Русско-польская война (1792)

Русско-польская война 1792 года
Основной конфликт: Русско-польские войны
Русско-польская война 1792 года
Дата	18 мая — 27 июля 1792 года
Место	Речь Посполитая
Итог	Победа России
Изменения	Второй раздел Речи Посполитой
Противники
Российская империя Российская империя Речь Посполитая
Командующие
Михаил Васильевич Каховский Михаил Никитич Кречетников Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов Андрей Яковлевич Леванидов Юрий Владимирович Долгоруков Шимон Коссаковский Борис Петрович Меллин Вильгельм Христофорович Дерфельден Иван Петрович Дунин Ираклий Иванович Морков Александр Петрович Тормасов Иван Евстафьевич Ферзен Станислав Август Понятовский Юзеф Понятовский Людвиг Вюртембергский Юзеф Юдицкий Михаил Забелло Тадеуш Костюшко Михаил Виельгорский Михаил Любомирский Юзеф Беляк Шимон Забелло Юзеф Зайончек Ромуальд Тадеуш Гедройц Антоний Мадалинский Станислав Костка Потоцкий Станислав Мокроновский Михаил Киркор Адам Понинский
Силы сторон
97 700 человек 51 000 пехоты 19 000 кавалерии 200 орудий
Потери
Около 7.000 Около 3.000

Русско-польская война 1792 года — война между Российской империей и Речью Посполитой, явившаяся следствием первого раздела Польши и несогласия России с введением Конституции 3 мая в Речи Посполитой.

Создание Тарговицкой конфедерации

14 мая 1792 года в небольшом местечке Тарговица под Уманью крупные польские магнаты, недовольные новой конституцией Речи Посполитой, принятой 3 мая 1791 год, сформировали так называемую Тарговицкую шляхетскую конфедерацию, а маршалом конфедерации был избран Станислав Щенсный Потоцкий. Его главными помощниками были назначены великий коронный гетман Франциск Ксаверий Браницкий и польный коронный гетман Северин Ржевуский, имевшие сообразно своим должностям номинальное командование над всей коронной армией. Вначале в состав конфедерации вошли каштелян пшемысльский князь Антоний Четвертинский, хорунжий брацлавский Адам Мощенский, войский всховский Ян Сухоржевский, полковник Михаил Кобылецкий, подчаший владимирский Ян Загорский, хорунжий червоноградский Антоний Поликарп Злотницкий, писарь польный литовский Юрий Виельгорский, воеводич подольский Ян Свейковский и ловчий черниговский Франтишек Гулевич.

Тарговицкая конфедерация выступала за отмену польской конституции и восстановление всех прежних феодальных порядков в Речи Посполитой. Не подчинявшиеся Тарговицкой конфедерации были объявлены врагами родины. Трибуналы, комиссии и всякого рода судебные учреждения, созданные приверженцами новой конституции и действовавшие в Польше, считались отмененными. Взамен их были учреждены суды конфедерации для суждения государственных преступлений, то есть нежелания приступить к конфедерации. Вслед за главной конфедерацией были сформированы при активной поддержке русских войск провинциальные конфедерации, по отдельным воеводствам, с воеводскими маршалами и советниками. Четырёхлетний сейм, принявший новую конституцию 3 мая 1791 года, был объявлен незаконным и насильственным. Акт составления конституции 3 мая был назван заговором. Конфедерация издавала собственные универсалы, направленные против польской конституции.

Ещё в июле 1791 года Потоцкий подал Потёмкину записку о плане составить конфедерацию против конституции 3 мая и просил помощи русской императрицы. Екатерина II, занятая в то время войной с Турцией, не решилась резко и решительно выступить против конституции. Русскому посланнику в Речи Посполитой Булгакову поручено было лишь подбирать среди польских вельмож, партию, преданную русским интересам. После заключения Екатериной II мира с Турцией Потоцкий и Ржевуский прибыли в Санкт-Петербург и имели в марте 1792 года тайное совещание. Было решено, что недовольные конституцией магнаты составят конфедерацию, а императрица пошлет свои войска в Речь Посполитую. Всё дело велось в глубокой тайне: польский посланник в Петербурге Деболи слышал только, что замышляется что-то против конституции. Получив от Екатерины II полномочие составить конфедерацию, Потоцкий и Ржевуский уехали в Подолье.

14 мая 1792 года в Торговице они основали конфедерацию, а 18 мая Булгаков вручил польскому правительству декларацию, в которой на конституцию 3 мая 1791 года указывалось как на повод к разрыву между Речью Посполитой и соседними государствами и «истинные патриоты» призывались «содействовать великодушным стараниям императрицы» — «возвратить Речи Посполитой свободу и законность». В день вручения декларации, по составленному заранее расчету, русские войска вошли в пределы Речи Посполитой.

Планы и силы сторон

Армия Речи Посполитой

В Речи Посполитой на принципах Конституции 3 мая было реформировано правительство и по европейскому образцу создана армия. Численность армии доведена до 70 тысяч, что на то время являлось серьёзной силой.

Армия делилась на две части: коронную и литовскую. Первая насчитывала 50 тысяч человек, вторая 20 тысяч, из них пехоты — 40 тысяч и кавалерии — около 30 тысяч человек. Пушек имелось около 200. Сила для того времени значительная, но, будучи разбросанной на огромных пространствах от Курляндии до Правобережья, она не смогла действовать результативно. Войско это не было обучено соответствующим образом, полки были неполные, имея в своём составе не по два, а по одному батальону. В бой вступило около 50 000.

Литовской армией командовал генерал-лейтенант, герцог Людвиг Вюртембергский, человек без способностей, действовавший в тайном согласовании с прусским правительством. После его отставки по болезни, командующим армией был назначен генерал-лейтенанта Юзеф Юдицкий. Сама армия располагалась под Минском.

Коронной армией командовал генерал-майор, князь Юзеф Понятовский, родной племянник польского короля Станислава Августа Понятовского. Будущий герой Лейпцига в той войне не доверял ни себе, ни своим способностям, в чём признавался в своих письмах к королю. Польская армия, разделенная на три дивизии, была расположена на Правобережной Украине (в Брацлавском и Киевском воеводствах):

• Дивизия под командованием генерал-лейтенанта Михаила Виельгорского была расквартирована под Чечельником.
• Дивизия под предводительством генерал-майора Тадеуша Костюшки была расположена на границе со стороны Киева. Главные силы коронной армии польский главнокомандующий, князь Юзеф Понятовский, расположил на квартиры под Тывровом, Брацлавом и Немировом.
• На Волыни стояла дивизия под предводительством генерал-лейтенанта князя Михаила Любомирского (4500 человек), который не подчинялся главнокомандующему Юзефу Понятовскому.
• В резерве находился корпус под руководством генерал-майора Юзефа Зайончека (5500 человек).

Формально под командованием Юзефа Понятовского находился польский гарнизон в крепости Каменец-Подольский во главе с комендантом генерал-майором Юзефом Орловским (3374 человек). Однако каменецкий гарнизон не участвовал в военных действиях и по приказу польского короля Станислава Понятовского сдался русской армии.

Российская армия

Российская армия превышала противника численностью вооружённых сил, доходящей, до 96 тысяч, и командованием. Она была поделена на две части: белорусская — 32 000, под командованием генерал-аншефа Михаила Никитича Кречетникова, и молдавская — 64 000, генерал-аншефа Михаила Васильевича Каховского, собранная в Молдавии и Бессарабии. Первая входила в Литву, а вторая в Подолию и Волынию.

План военных действий для русской армии составил генерал-квартирмейстер немец Яков Пистор. По этому плану обе армии были поделены на четыре корпуса. Действовать они должны были одновременно и, вторгнувшись вглубь Польши, окружить польскую армию и заставить сложить оружие. Белорусская армия должна была двинутся в наступление на Великое княжество Литовское (Белоруссию и Литву), молдавская — в польскую Украину. Инструкция Пистора для Каховского гласила, что если бы поляки, в виду слабости, заранее начали отступать, то молдавская армия соединилась бы с белорусской, отрезая Брацлавское и Киевское воеводства, взаимодействуя с последней, пошла бы на Варшаву, чтобы её захватить и разогнать сейм.

18 мая 1792 года 64-тысячная русская армия под предводительством генерал-аншефа Михаила Каховского, собранная в Молдавии и Бессарабии, двинулась в польскую Украину.

Молдавская армия генерал-аншефа Михаила Каховского была разделена на четыре крупных корпуса:

• Первый корпус (23 600 человек) под командованием генерал-поручика Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова перешёл польскую границу через Днестр под Могилевом.
• Второй корпус (17 400 человек) под командованием генерал-поручика Ивана Петровича Дунина-Борковского переправился через Днестр под городом Сорока.
• Третий корпус (11 200 человек), составляющий центр русской армии, под командованием генерал-поручика Вильгельма (Отто) Христофоровича фон Дерфельдена, вторгся в польские владения через реку Буг под Ольвиополем.
• Четвёртый корпус (11 600 человек) под командованием генерал-поручика Андрея Яковлевича Леванидова выступал из Василькова в поход на польскую Украину.

В первом корпусе русской армии было 22 тысячи пехоты и 1600 кавалерии, во втором корпусе — 13 100 пехоты и 4300 кавалерии, в третьем корпусе — 6600 пехоты и 4600 кавалерии, в четвёртом корпусе было 8100 пехоты и 3500 кавалерии.

Белорусская армия под командованием генерал-аншефа Михаила Никитича Кречетникова, также делилась на четыре больших корпуса:

• Первый корпус (9000 человек) под руководством генерал-поручика князя Юрия Владимировича Долгорукова из Динабурга;
• Второй корпус (8300 человек) под командованием литовского генерал-майора Шимона Коссаковского из Полоцка. Оба корпуса выступали на Вильно, столицу Великого княжества Литовского.
• Третий корпус русской армии (6400 человек) под руководством генерал-поручика графа Бориса Петровича Меллина выступил из Толочина на Минск.
• Четвёртый корпус (8300 человек) под начальством генерал-поручика графа Ивана Евстафьевича Ферзена и генерал-майора барона Богдана Федоровича Кнорринга отправился из Рогачёва в наступление на Несвиж и Гродно.

Несмотря на такой план и перевес Российских сил, положение Польши не было безвыходным. Российские силы, поделенные на несколько колонн, занимали огромные пространства от Киева до Динабурга, но оба командующих по королевскому приказу отступали. А когда оказались на Буге, узнали, что король присоединился к Тарговице.

Ход боевых действий

Действия молдавской армии

К началу кампании, в апреле, были получены сообщения о расположении польских войск у Тыврова, Немирова, Брацлава и Тульчина. По плану генерал-аншефа Михаила Каховского главные силы русской армии, в составе корпусов генерал-поручика Михаила Кутузова и генерал-поручика Ивана Дунина, должны были вторгнуться в Польшу со стороны Днестра и действовать против поляков, стараясь охватить их с правого фланга, тогда как корпус генерал-поручика Вильгельма Дерфельдена должен был двинуться через Ольвиополь на левый фланг польской армии, а корпус генерал-поручика Андрея Леванидова действовать против тыла противника.

Русский главнокомандующий Михаил Каховский приказал Вильгельму фон Дерфельдену привлечь внимание неприятеля к стороне Ольвиополя. Дерфельден перешёл польскую границу у Ольвиополя и, обходя противника, двинулся на Умань. При корпусе Вильгельма Дерфельдена находились главные руководители конфедерации (Станислав Щенсный Потоцкий, Франциск Ксаверий Браницкий и Северин Ржевуский), который при поддержке русской армии должны были ликвидировать новую конституцию и восстановить прежние порядки на территории Речи Посполитой.

Генерал-поручики Иван Дунин и Михаил Кутузов вместе со своими корпусами, перейдя через Днестр 8 мая, двинулись, делая большие переходы, в глубь польских владений. Корпус Михаила Кутузова, при котором находился и сам генерал-аншеф Михаил Васильевич Каховский, отправился через Шаргород и Брацлав в Винницу, против крайнего правого фланга противника. Корпус Ивана Дунина выступил через Томашполь и Шпиков к Рогозне на Буге.

Четвёртый корпус генерал-поручика Андрея Леванидова, двинувшийся из Василькова, должен был действовать против дивизии Тадеуша Костюшки, разбить его и наступать через Бердичев и Махновку к Виннице, чтобы соединиться с корпусом Михаила Кутузова.

Главные силы коронной армии под руководством генерал-лейтенанта Юзефа Антония Понятовского находились под Тывровом, Немировом, Брацлавом и Тульчином. Первая украинская дивизия под предводительством генерал-майора Тадеуша Бонавентуры Костюшко стояла под Летичевом, а вторая украинская дивизия под руководством генерал-лейтенанта Михаила Вельгорского располагалась под Бершадью. Польский главнокомандующий, князь Юзеф Понятовский, понимая всю опасность своего положения, а потому, не вступая в решительную битву, начал отступать чрезвычайно быстро вглубь Польши, на Волынь в Полонное. Дивизии Михаила Вельгорского и Тадеуша Костюшки оставили свои позиции на границе и стали спешно отступать на соединение с главными силами. Отступающие польские дивизии стали терять боевой дух. Несколько отрядов (300—400 человек), высланные польским командованием для сборов информации, были поодиночке перебиты русскими.

Михаил Кутузов и Иван Дунин со своими корпусами стали преследовать отступающую польскую армию. Генерал-поручик Андрей Леванидов, выступивший вместе с корпусом из Василькова, преследовал Тадеуша Костюшко, который со своей дивизией спешил объединиться с основными силами Понятовского. Генерал-аншеф Михаил Каховский соединил у Литина корпуса Кутузова и Дунина, выслал к Леванидову в Чуднов два полка казаков «для обеспечения коммуникаций» и двинулся с ними против правого фланга противника к Хмельнику, а Вильгельм Дерфельден выступил на Погребище, угрожая левому флангу поляков. Действуя таким образом, Михаил Каховский вынудил противника отступать на Любар. Русская армия продолжала наступление, угрожая полякам обходами.

Польские войска, утомленные отступлением, вынуждены были на время остановиться под Любаром. Многие польские паны вместе с семьями бросали свои имения и бежали в австрийскую Галицию. 31 мая под Пиковом Юзеф Понятовский присоединил к главным силам дивизии Вельгорского и Костюшки.

Генерал-поручик Михаил Голенищев-Кутузов, отделившись от главных сил, соединился с корпусом Андрея Леванидова, направлявшимся через Чудново на Мирополье, для действия против тыла неприятеля.

1 — 2 июня Михаил Каховский с главными силами двинулся от Хмельника через Старую Синяву и Острополь с целью перейти у этого города через реку Случь и атаковать польские войска. В то же время генерал-майору Ираклию Моркову с четырьмя батальонами и двенадцатью эскадронами было приказано двигаться на польские войска, стоявшие под Любаром, чтобы скрыть наступление основных сил русской армии на Острополь. Вильгельм Дерфельден со своим корпусом был поставлен у Погребища для прикрытия тыла и обеспечения сообщений армии, а также для поддержки Тарговицкой шляхетской конфедерации, которая 3 июня была переведена в Умань.

Переправившись у Острополя, генерал-аншеф Михаил Каховский с главными силами русской армии выступил 3 июня на Вышнеполь, с целью атаковать польские войска под Любаром, причем Андрей Леванидов должен был преградить полякам путь в Полонное. Однако польский главнокомандующий Юзеф Понятовский, отрядив дивизию Тадеуша Костюшки под Чарторию с демонстративной целью (для угрозы сообщениям Андрея Леванидова), сам двинул быстро свои войска тремя колоннами через Чарторию, Борышковичи и Деревичи под Полонное, имея целью упредить русские войска. Андрей Леванидов со своим корпусом готовился уже выступать из Мирополя на Полонное, чтобы захватить город. Узнав о движении польской дивизии Тадеуша Костюшки в Чарторию, Андрей Леванидов поддался опасению быть атакованным с фронта Понятовским и с тыла Костюшкой. Андрей Леванидов с корпусом остался под Миропольем. Благодаря движению дивизии Костюшки к Чартории генерал-лейтенант Юзеф Понятовский с частью польской армии беспрепятственно прибыл в Полонное, но остальные колонны не смогли уйти от преследования русских.

В три часа ночи 4 июня Михаил Каховский двинул свои войска двумя колоннами в обход правого фланга польской армии. Во время марша выяснилось, что неприятель потянулся вниз по берегу реки Случь к Чартории, отделив до четырёх тысяч пехоты для прикрытия марша и занятия переправ на пути к Полонному, и десять эскадронов для прикрытия города Любар, лагеря и полевых складов. При приближении передовых отрядов русской армии склады были сожжены самим же противником. Тогда Михаил Каховский направил обе колонны к деревням Диживщизне и Динковцам, где были быстро устроены два моста через реку Бездонную Криницу и исправлена плотина. Неприятель, ввиду обхода его правого фланга, отступил. Передовые отряды русских войск преследовали поляков, которые отступали, потеряв 227 человек.

Между тем была замечена польская пехота левой колонны, прикрывавшая обоз и другую часть складов. Михаил Каховский направил против неё генерал-майора Ираклия Моркова с Екатеринославским егерским полком. Большая часть обоза была захвачена русскими, а другая бросилась к ближайшей польской колонне генерал-майора Михаила Виельгорского. Поляки были оттеснены русскими к деревне Деревичи, а когда начали отступление, под тяжестью обозов и орудий рухнул мост на гати через длинную запруду. По следам за польской армией двигались отряды под командованием бригадира Василия Орлова и генерал-майора Александра Тормасова (два полка казаков, двадцать эскадронов легкой кавалерии и два батальона егерей). Под деревней Деревичи русские настигли поляков и разбили. Те потеряли убитыми 981 человек, семь пушек, немалое число разного оружия, подвижной магазин с хлебом и часть денежной казны. Русские потеряли убитыми 98 человек. Потери поляков были бы больше, если бы генерал-поручик Андрей Леванидов со своим корпусом преградил им путь на Полонное.

Поражение в бою под Деревичами окончательно подорвало боевой дух отступающей польской армии. Юзеф Понятовский вступил в Полонное, где находились запасы. Он укрепил это местечко и позицию близ него и планировал удержать здесь наступающую русскую армию, но, вследствие падения духа в польских войсках после боя у Деревичей, беспорядочности отступления и других обстоятельств, а также ввиду решительного наступления в глубь польской территории русской армии Михаила Каховского, Юзеф Понятовский отказался от первоначального плана. Польский главнокомандующий отправил часть запасов к Заславлю, а остальные запасы зажег. 6 июня на рассвете польские войска оставили Полонное и выступили на Заславль. Отступление главных сил прикрывал арьергард под командованием генерал-майора Тадеуша Костюшки. 6 июня Михаил Каховский во главе русской армии вступил в город Полонное, где русские захватили сорок пять пушек. Юзеф Понятовский с польской армией расположился у Шепетовки и притянул к Зеленцам (Жилинцам) часть корпуса князя Михаила Любомирского.

Для преследования противника генерал-аншеф Михаил Каховский отправил первый отряд под командованием генерал-майора Шереметева, который догнал поляков с трудом, так как был задержан испорченными мостами. Затем был выдвинут второй отряд под начальством генерал-майора Ираклия Моркова, чтобы обойти поляков через Зеленцы и ударить им во фланг. Ираклий Морков быстро двинулся и 7 июня на рассвете в семь часов прибыл к Зеленцам. К этому времени князь Юзеф Понятовский успел поставить польские войска в боевой порядок, усилив их дивизиями генерал-лейтенанта князя Михала Любомирского, генерал-майора Людвиrа Трокина и генерал-майора Иосифа Зайончека.

7 (18) июня 1792 года в битве под Зеленцами русские войска разгромили польскую армию. 8-тысячный русский корпус генерал-майора Ираклия Моркова ударил прямо в центр польской армии, разгромив и обратив в бегство батальоны Любомирского и Потоцкого. После этого Ираклий Морков отправил кавалерию (два полка гусар и один полк казаков) на левое крыло польской армии. Русские гусары и казаки прорвали первый ряд польской конницы, но второй ряд под руководством генерал-майора Станислава Мокроновского отразил атаку и вынудил русскую кавалерию с потерями отступить. В 6 часов Юзеф Понятовский с польской армией начал поспешно отступать по направлению на Заславль. Почти в это же время подошёл и генерал-майор Тадеуш Костюшко вместе со своей дивизией, который, в свою очередь, завязал нерешительный бой с частью передового корпуса генерал-майора Ираклия Моркова, а затем отступил в лес и окольными путями присоединился 8 июня к Юзефу Понятовскому. В битве под Зеленцами поляки потеряли не менее 800 человек, не считая раненых, и два орудия, а русские 730 человек.

9 июня Тарговицкая конфедерация прибыла в Тульчин, следуя за наступлением русской армии. В Подольском, Киевском и Брацлавском воеводствах Речи Посполитой, занятых русскими войсками, были созданы провинциальные конфедерации вместе со своими маршалами и комиссарами. Члены Тарговицкой конфедерации: Франциск Гулевич, Антоний Четвертинский, Адам Мощенский и др., разъехались по южным польским воеводствам, привлекая шляхту к конфедерации. Тарговицкая конфедерация занималась формированием новой польской армии.

Уже в конце июня было создано два полка конфедерации под руководством генерала Войцеха Юзефа Рудницкого. Во время войны генерал Рудницкий перешёл на сторону русских, присягнул конфедерации и был назначен генералом формирующихся польских войск Тарговицкой конфедерации. При конфедерации находился барон Карл Яковлевич Бюлер, уполномоченный русской императрицы.

Между тем князь Юзеф Понятовский, сосредоточив под Заславлем 23-тысячную польскую армию, решил продолжать отступление, причем рассчитывал поставить следующую за ним русскую армию между двух огней, для чего выступил с 17-тысячным войском на Острог, направив князя Михаила Любомирского с 6-тысячным корпусом на Кунев. Юзеф Понятовский и Михаил Любомирский враждовали друг с другом и отступали отдельно по разным дорогам. 9 июня Михаил Каховский во главе русской армии вступил в Заславль. Князь Юзеф Понятовский выслал из Острога своих адъютантов к Каховскому в Заславль, предлагая русскому главнокомандующему заключить перемирие на четыре недели. Однако Михаил Каховский объявил, что будет продолжать свои военные действия против Речи Посполитой до ликвидации польской конституции 3 мая. Тем не менее поляки переговорами выиграли некоторое время, так как Михаил Каховский выступил из Заславля лишь 14 июня.

С этих пор Михаил Каховский решил угрожать левому флангу польской армии, с целью отрезать Юзефа Понятовского от польских воеводств и, при благоприятных условиях, отбросить его к австрийской границе, в Галицию. Поэтому Михаил Каховский не обратил внимания на движение 6-тысячного корпуса Михаила Любомирского на Кунев и двинулся с главными силами в Острог, направив корпус генерал-поручика Ивана Дунина на Черняхов, а корпус генерал-поручика Андрея Леванидова на Гущу, с целью перейти у этих местечек через реку Горынь и атаковать польскую армию на её сильной позиции под Острогом или охватить её с левого фланга.

Польские войска под командованием князя Юзефа Понятовского были расположены на неприступных крутизнах и высотах, подступ к которым затруднялся болотами и протоками. Кроме того, половина самого Острога, удобная для обороны, была укреплена и занята артиллерией и пехотой. При прибытии Михаила Каховского вместе с казаками, в 6 часов пополудни, завязался бой с передовыми частями противника, поспешившими отступить в Острог. Бой возобновлялся до вечера, но без всякого успеха для поляков. Русские войска, участвовавшие в бою, заночевали в боевом порядке, а другие — на пути, так как прибыли ещё не все силы: пройти приходилось 30 верст лесом.

Утром 15 июня замечены были польские войска, которые выстроили на высотах 4 батареи, приблизились к католическому монастырю Мензиржичи, окруженному валом, и намеревались преградить русским переправу. Михаил Каховский выслал генерал-майора Ираклия Моркова с двумя пехотными и тремя конными полками при десяти орудиях, чтобы выгнать врага и сбить его батареи, но действия Моркова должны были иметь значение демонстрации, так как Ивану Дунину и Андрею Леванидову вместе с их корпусами было подтверждено следовать как можно скорее к Черняхову и Гуще, ускорить переправу через Горынь и атаковать поляков с фланга и тыла. Действия Ираклия Моркова привели лишь к отступлению противника к его главному лагерю. Ночью Юзеф Понятовский получил данные, что легкие войска Ивана Дунина уже перешли через Горынь у Черняхова и что прочие его войска готовятся следовать за ними. Из-за приближения корпуса Ивана Дунина и нехватки боеприпасов князь Юзеф Понятовский отказался от дальнейшей обороны позиций у Острога и утром 16 июня отступил на Дубно. Генерал-аншеф Михаил Каховский тотчас же приказал восстановить мосты на реке Вилии и уже вечером 16 июня без сопротивления занял Острог. Русский главнокомандующий дал небольшой отдых русским войскам, а затем всю ночь преследовал польские войска до деревни Урвань. Михаил Каховский приказал генерал-поручику Ивану Дунину, перешедшему Горынь под Черняховом, со своим корпусом «следовать поспешнейше» для исполнения того же с левого фланга. Русские преследовали поляков до Варковичей. Поляки понесли довольно значительные потери, а русские потеряли всего 12 человек убитыми.

В это время в польской армии вспыхнули неудовольствия и раздоры. Князь Михаил Любомирский, владелец Дубно, не подготовил для польской армии квартиры в городе. Это вызывало раздражение и недовольство польских солдат. Польский главнокомандующий, князь Юзеф Антоний Понятовский, получавший от польского короля Станислава Августа Понятовского тайные письма, продолжал избегать решающих сражений с русскими войсками и отступал вглубь польской территории.

Во время русско-польской войны украинское население оказывало полное сочувствие русским солдатам и видело в них своих освободителей от польско-шляхетского владычества. Князь Юзеф Понятовский сообщал королю о том, что украинские крестьяне доставляют русским свежие продукты и показывают очевидное расположение к Москве. Тадеуш Костюшко жаловался, что в русских землях нельзя найти лазутчиков, чтобы разузнать о состоянии русской армии, а неприятель мог везде иметь верных агентов. 16 июня Белзская гражданская комиссия отписала польскому правительству, что холопы готовы подняться на новое восстание и просила не выводить со своей территории войск, иначе русское поспольство в один день перережет всех католиков. Генерал-майор Иосиф Зайончек в своих записках жалел, что поляки тогда не опустошали украинские земли, подобно тому, как поступали когда-то их предки.

Польский главнокомандующий Юзеф Антоний Понятовский и князь Михаил Любомирский, поссорившись между собой, не только с приближением русской армии отступали по разным дорогам, но, продолжая отступление и дойдя до Владимира-Волынского, расположились отдельно друг от друга. Юзеф Понятовский с основными силами польской армии расположился под Владимиром-Волынским, а князь Михаил Любомирский вместе с 6-тысячным корпусом встал лагерем у деревни Вербы.

Между тем русские войска задержаны были преимущественно значительным количеством рек, на которых поляками были уничтожены мосты. 17 июня Иван Дунин-Борковский и Андрей Леванидов строили мосты через реку Горынь. Перейдя через реку и продолжая охватывать польские войска в Дубно, генерал-поручик Андрей Леванидов с корпусом был направлен через Ровно и Кивань под Михов, а генерал-поручик Иван Дунин-Борковский с корпусом через Варковичи на Дубно, поддерживая связь с Михаилом Каховским. Главные силы русской армии расположились у деревни Урвани, где Михаил Каховский дал отдых войскам 18 — 19 июня с целью подтянуть отставшие обозы.

20 июня генерал-аншеф Михаил Каховский и генерал-поручик Иван Дунин-Борковский подошли к Дубно, после чего предполагалось атаковать неприятеля на следующий день. Но 21 июня выяснилось, что поляки, разломав мосты, ночью отступили из Дубно, оставив для прикрытия конный арьергард. Для преследования поляков были направлены два казацких, а затем ещё два легкоконных полка. С 17 до 21 июня было взято в плен 60 поляков, а в Дубне было захвачено «знатное количество провианта и амуниции». Русские войска, заняв Дубно, расположились у деревень Хорупани и Ивани. Михаил Васильевич Каховский дал войскам два дня отдыха и только 23 июня выступил из окрестностей Дубно, чтобы настичь отступающие польские войска, через Красное и Локачи во Владимир. Андрей Леванидов двигался от Михова через Ковель на Любомль. С 23 по 25 июня русскими было взято в плен 115 поляков. 25 июня был захвачен обоз из сорока повозок.

25 июня в Локаче было получено известие о том, что поляки расположились лагерем на высотах за рекой Лугой у Владимира и что они, «находясь в великом страхе, спешат отправлять свои обозы для переправы за Буг при Дубенке». Михаил Васильевич Каховский, дав 10-часовой отдых войскам, двинулся в 11 часов ночи и в 4 часа утра 26 июня прибыл к Владимиру-Волынскому с конницей. При получении донесения о подходе своей пехоты с артиллерией, Михаил Каховский приказал казакам произвести рекогносцировку предместья. Поляки не дождались атаки русских и начали быстро отступать к мосту через болото по пути на Дубенку, оставив для порчи моста и плотины на речке Луге часть пехоты, которая вскоре была опрокинута и разбита, а все мосты восстановлены. Русские войска готовились выступить на Владимир-Волынский, чтобы расположиться там на отдых, как вдруг на правом фланге показались войска князя Михаила Любомирского, которому Понятовский не дал знать о своем отступлении и который двинулся на выстрелы. После непродолжительного боя, потеряв до 200 человек, обоз с казной, с палатками и боевыми припасами, Михаил Любомирский быстро отступил к Бугу. Русские войска расположились на обоих берегах реки Луги. После своего поражения генерал-лейтенант Михаил Любомирский отказался от командования и уехал в Варшаву.

Польские войска, отступив за реку Буг, должны были оборонять линию этой реки, оставив за русскими украинские воеводства и защищая исконные польские земли. Польские войска расположились по всей этой линии для обороны. Генерал-аншеф Михаил Каховский во главе русской армии занял Владимир-Волынский, куда вскоре к нему прибыли лидеры Тарговицкой конфедерации. Михаил Каховский сформировал провинциальную волынскую конфедерацию, которая присоединилась к Тарговицкой. Это замедлило движение русской армии и дало полякам возможность усилить свою оборону. До 3 июля перед фронтом русской армии были отправлены небольшие казацкие отряды, а 3 июля русская армия под предводительством Михаила Каховского выступила из Владимира-Волынского на реку Буг, генерал-майор Александр Тормасов с отрядом стоял в Торче (Турчаны), а генерал-поручик Андрей Леванидов со своим корпусом находился в Любомле. Были получены известия, что польские войска сжигают мосты и паромы, портят броды и укрепляют свои позиции. Польский главнокомандующий Юзеф Понятовский с главными силами армии расположился лагерем под Дорогуском, откуда выслал дивизию генерал-майора Михаила Виельгорского в Опалин, а дивизию генерал-майора Тадеуша Костюшки в Кладнев. Юзеф Понятовский рассчитывал, что все главные силы русской армии выступят на Дорогуск. 5 июля все русские войска подошли к Бугу. 6 июля русская армия продолжала движение к переправе при Кладневе. Сюда и отправился для проведения рекогносцировки русский главнокомандующий Михаил Каховский.

Поляки, устроившие укрепления на обоих берегах реки, открыли огонь, но подошедшие егеря вместе с артиллерией заставили их прекратить перестрелку. Основные силы русской армии стали готовиться к переправе на другой берег. Корпуса под руководством генерал-майора Александра Тормасова и генерал-поручика Андрея Леванидова стояли наготове в Турчанах и Любомле, чтобы здесь переправиться через реку и с двух флангов охватить польские войска. Польская армия расположилась лагерем под Дубенкой. Поляки выжгли паромы и набросали в воду острозубчатые бороны для порчи лошадей, чтобы помешать русским войскам перейти через реку. Польские войска расположились по течению Буга от австрийской границы у деревни Воли до Влодавы. Генерал-майор Тадеуш Костюшко вместе со своей дивизией стоял от Воли до Дубенки, князь Юзеф Понятовский с главными силами расположился от Дубенки до Свержова, а генерал-майор Михаил Вельгорский со своей дивизией стоял от Свержова до Влодавы.

6 июля 1792 года русские войска под польскими выстрелами стали переправляться на другой берег реки Буг. Вначале егеря нашли два парома, не успевшие полностью выгореть, и перетащили их на правый берег. После этого началась переправа. Казаки переправлялись вплавь. Шесть эскадронов польской кавалерии, стоявшие в версте от переправы, были разбиты и опрокинуты. Русские быстро построили понтонный мост, по которому армия стала переправляться. Передовой русский корпус перешёл через Буг и расположился при Дубенке. На другой день [генерал-аншеф Михаил Каховский приказал атаковать польские войска. Генерал-майор Тадеуш Костюшко вместе с дивизией (7 — 8 тысяч человек) занимал сильную позицию, примыкавшую правым флангом к деревне Воля, рядом с австрийской границей, а левым флангом к деревне Уханке на Буге. Позиция была укреплена батареями, флешами и шанцами.

7 (18) июля 1792 года произошла битва под Дубенкой. Рано утром генерал-аншеф Михаил Васильевич Каховский выехал на рекогносцировку польской позиции с казаками и егерями. Хорошо укрепленные позиции поляков не смутили главнокомандующего, который полагался на храбрость и численное превосходство русских войск. В 3 часа пополудни Каховский двинул в атаку русские передовые войска тремя колоннами, которые были встречены огнём польской артиллерии. Михаил Каховский направил Салтыкова с двумя батальонами егерей и Орлова вместе с тремя полками казаков влево к Воле, чтобы выбить из леса легкие войска, находившиеся впереди правого фланга поляков. Другие два батальона егерей с двумя казацкими полками направлены были вправо к Уханке. Бражникову приказано было поставить батарею из двадцати орудий под прикрытием гренадер Зубова, а за ними должен был стать генерал-майор Ираклий Морков с кавалерией. Затем, когда подошли войска генерал-поручика Ивана Дунина, то двенадцать его орудий стали правее батареи Бражникова, а сам Дунин-Борковский с шестью батальонами, двадцатью четырьмя орудиями и одиннадцатью эскадронами кавалерии отправился вправо, против левого польского крыла. Двинувшись вперед в таком порядке, русская армия была встречена огнём всей польской артиллерии, которая, однако, слишком была разбросана, и потому огонь русских орудий быстро её подавил. Пользуясь этим, генерал-майор Василий Красно-Милашевич, который командовал пехотой левого крыла, послал пять рот гренадер против шанцев. Гренадеры, пробравшись через болото, взяли три шанца, а почти в то же время фанагорийцы разбили левое крыло поляков и захватили все его укрепления у Уханки. Таким образом, левый фланг и центр польской армии были разбиты. Тогда Михаил Каховский приказал полковнику Пальменбаху с елизаветградскими конными егерями овладеть укреплениями правого фланга поляков, прикрывавшими его путь отступления. Конные егеря захватили два шанца, но в это самое время был убит полковник Е. И. Пальменбах. Занятие польских шанцев несколько расстроило ряды атакующих, и на них ударила свежая польская конница Велевейского. Елизаветградские конные егеря были опрокинуты, но вскоре соединились с легко-конными эскадронами харьковцев и снова двинулись в атаку. Между тем русская пехота овладела всеми польскими укреплениями и даже лагерем противника. Польская армия потеряла убитыми и ранеными более девятисот человек, семь орудий. Русские войска потеряли убитыми и ранеными пятьсот человек. Разбитая польская дивизия Костюшки начала отступать в лес, русские войска до ночи преследовали бегущих поляков. После победы русские войска стали лагерем у Уханки.

7 июля 1792 года генерал-поручик Андрей Леванидов и генерал-майор Тормасов со своими корпусами переправились через Буг у Опалина и Дорогуска. Польские войска оказывали русским корпусам отчаянное сопротивление в двух местечках, но были вынуждены отступить, чтобы не попасть в окружение. 9 июля русский главнокомандующий Михаил Каховский приказал генерал-поручику Андрею Леванидову вместе со своим корпусом выступить (с 20-ти дневным запасом провианта) на Брест для соединения с белорусской армией генерал-аншефа Михаила Кречетникова. 10 июля Михаил Каховский с русской армией двинулся из Уханки, следуя за отступающими польскими войсками.

Юзеф Понятовский с польской армией отступал через Бискупице, Люблин и Куров на Пулавы. 14 июля 1792 года русские войска под предводительством генерал-аншефа Михаила Васильевича Каховского вошли в Люблин. Здесь Каховского ждал полковник Михаил Хоментовский, адъютант польского главнокомандующего, князя Юзефа Понятовского. Хоментовский привез Каховскому послание от русского посланника Якова Булгакова с извещением, что польский король Станислав Август Понятовский присоединился к Тарговицкой конфедерации. Михаил Хоментовский сообщил, что король Станислав Август Понятовский выслал Юзефу Понятовскому предписание прекратить военные действия против русской армии. Однако поляки, предполагая, что генерал-аншеф М. В. Каховский прекратит военные действия, решили воспользоваться этим обстоятельством и хоть под конец одержать победу над частью русской армии. Юзеф Понятовский организовал нападение на два казацких полка, находившиеся под Маркушевым, впереди основных сил русской армии. Но расчеты польского командования были расстроены прибытием к казакам подкреплений, о которых поляки не знали, кроме того, Михаил Каховский с главными силами двинулся к Маркушову.

26 июля 1792 года в бою у Маркушува бригадир Василий Орлов разбил польские войска, потерявшие до двухсот человек убитыми и ранеными, восемьдесят четыре человека пленными. Михаил Каховский разгадал польский план и, когда князь Юзеф Понятовский, прибыв к русским передовым постам, выразил желание переговорить с ним лично, то он отправил к нему Валериана Зубова с объявлением, что так как Юзеф Понятовский продолжал военные действия, невзирая на то, что король уже присоединился к конфедерации, то он не может с ним вступать в переговоры, но потребовал, чтобы Юзеф Антоний Понятовский или сложил оружие, или принес присягу Тарговицкой конфедерации. Однако пока Валериан Зубов ехал к нему, князь Юзеф Понятовский по другой дороге приехал к русским постам и, добившись встречи с русским главнокомандующим, предложил ему заключить перемирие на время, пока он не получит от польского короля приказ, что делать с войсками. Михаил Каховский подтвердил ему тоже, что передал через Валериана Зубова, и прибавил, что если поляки останутся так же близко к русским войскам, то он немедленно возобновит военные действия. Польский главнокомандующий Юзеф Понятовский уехал и попросил полтора часа на размышление, но ещё до истечения этого срока вернулся к Михаилу Каховскому в сопровождении более сорока польских офицеров и объявил, что им получено извещение от короля о его присоединении к Тарговицкой конфедерации, а потому просил прекратить военные действия. Михаил Каховский согласился, но продолжал требовать от Юзефа Понятовского исполнения всего, что было необходимо для полного обеспечения русских войск от вероломных нападений со стороны поляков.

18 июля Михаил Каховский прибыл в Пулавы, где к нему присоединился генерал-поручик Михаил Кутузов вместе со своим корпусом. Отсюда часть русской армии по требованию русского посланника Якова Булгакова была отправлена в Варшаву. С этой частью русской армии Михаил Каховский и занял 5 августа 1792 года Варшаву, столицу Речи Посполитой. В Варшаве генерал-аншеф Михаил Каховский с русским войском находился до 13 января 1793 года.

Действия белорусской армии

В мае 1792 года 32-тысячная русская армия под предводительством генерал-аншефа Михаила Никитича Кречетникова, разделенная на четыре корпуса, вторглась на территорию Белоруссии и Литвы. Первый и второй корпуса под командованием генерал-поручика князя Юрия Владимировича Долгорукова и генерал-майора Шимона Коссаковского должны были наступать из Динабурга и Полоцка на Вильно. Третий корпус под руководством генерал-поручика графа Бориса Петровича Меллина двинулся из Толочина на Минск. Четвёртый корпус под командованием генерал-поручика Ивана Евстафьевича Ферзена наступал из Рогачёва на Несвиж и Гродно.

26 мая в бою под селом Опса литовская конница (татарский полк) под командованием генерал-адъютанта Михаила Киркора пыталась остановить наступление корпуса генерал-поручика Юрия Долгорукова, но была разбита. Литовцы потеряли убитыми до трехсот человек. 31 мая 1792 года русские войска под командованием генерал-поручика Юрия Долгорукова, генерал-майора Шимона Коссаковского и генерал-майора Федора Денисова без сопротивления взяли Вильно (Вильнюс), столицу Великого княжества Литовского.

После взятия Вильно сторонники конституции 3 мая поспешно уехали из литовской столицы в Польшу и Пруссию. Русское командование разрешило всем приверженцам польской конституции заранее покинуть Вильно. Двести восемьдесят литовских дворян заявили о своей преданности Тарговицкой конфедерации. Русский генерал-майор Шимон Марчин Коссаковский стал составлять конфедерацию в Великом княжестве Литовском против новой польской конституции 3 мая. По взятия литовской столицы Шимон Коссаковский стал польным гетманом литовским, маршалом литовской конфедерации был избран крупный князь-магнат Александр Михаил Сапега, канцлер Великого княжества Литовского, а его помощником стал ловчий литовский Иосиф Забелло. По всем воеводствам и поветам Великого княжества Литовского были поспешно созданы провинциальные конфедерации вместе со своими маршалками и советниками. Великий гетман литовский и воевода виленский, князь Михаил Казимир Огинский, сторонник конституции 3 мая, добровольно отказался от гетманства.

14 июня 1792 года в Вильно прибыл сам генерал-аншеф Михаил Никитич Кречетников, главнокомандующий русской армии в Великом княжестве Литовском, который торжественно объявил о формировании литовской конфедерации. Генерал-майор Алексей Иванович Хрущов с отрядом занял Ковно (Каунус), где создал шляхетскую конфедерацию. Местные горожане даже добровольно принесли присягу на верность императрице Екатерине Великой. Но русский главнокомандующий генерал-аншеф Михаил Кречетников, ссылаясь на императорский указ, отказался принимать присягу от жителей Ковно.

Между тем отдельный корпус под командованием генерал-поручика графа Бориса Петровича Меллина, не встречая сопротивления, овладел Борисовом и двинулся под Минск. Борис Меллин занял Минск, где потребовал от города и всего воеводства покорности императрице. В Минске была спешно создана местная провинциальная конфедерация. Литовская армия (7700 человек) под начальством генерал-лейтенанта Юзефа Юдицкого, находившаяся под Минском, при приближении русского корпуса отступила в Столпцы. 31 мая Юзеф Юдицкий отошёл от Столпцов в Свержов. Юзеф Юдицкий вначале собирался защищать переправы через Неман и стал лагерем у Свержова, но 9 июня начал отступать на Мир. Отступление главных сил литовской армии должен был прикрывать генерал-майор Юзеф Беляк, который командовал 3-тысячным отрядом кавалерии (татарская конница и бригада народной кавалерии). 10 июня в бою под Столбцами русские войска под командованием Бориса Петровича Меллина разбили литовскую кавалерию.

Литовский главнокомандующий Юзеф Юдицкий выслал из Мира на разведку передовой отряд под руководством генерал-майора артиллерии Станислава Потоцкого (900 человек). Станислав Потоцкий выступил вперед, подобрался к русскому лагерю и вскоре прислал к генерал-лейтенанту Юзефу Юдицкому гонца, призывая его внезапно напасть на русский корпус генерал-поручика графа Бориса Меллина. Юдицкий с литовской армией двинулся из-под Мира навстречу русскому корпусу. Борис Меллин быстро разбил отряд Станислава Костки Потоцкого и стал его преследовать. 11 июня 1792 года в битве под Миром русский корпус под командованием Бориса Петровича Меллина победил литовскую армию под руководством Юзефа Юдицкого. Литовцы потеряли убитыми сто двадцать человек, русские — двести пятьдесят человек. Разбитая литовская армия отступила на Слоним и Гродно, где генерал-лейтенант Юзеф Юдицкий был отстранен королём от командования. Следующим литовским главнокомандующим король Станислав Август Понятовский назначил генерал-лейтенанта Михаила Забелло. Михаил Забелло со второй дивизией находился в Вильнюсе, откуда при приближении превосходящих сил русской армии вынужден был отступить в Гродно, где соединился с группировкой [Юзефа Юдицкого.

Русский корпус (5500 человек) под руководством генерал-поручика графа Ивана Евстафьевича Ферзена через Бобруйск и Слуцк двинулся на Несвиж. Несвижский замок был прекрасно укреплен, имел большой оружейный запас и сорок девять пушек, в нём находился крупный гарнизон (800 человек). 17 июня русские войска полностью окружили Несвиж. 19 июня после первого артиллерийского обстрела несвижский гарнизон капитулировал. Русские вступили в Несвиж и обезоружили городской гарнизон. Из Несвижа граф Иван Евстафьевич Ферзен с корпусом выступил на Слоним и 14 июля без сопротивления взял этот город.

Между тем генерал-поручик Юрий Владимирович Долгоруков со своим корпусом двинулся из Вильно в Гродно. Генерал-аншеф Михаил Кречетников приказал генерал-поручикам графам Борису Петровичу Меллину и Ивану Евстафьевичу Ферзену объединить свои корпуса, чтобы оттеснить немногочисленные литовские войска за Буг.

Новый литовский главнокомандующий, генерал-лейтенант Михаил Забелло, разделил небольшое литовское войско на три части: оставив первую часть в Гродно, вторую часть отправил в Новогрудок, а с третьей частью двинулся на объединённую русскую армию под руководством графов Ивана Ферзена и Бориса Меллина. 23 — 24 июня (4 — 5 июля) в бою под Зельвой передовой литовский отряд, оборонявший переправы через речку, был разбит и опрокинут русским войском. 25 июня деморализованная литовская армия под предводительством Михаила Забелло стала поспешно отступать на Подляшье, преследуемая корпусами Ивана Ферзена и Бориса Меллина. Генерал-поручик Юрий Долгоруков вместе со своим корпусом 25 июня взял город Гродно. Из Гродно корпус князя Юрия Долгорукова двинулся в Крынки, чтобы перерезать литовцам путь к отступлению.

Михаил Забелло отправил отряд на Мстибов, чтобы задержать корпус Юрия Долгорукова, а сам с усиленным маршем продолжал отступать к Бугу. 2 июля литовские войска вошли в Бельск. Здесь литовский главнокомандующий разделил войска на две части: одна часть армии под командованием генерал-лейтенанта Шимона Забелло двинулась в Брест, а другая часть под начальством Михаила Забелло продолжала своё отступление к Бугу. 7 июля литовский корпус Михаила Забелло расположился у селения Гранно, на реке Буг. Русское командование отправило корпус под командованием генерал-поручика графа Ивана Евстафьевича Ферзена на Брест-Литовский, чтобы защищать литовскую генеральную конфедерацию, которая сюда переезжала из Вильно. Князь Долгоруков и граф Меллин со своими корпусами двинулись на главные силы литовского войска, стоявшие у Гранно. 2-тысячный литовский корпус под командованием генерал-лейтенанта Шимона Забелло двинулся на Брест, где присоединил к себе местный гарнизон и отряды добровольцев. Численность корпуса Шимона Забелло возросла до пяти тысяч человек. Русский корпус генерал-поручика графа Ивана Ферзена (5500 человек) двинулся в Брест, чтобы не допустить соединения корпуса Шимона Забелло с польским корпусом Арнольда Бышевского, находившегося под Варшавой.

12 (23) июля 1792 года в бою под Брестом русские войска под командованием генерал-поручика Ивана Ферзена разбили литовский корпус Шимона Забелло, который потерял убитыми триста человек. С остатками своего корпуса Забелло переправился через реку Буг и отступил на Мазовию. Русские войска заняли Брест.

13 (24) июля 1792 года литовские войска (12 тысяч человек) под предводительством генерал-лейтенанта Михаила Забелло была атакованы русским корпусом (4500 человек) под руководством генерал-майора Федора Денисова под Кременем. Генерал-поручик Юрий Долгоруков с 4-тысячным русским корпусом перешёл через Буг и начал обходить правое крыло литовского войска. Литовская армия отошла из-под Гранне в Венгрув. Вскоре генерал-лейтенант Михаил Забелло получил из Варшавы сообщение о заключении перемирии. Тогда Михаил Забелло отправил к русскому командованию письмо, предлагая прекратить военные действия. Вечером произошла встреча между литовским командующим, генерал-лейтенантом Михаилом Забелло, и новым польным гетманом литовским Шимоном Коссаковским, который показал ему послание, где польский король Станислав Август Понятовский просил Михаила Забелло как можно скорее с войском спешить в Варшаву. Генерал-лейтенант Михаил Забелло вместе с литовской армией ускоренным маршем выступил к польской столице.

В июле Тарговицкая конфедерация находилась в Литине, а потом в Дубно. 25 июля из Дубно тарговицкие конфедераты выслали в Санкт-Петербург графа Юрия Вельгорского с письмом к императрице Екатерине Алексеевне. В письме маршал Тарговицкой конфедерации Станислав Щенсный Потоцкий благодарил Екатерину за предоставленную русскую военную помощь в борьбе против конституции 3 мая.

В конце июля 1792 года под давлением русской императрицы польский король Станислав Понятовский вынужден был присоединиться к Тарговицкой конфедерации. Станислав Август Понятовский организовал совещание, на котором присутствовали маршалы сейма, примас и министры правительства. Большинство высказалось за присоединение к Тарговицкой конфедерации. Основные сторонники конституции 3 мая (сеймовый маршал Станислав Малаховский, Игнаций Потоцкий, Казимир-Нестор Сапега и др.) вынуждены были покинуть Варшаву и эмигрировали за границу. Король Станислав Август Понятовский отправил гонцов в польскую и литовскую армии, приказав прекратить военный действия против русских войск и присоединиться к Тарговицкой конфедерации.

Русско-польская война 1792: список битв

Белоруссия

• Битва под Опсой — 26 мая 1792 — победитель: Россия
• Битва под Столбцами — 10 июня 1792 — победитель: Польша
• Сражение под Миром — 10 июня 1792 — победитель: Россия,
• Сражение под Зельвой — 4 июля 1792 — победитель: Россия,
• Сражение под Брестом — 23 июля 1792 — победитель: Россия

Подляшье

• Битва под Войшками — 14 июля 1792 — победитель: Россия,
• Битва у Кременя — 26 июля 1792 — победитель: Польша

Украина

• Битва под Борушковцами — 14 июня 1792 — победитель: Россия,
• Битва под Зеленцами — 18 июня 1792 — победитель: Польша (после битвы король учредил военную медаль, а вскоре и орден «Virtuti Militari»);

Малопольша (Люблинское воеводство)

• Битва под Дубенкой — 18 июля 1792 — победитель: Россия (генерал Каховский М. В. выбил Костюшко из неприступного положения при Дубенке (или Ухинке), между Бугом и австрийской границей).
• Сражение под Маркушувом — 26 июля 1792 — невыясненный итог. В вылазке казаков на обоз погибло 20 поляков, после чего русские захватили казну и отступили до подхода польских сил. Арьергард участвовал в кратковременной стычке и понёс потери от превосходящего противника. Однако экспроприация казны была осуществлена успешно. На следующий день война закончилась фактической победой Российской империи.

Ссылки

• [wars175x.narod.ru/1792rp_hron.html Военные действия в Великом Княжестве Литовском и Польше в 1792 году.] Хронологический указатель военных действий русской армии и флота. Т.1, С-Пб, 1908 г.

Источник

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• [wars175x.narod.ru/slw10.html С. М. Соловьев «Война 1792» (война в защиту конституции 3 мая)]
• [wars175x.narod.ru/Eng02.html Воспоминания Л. Н. Энгельгардта «Польская война 1792—1794»]
• [wars175x.narod.ru/bgr_kah.html#1792 М. В. Каховский «Кампания 1792 года»]

Отрывок, характеризующий Русско-польская война (1792)

Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.