москву. Война завершилась подписанием Деулинского перемирия, по которому к Речи Посполитой отошли Смоленская, Стародубская и Черниговская земли.





Предыстория (Дмитриада)

15 августа 1604 года с территории Польши в пределы России вторглось войско Лжедмитрия I. Лжедмитрий выдавал себя за московского царевича, а значительную часть его войска составляли казаки. Лишь польские магнаты Мнишеки с территории современной Западной Украины поддержали самозванца. Успехам Лжедмитрий был обязан не регулярному польскому войску, а непопулярности русского царя Бориса Годунова. В мае, после смерти Бориса Годунова, Дмитрию присягнуло войско, стоявшее под Кромами. Он отправил его на Москву во главе с князем Василием Голициным, а сам поехал в Тулу. Убедившись в поддержке дворян и народа — двинулся в столицу. 1 июня 1605 года в результате переворота был свергнут Фёдор Борисович Годунов. 10 июня он был убит, а спустя 10 дней Дмитрий торжественно въехал в Кремль. 18 июля Лжедмитрия признала царица Мария — жена Ивана Грозного и мать царевича Дмитрия. 30 июля состоялось венчание на царство. Менее чем через год, 17 мая 1606 года Лжедмитрий был убит в результате переворота, а находившиеся с ним в Москве поляки частью перебиты, частью взяты под стражу и разосланы по городам. Царём стал Василий Шуйский, легитимность которого, однако, не признавало значительное число населения, ожидавшего нового пришествия «истинного царя».

В 1607 году в Стародубе явился новый самозванец — Лжедмитрий II, выдававший себя за чудом спасшегося во второй раз царя Дмитрия. К нему немедленно пристало значительное количество польских «рокошан» — повстанцев-конфедератов, проигравших затеянное ими восстание против Сигизмунда IIIРокош Зебжидовского»). Самыми выдающимися из них были князь Роман Рожинский, ставший фактически командующим войска самозванца, Александр Лисовский, Адам Вишневецкий; затем к ним присоединился и усвятский староста Ян Пётр Сапега, во время Рокоша сражавшийся на стороне короля. Донских казаков возглавлял галичанин Иван Заруцкий. Самозванец двинулся на север, 30 апреля — 1 мая 1608 года разбил под Болховом войска Шуйского и осадил Москву, устроив под Тушиным свой лагерь (см. Тушинский лагерь), от которого получил прозвище Тушинского вора.

Шуйский попытался урегулировать ситуацию, заключив мирный договор с Сигизмундом (26 июля), по которому отпускал всех поляков, взятых в плен после майских событий; Сигизмунд, в свою очередь, обязался отозвать из-под Тушина своих подданных (чего он выполнить и не мог). Поляки были отпущены, и среди них Марина Мнишек, которая была доставлена в Тушинский лагерь и немедленно «признала» в самозванце своего мужа. Значительная часть России оказалась под властью тушинцев, в осаждённой Москве начался голод. В такой ситуации Шуйский призвал на помощь против поляков шведов — 28 февраля 1609 года его племянник Михаил Васильевич Скопин-Шуйский заключил договор в Выборге, по которому шведы обязались поставить войско против Самозванца, а Шуйский — отдать шведам Корельский уезд, заключить с ними союз против Польши и помочь шведам в отвоевании у поляков Ливонии. Русско-шведское войско Скопина-Шуйского нанесло ряд поражений тушинцам, освободив от них северо-запад и север России.

1609—1611 Оборона Смоленска

Со своей стороны Сигизмунд III выдвинул направленный против него русско-шведский союз в качестве casus belli и в сентябре 1609 г., надеясь без особого труда овладеть погрязшей в смуте Россией, и осадил Смоленск, в котором защищался воевода Шеин с 4-тысячным гарнизоном. Вторжение Сигизмунда и его требование к тушинским полякам оставить самозванца и идти на помощь королю вызвало кризис в тушинском лагере. Тушинские поляки, сначала воспринявшие требование Сигизмунда крайне враждебно и даже требовавшие у короля покинуть Россию, которую они уже считали своей, в конце концов в большинстве своем решили соединиться с королём. Самозванец бежал в Калугу, где к нему присоединились казаки, татары и даже часть поляков. Остальные во главе с Рожинским ушли в Волоколамск, сжегши Тушино. Тушинские русские во главе с Михаилом Салтыковым, оказавшись в безвыходном положении, в свою очередь выдвинули идею призвания на царство сына Сигизмунда, польского королевича Владислава Жигимонтовича, которому было в то время 15 лет, при условии его крещения в православную веру — о чём и было достигнуто соглашение с Сигизмундом под Смоленском.

1610 Клушинская битва и оккупация поляками Москвы

Между тем русско-шведское войско Скопина-Шуйского торжественно вступило в Москву, готовясь двинуться на выручку Смоленску; но молодой полководец неожиданно умер, и во главе войска был поставлен бездарный брат царя, Дмитрий Шуйский. Выступив к Смоленску, он был по пути атакован и разбит у деревни Клушино польскими формированиями польного гетмана коронного Жолкевского, главным образом вследствие измены наёмных шведов Делагарди, которым он отказался выплатить жалованье, и дурного предводительства плохо обученным ополчением (4 июля 1610 г.).

Коллапс русской государственности

После этого Станислав Жолкевский двинулся к Москве, где возмущенный народ во главе с Захарием Ляпуновым сверг и заточил в монастырь Шуйского, после чего городом стала править так называемая Семибоярщина. Фактически его власть не распространялась за пределы Москвы: на западе от Москвы, в Хорошёве, встали поляки во главе с Жолкевским, а на юго-востоке, в Коломенском — вернувшийся из-под Калуги Лжедмитрий II, с которым был и польский отряд Сапеги. Лжедмитрия бояре особенно боялись, потому что он имел в Москве множество сторонников и был по крайней мере популярнее, чем они.

В результате было решено договориться с поляками и пригласить на престол польского королевича Владислава на условиях его перехода в православие, как о том уже было договорено между Сигизмундом и тушинской делегацией. 17 (27) августа 1610 г. был подписан соответствующий договор между боярами и гетманом Жолкевским, и Москва целовала крест Владиславу, а к королю под Смоленск было направлено посольство во главе с князем Василием Голицыным для выработки условий воцарения Владислава и мирного договора с Польшей. Однако, опасаясь Самозванца, бояре пошли далее и в ночь на 21 сентября впустили поляков в Кремль.

Однако ж все почти города, как только услышали, что в Москве присягали Королевичу, с рвением присягали таким же образом, как и в столице, именно: Новгород Великий, Чаранда, Устюг, Переяславль Рязанский, Ярославль, Вологда, Бело-озеро (Белозерск), Силийские города (замки), и весь тот тракт к Архангельскому порту и к Ледовитому морю, также вся Рязанская земля до Нижнего Новгорода, находящегося при соединении рек Волги и Оки, также города, державшие сторону обманщика, Коломна, Тула, Серпухов и все прочие, кроме Пскова, который колебался, и некоторых Северских городов, которые ещё признавли обманщика за Царя, и за то были весьма тревожены Запорожскими казаками. Из Казани и Астрахани, по причине отдаленности, ещё не было вестей о том, довольны ли они сим поступком. Но во всех прочих близких областях, как выше было упомянуто, от Великих Лук, от Торопца и других городов весьма были довольны, что им, как они говорили, Господь Бог дал Государем Королевича Владислава.

— Рукопись Жолкевского

Смоленск также был взят, после 1,5-годичной осады, вследствие измены перебежчика, указавшего врагу слабое место в стене. Посольство, не сумевшее ни о чём договориться (так как Сигизмунд не желал ни отпускать сына в Москву, ни отказываться от Смоленска), в конце концов было арестовано королём. Фактически поляки стали править Россией по праву завоевателей, и Сигизмунд посылал отряды для занятия городов. В такой ситуации началось движение за изгнание поляков, объединившее как бывших «тушинцев», так и бывших сторонников Шуйского.

Оккупация Москвы

В начале августа Жолкевский встал лагерем с запада от Москвы. По требованию короля для поддержания порядка в столице до прибытия в Москву королевича Владислава он в октябре-ноябре 1610 года без боя ввёл свои войска в Москву. Через несколько месяцев Жолкевский отбыл в Смоленск. Во главе московского гарнизона был оставлен Александр Гонсевский.

В 1611 г. было сформировано Первое ополчение, с ядром из тушинских казаков и рязанских дворян, под предводительством Дмитрия Трубецкого, Ивана Заруцкого и Прокопия Ляпунова. Оно двинулось к Москве, где в свою очередь вспыхнуло восстание, важную роль в котором играл князь Дмитрий Пожарский. Восстание было подавлено; вскоре после этого ополченцы взяли Китай-город, но внутренняя рознь между казаками и дворянами, завершившаяся убийством Ляпунова, привела к бегству дворян и фактическому распаду ополчения.

В этой ситуации в Нижнем Новгороде формируется Второе ополчение во главе с Пожарским. В августе оно появилось у стен Москвы, где по-прежнему стояли казаки Трубецкого и Заруцкого. 22 и 24 августа были разбиты польские подкрепления, шедшие к Москве под начальством великого гетмана литовского Ходкевича, который вынужден был отступить по смоленской дороге. Последствием победы Пожарского была сдача в плен поляков, находившихся в Кремле.

1613—1617 Осада Смоленска

Поход на Смоленск, по решению Земского собора, стал первой военной операцией возрождённой русской армии на завершающем этапе войны. Собранная для похода на Смоленск армия в середине 1613 года по списку насчитывало 12 250 человек. Русские войска без боя заняли и Вязьму (7 июля 1613 года) и Дорогобуж. Большим успехом стало взятие Белой, которая представляла по настоящему важный форпост на литовском рубеже. Перспектива трудной осады, вид большой русской армии и щедрые посулы, заставили наемников сдать город, причем они сделали это, несмотря на активное сопротивление литовского гарнизона. После этих успехов войско подошло к главной цели своего похода — Смоленску. Русские воеводы большие надежды возлагало на сдачу города, подобно Белой. О том, что ставка делалась на капитуляцию, а не штурм крепости говорят и действия русского войска. За все время осады не было предпринято ни одной попытки штурма или подкопа, под Смоленск вообще не посылалась мощная и многочисленная русская осадная артиллерия. Действия осадного войска ограничились постройкой укрепленных острожков и возведением засек на всех дорогах, ведущих в Литву.

В середине 1614 года успехи сменились неудачами. Несколько поражений в незначительных стычках не привели к отходу русских войск, однако вскоре литовцам удалось прорвать блокаду и перебросить в Смоленск подкрепления и припасы. Шанс быстро вернуть Смоленск был упущен и началась долгая осада города. Поляки и литовцы, поначалу не могли предпринять активных действий против осадной армии. В 1615 гг. в районе Смоленска продолжались небольшие стычки, перемежавшиеся с переговорами. Несмотря на частные успехи, в целом осада не давала результатов. Литовским отрядам ещё дважды удавалось прорваться в крепость и провести обозы. Положение армии осаждающих было довольно тяжелым.

Во второй половине 1616 года литовцы в свою очередь приступили к более активным действиям. Велижский староста Александр Гонсевский, собрав наличные силы, перешел русский рубеж и расположился лагерем недалеко от Смоленска. В ноябре отряд Гонсевского (до 2000 чел.) совершил манёвр и встал лагерем между Дорогобужем и Смоленском, в селе Твердилицы, прервав тем самым снабжение осадной армии по Большой Московской дороге. Для борьбы с литовцами в январе 1617 года начала снаряжаться новая армия во главе с князем Юрием Сулешевым и стольником Семеном Прозоровским. Однако воеводы вновь мешкали, не нападая на явно уступающее им войско Гонсевского. В мае 1617 года, в связи подходом на помощь Гонсевскому «лисовчиков» во главе с новым полковником Станиславом Чаплинским, русское осадное войско было вынуждено покинуть осадные острожки под Смоленском.

Рейд Лисовского

В 1615 году польско-литовская лёгкая кавалерия под командованием пана Лисовского совершила поход в глубь территории России, описав большую петлю вокруг Москвы, после чего вернулась в земли Речи Посполитой. Всего в рейде участвовало до 1 200 — 2 000[1] человек. В ходе рейда произошёл орловский бой, где против отрядов интервентов под Орлом вступили в схватку дружины второго народного ополчения под предводительством князя Пожарского.

Поход Владислава 1617-18 гг

В конце 1616 года король Сигизмунд III принял решение ещё раз попытаться захватить Москву. Поход был представлен как выступление законного царя Владислава Вазы против «узурпатора» Романова. В походе должны были принять участие коронные войска во главе с Владиславом (6000 чел.) и литовские под командованием великого гетмана Яна Кароля Ходкевича (6 500 чел). Первыми выступили литовские войска и уже в мае 1617 года русское осадное войско было вынуждено покинуть острожки под Смоленском и отойти по направлению к Белой. Владислав выступил из Варшавы 5 апреля 1617 года, но только в сентябре 1617 года прибыл в Смоленск. 1 (11) октября воевода Дорогобужа Иванис Ададуров перешел на сторону Владислава. Весть о сдаче города привела к настоящей панике в русском войске под Вязьмой и 8 (18) октября крепость была без боя занята интервентами.

Однако на этом быстрые успехи завершились. Зимой 1617/18 гг. русское правительство стянуло на западное направление почти все наличные силы под командованием воевод Бориса Лыкова, Дмитрия Черкасского и Дмитрия Пожарского (16 500 чел.). Несмотря на то, что благодаря подкреплениям войско Владислава и Ходкевича выросла до 18 000 чел., в районе Можайска ей было оказано серьёзное сопротивление. Можайское сражение продолжалось всё лето 1618 года. Несмотря на то, что русским войскам в итоге пришлось отступить, польско-литовское войско потеряло время и было сильно ослаблено из-за того, что шляхта массово покидала лагерь по причине неуплаты жалованья. В итоге к Москве подошло лишь около 8 000 чел.

Одной из причин отступления русских войск стало вторжение запорожских казаков во главе с гетманом Петром Сагайдачным. Казаки, воспользовавшись отсутствием крупных правительственных сил, легко продвинулись с юго-запада к Москве, по пути захватив Ливны, Елец и ряд небольших крепостей. В конце сентября польско-литовское и запорожское войско встретились у стен Москвы. Не имея времени на длительную осаду, Ходкевич 1 октября 1618 года предпринял штурм Москвы, который был отбит. После неудачи поляки и литовцы разместились в районе Троице-Сергиевской лавры, а казаки в районе Калуги. Не имея возможности изгнать врагов со своей территории, русское правительство пошло на заключение невыгодного Деулинского перемирия на 14,5 лет, по которому Речи Посполитой были уступлены Смоленская, Черниговская и Северская области.

Напишите отзыв о статье "Русско-польская война (1609—1618)"

Примечания

  1. [www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=50&tek=7647&issue=208 Казак с картины Рембрандта]

Ссылки

  • Н. М. Карамзин. [www.magister.msk.ru/library/history/karamzin/kar12_02.htm История государства Российского]
  • С. М. Соловьёв. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv08p4.htm История России с древнейших времён]
  • Иосиф Будило. [www.vostlit.info/Texts/rus11/Budilo/text2.phtml?id=203 Дневник событий, относящихся к Смутному времени. Часть 1]
  • Иосиф Будило. [www.vostlit.info/Texts/rus11/Budilo/text2.phtml?id=204 Дневник событий, относящихся к Смутному времени. Часть 2].
  • Иосиф Будило. [www.vostlit.info/Texts/rus11/Budilo/text3.phtml?id=205 Дневник событий, относящихся к Смутному времени. Часть 3].
  • [www.polclub.ru/marina.htm Письма и дневники Марины Мнишек]
  • [www.world-history.ru/countries_about/1996.html Смутное время в России. Вторжение Лжедмитрия I](по Р. И. Скрынникову)
  • [www.world-history.ru/countries_about/2196.html Смутное время в России. Осада Москвы Лжедмитрием II. Польское вторжение]. (по Р. И. Скрынникову)
  • [www.world-history.ru/countries_about/2203.html Смутное время в России. Распад Тушинского лагеря. Смерть Скопина](по Р. И. Скрынникову)
  • [www.hronos.km.ru/dokum/1600dok/16100817.html Договор от 17 августа 1610 г. между Семибоярщиной и гетманом Жолкевским о признании королевича Владислава русским царём](недоступная ссылка с 15-08-2016 (2783 дня))
  • [kopek.ws/cgi-bin/findcoin?i=82&r=1 Описание копейки царя Владислава Жигимонтовича](недоступная ссылка с 15-08-2016 (2783 дня))
  • [www.vostlit.info/Texts/rus11/Zolkewskij/frametext1.htm] [www.vostlit.info/Texts/rus11/Zolkewskij/frametext2.htm] Рукопись Жолкевского
  • [www.dik.ru/images/photos/39_23.jpg Карта «Смутного времени»](недоступная ссылка с 15-08-2016 (2783 дня))

Отрывок, характеризующий Русско-польская война (1609—1618)

Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».