Русско-турецкая война (1787—1791)

Русско-турецкая война 1787-1791
Основной конфликт: Русско-турецкие войны
Штурм Измаила. Гравюра С. П. Шифляра на основе натурной зарисовки.
Дата	13 (24) августа 1787 — 29 декабря 1791 (9 января 1792) года
Место	Молдавия, Бессарабия, Буджак, Сербия, Чёрное море, Северный Кавказ
Итог	победа Российской империи, заключение Ясского мира
Изменения	Ясский мир
Противники
Российская империя Российская империя Священная Римская империя Священная Римская империя Османская империя Османская империя Буджакская орда Горцы Северного Кавказа
Командующие
Г. А. Потёмкин П. А. Румянцев Н. В. Репнин А. В. Суворов И. В. Гудович Джон Пол Джонс Нассау-Зиген М.И.Войнович Ф. Ф. Ушаков Иосиф II А. Хадик Э. Г. Лаудон Ф. И. Кобургский Абдул-Хамид I † Селим III Коджа Юсуф-паша Кетхюда Черкес Хасан-паша Джезаирли Гази Хасан-паша † Русчуклу Челибизаде Шериф Хасан-паша Гиритли Хусейн-паша Айдозле Мехмед-паша Батал-паша Шахбаз Герай Бахт Герай Шейх Мансур #
Силы сторон
100 тысяч солдат 133 тыс. солдат не более 280 тысяч солдат
Потери
55 тысяч солдат убито и ранено  10 тысяч солдат убито и ранено 33 тысячи умерло от болезней 77 тысяч солдат

См. также Русско-турецкие войны

Русско-турецкая война (1787—1791) — война между Российской империей и Священной Римской империей, с одной стороны, и Османской империей — с другой. Сиятельная Порта планировала в этой войне вернуть себе земли, отошедшие к Российской империи в ходе Русско-турецкой войны 1768—1774, а также присоединённый к Российской империи в 1783 году Крым. Война закончилась победой Российской империи и заключением Ясского мира. В дореволюционной историографии эту войну называли Потемкинской: в честь главнокомандующего русскими войсками.

Предыстория

Конец Крымского ханства

См. также: Крымское ханство#Последние ханы и завоевание Крыма Российской империей.

После заключения Кючук-Кайнарджийского мира, предоставившего Крымскому ханству независимость, Россия начала постепенный вывод войск с полуострова. Петербург надеялся распространить своё влияние на ханство дипломатическим путём благодаря лояльности к Российской империи хана Сахиба II Гирея и пророссийским симпатиям его брата калги (наследника) Шахина Гирея. Турки же, нарушив договор 1774 года, попытались силой вмешаться в дела ханства.

Сам договор был очень невыгоден для Турции и уже одним этим не обеспечивал для Российской империи более или менее продолжительного мира. Порта всячески старалась уклониться от точного исполнения договора — то она не платила контрибуции, то не пропускала русские корабли в Чёрное море, то агитировала в Крыму, стараясь умножить там число своих приверженцев. Российская империя согласилась на то, чтобы крымские татары признавали власть султана как главы магометанского духовенства. Это дало султану возможность оказывать на татар и политическое влияние. В конце июля 1775 года турки высадили в Крыму свои войска.

Сахиб II Герай, возведённый в ханское достоинство Долгоруковым в 1771 году, не пользовался расположением народа, особенно за своё стремление к европейским реформам. В марте 1775 года он был свергнут протурецкой партией, и на его место был возведён ставленник Турции Девлет IV Гирей.

Эти события вызвали гнев Екатерины II и стоили должности командующему Второй русской армией Долгорукову, которого сменил генерал-поручик Щербинин. Екатерина II приказала в 1776 году Румянцеву двинуть часть войск в Крым, удалить Девлета Гирея и провозгласить ханом Шахина Гирея. В ноябре 1776 года князь Прозоровский вступил в Крым. Русские беспрепятственно заняли крымские крепости, перешедшие к Российской империи по Кючук-Кайнарджийскому договору. Туркам пришлось отступать, Девлет Гирей бежал в Турцию, а крымский трон весной 1777 года занял брат Сахиба Гирея — Шахин Герай, которому Российская империя назначила единовременно 50 тыс. рублей и ежегодную пенсию по 1000 рублей в месяц. Новый хан не мог пользоваться расположением подданных. Деспот от природы, расточительный Шахин Гирей обирал народ и с первых же дней своего правления вызвал его негодование. Новый хан удерживался у власти только благодаря военной поддержке Российской империи. Шахин Гирей задумал, между прочим, завести в Крыму регулярное войско, но оно-то и погубило хана. Среди вновь образованного войска вспыхнул мятеж.

Турция воспользовалась этим, и изгнанный Долгоруковым в 1771 году Селим III Гирей явился в Крым и был провозглашён ханом. В помощь ему Турция отправила 8 кораблей. Екатерина после этого приказала Румянцеву восстановить власть Шахина Гирея и прекратить мятеж. Исполнение этого приказания было поручено снова князю Прозоровскому, который принудил мурз 6 февраля 1778 года явиться с покорностью к Шахину Гирею.

Вскоре произошёл переворот и в Константинополе. Великим визирем был назначен Калафат Мехмед-паша - человек миролюбивого характера, и 10 марта 1779 года с Турцией была подписана конвенция, которой подтверждался Кючук-Кайнарджийский договор и Шахин Гирей признавался ханом. После этого русские войска ушли из Крыма и остановились в ожидании дальнейших событий на границах.

Власть нелюбимого народом Шахина Гирея была непрочна. В июле 1782 года против него вспыхнул мятеж, и Шахин Гирей принуждён был убежать в Керчь. Турки заняли Тамань и угрожали переправой в Крым. Тогда командовавший русскими войсками на юге Потёмкин поручил своему двоюродному брату П. С. Потёмкину оттеснить турок за Кубань, Суворову — усмирить ногайских и буджакских татар, а графу де Бальмену вступить в Крым и водворить там спокойствие.

В Крыму было неспокойно, постоянно вспыхивали мятежи, плелись заговоры, духовенство агитировало за Турцию. Тогда, по предложению Потёмкина, императрица решилась на ликвидацию ханства. Шахина Гирея Потемкин убедил отказаться от власти, передав её в руки русской императрицы. Русские войска были сосредоточены немедленно на турецких границах, военный флот появился на Чёрном море, а 8 (19) апреля 1783 года был выпущен манифест о присоединении к Российской империи Крыма, Тамани и кубанских татар. Турция принуждена была покориться этому, и султан в декабре 1783 года признал формальным актом присоединение Крыма, Тамани и Кубани к Российской империи.

Османская империя и европейские страны формально признали вхождение Крыма в состав Российской империи. Новоприсоединённые владения стали называть Тавридой. Фаворит императрицы, Потёмкин, светлейший князь Таврический, должен был заботиться об их заселении, развитии экономики, строительстве городов, портов, крепостей. Главной базой создававшегося Черноморского флота стал Севастополь.

Протекторат восточной Грузии

24 июля (4 августа) 1783 года был заключён договор о покровительстве и верховной власти Российской империи с объединённым грузинским царством Картли-Кахети (иначе Картлийско-Кахетинским царством, Восточная Грузия), согласно которому Восточная Грузия перешла под протекторат России. Договор резко ослабил позиции Ирана и Турции в Закавказье, формально уничтожив их притязания на Восточную Грузию.

Турецкое правительство искало повода к разрыву с Российской империей. Ахалцыхский паша уговаривал грузинского царя Ираклия II отдаться под покровительство Порты; когда же тот отказался, то паша стал организовать систематические набеги на земли грузинского царя.

До конца 1786 года Россия ограничивалась одними только письменными заявлениями по этому поводу, которые Порта большей частью оставляла без ответа. В конце 1786 года Екатерина II также решилась действовать более твёрдо. Потёмкину было поручено главное начальство над войсками и предоставлено право действовать по своему усмотрению.

Австро-российский союз

В 1787 году императрица Екатерина II совершила триумфальную поездку по Крыму в сопровождении представителей иностранных дворов и своего союзника, императора Священной Римской империи Иосифа II, путешествовавшего инкогнито (см. Потёмкинские деревни). Это событие сильно всколыхнуло общественное мнение в Стамбуле, возникли реваншистские настроения, подпитанные заявлением британского посла, что Британия поддержит Османскую империю, если она начнёт войну против Российской империи.

Российскому посланнику в Константинополе, Булгакову, было поручено потребовать от Порты:

1. чтобы границы царя грузинского, как подданного Российской империи, никогда не беспокоились турками;
2. чтобы беглые русские не оставлялись в Очакове, а отсылались за Дунай;
3. чтобы кубанцы не нападали на российские границы.

Представления Булгакова не имели успеха, а Порта, со своей стороны, требовала, чтобы российское правительство вовсе отказалось от Грузии, уступило Турции 39 соляных озёр близ Кинбурна и предоставила Порте иметь своих консулов в российских городах, в особенности же в Крыму, чтобы турецкие купцы платили пошлины не более 3 %, а российским купцам запрещено было вывозить турецкие произведения и иметь на своих судах турецких матросов. Так как Порта требовала срочного ответа до 20 августа, то неприязненное положение было очевидным.

Не дождавшись ответа от Булгакова, Порта предъявила новое требование — отказаться от Крыма, возвратить его Турции и уничтожить насчёт него все договоры. Когда Булгаков отказался принять подобное требование, то был заключён в Семибашенный замок. Поступок этот был равносилен объявлению войны. Обе стороны стали деятельно готовиться ко второй турецкой войне.

Начало войны

В 1787 году Турция, пользуясь поддержкой Великобритании, Франции и Пруссии, выдвинула ультиматум Российской империи с требованием восстановления вассалитета Крымского ханства и Грузии, а также добивалась от Российской империи разрешения на досмотр кораблей, проходящих через проливы Босфор и Дарданеллы. 13 августа 1787 года Османская империя, получив отказ, объявила войну Российской империи, но турецкие приготовления к ней были неудовлетворительными, а время было выбрано неподходящее, так как Российская империя и Священная Римская империя незадолго до этого заключили военный союз, о котором турки узнали слишком поздно. Начальные успехи турок против австрийцев в Банате вскоре сменились неудачами в военных действиях против России.

Кинбурнское сражение

Через неделю после объявления войны, начавшейся 13 (24) августа 1787 год, турецкая флотилия атаковала два русских судна, стоявшие около Кинбурна, и вынудила их отступить в лиман. Но последовавшие в сентябре и октябре попытки овладеть Кинбурном были отбиты 4x-тысячным отрядом под руководством Суворова. Победа при Кинбурне (1 (12) октября 1787) стала первой крупной победой русских войск в русско-турецкой войне 1787—1791 годов. Она фактически завершила кампанию 1787 года, поскольку турки в этом году больше не предпринимали активных действий. В конце года генерал Текели осуществил успешный набег на Кубань. Других военных действий не велось, так как русских войск на Украине хотя и было достаточно для обороны страны, но для наступательных операций они ещё не были готовы. Турецкая армия также была неподготовленной. Вторая попытка турецких войск овладеть Кинбурном, предпринятая зимой 1787—1788 годов, также оказалась безуспешной.

Зимой Российская империя скрепила союз с Священной Римской империей, заручившись от императора Иосифа II обязательством поддержки объявления войны Турции. Турки же, узнав об угрожающей им с двух сторон опасности, решились сначала ударить на австрийцев, с которыми надеялись легче справиться, а против России ограничиться, до времени, усилением дунайских крепостей и высылкой флота для поддержки Очакова и нападения на Херсон.

Кампания 1788 года

Осада Хотина

К весне 1788 года на юге были образованы две армии: главная, или Екатеринославская (около 80 тыс.человек), под командованием Потёмкина, должна была овладеть Очаковом, откуда туркам было удобно возбуждать смуты в Крыму; вторая, Украинская армия Румянцева (до 37 тыс. человек), должна была держаться между Днестром и Бугом, угрожать Бендерам и поддерживать связь с австрийцами; наконец, отряд генерала Текели (18 тыс.) стоял на Кубани для защиты русских пределов с восточной стороны Чёрного моря.

Австрия, со своей стороны, выставила весьма сильную армию под начальством Ласси, который, однако, увлекаясь так называемой кордонной системой, чрезмерно разбросал свои войска, и это вызвало последующие крупные неудачи.

Румянцев, сосредоточив в половине мая свою армию в Подолии, отделил отряд генерала Салтыкова для связи с австрийскими войсками принца Кобургского и для содействия им в овладении Хотиным; главные же силы Украинской армии 20 июня перешли через Днестр у Могилёва; однако до серьёзного столкновения с турками, сосредоточившимися у Рябой Могилы, дело не дошло, и всё лето проведено в маневрированиях.

Затем, после сдачи Хотина (где оставлен австрийский гарнизон), отряд Салтыкова назначен был для прикрытия со стороны Бендер левого крыла Украинской армии, расположившейся между Прутом и Днестром. Когда же турки ушли от Рябой Могилы, то российские войска заняли зимние квартиры, частью в Бессарабии, частью в Молдавии. Принц Кобургский передвинулся к западу для сближения с русскими войсками в Трансильвании. 17 декабря пал Очаков, и главная армия после этого расположилась на зимовку между Бугом и Днестром. Действия генерала Текели были успешны: он неоднократно разгонял скопища татар и горцев, угрожая в то же время Анапе и Суджук-кале.

Морская осада Очакова

Основная статья: Морская осада Очакова

24 мая 1788 часть русской главной армии (40 тыс.) двинулась от Ольвиополя к Очакову, правым берегом Буга, в лимане которого уже стояла вновь сооружённая русская днепровская малоразмерная флотилия под командованием нанятых Екатериной II контр-адмиралов Джон Пол Джонса и Нассау-Зигена, подчинённых непосредственно Потёмкину. В подчинении у Нассау-Зигена был также герой предыдущей русско-турецкой войны Алексиано Панагиоти. Все трое находились на «Святом Владимире». 7 июня турецкий флот (60 судов) атаковал днепровскую флотилию, но был отражён, а новая, предпринятая им 17 июня атака закончилась полным его разгромом Пол Джонсом и Нассау-Зигеном и бегством половины флота в Варну. 30 не сумевших сбежать повреждённых судов, укрывшихся под стенами Очакова, были здесь 1 июля атакованы и истреблены гребной эскадрой Нассау-Зигена. Между тем, Потёмкин 29 июня обложил крепость и приступил к осадным работам. В конце 1788 года из-за взаимных конфликтов и немилости Потёмкина Джон Пол Джонс и Нассау-Зиген поочерёдно были переведены в Санкт-Петербург, а Алексиано Панагиоти скончался от простуды.

Сражение у Фидониси

3 (14) июля 1788 года, несмотря на значительное численное превосходство бежавшего на юг остатка разбитого под Очаковым турецкого флота, подошедшая к этому времени из Крыма Севастопольская эскадра под командованием контр-адмирала М. И. Войновича встретила и продолжила добивать его, нанеся ему поражение в сражении у Фидониси.

Штурм Очакова

6 (17) декабря 1788, после долгой осады армией князя Потемкина и Суворова, пал Очаков, весь его турецкий гарнизон был уничтожен. Новость об этом так шокировала султана Абдул-Хамида I, что он умер через 4 месяца от сердечного приступа. Турецкие генералы демонстрировали свою непрофессиональность, а в армии начались волнения. Походы турок на Бендеры и Аккерман провалились. Белград в одночасье был взят австрийцами.

Вступление Австрии в войну

Что касается союзников Российской империи, то кампания 1788 года была для них несчастлива: турки вторглись в австрийские пределы и после одержанных ими побед при Мегадии и Слатине Иосиф II согласился на трёхмесячное перемирие, которое визирь предложил ему, узнав о падении Хотина и опасаясь, что Румянцев и принц Кобургский двинутся в тыл турецкой армии.

Кампания 1789 года

По предначертанному для кампании 1789 году плану Румянцеву указано наступать к Нижнему Дунаю, за которым сосредоточивались главные силы турок; Ласси должен был вторгнуться в Сербию, Потёмкин — овладеть Бендерами и Акерманом. Но к весне Украинская армия доведена была лишь до 35 тыс., что Румянцев признавал недостаточным для решительных действий; Екатеринославская армия всё ещё оставалась на зимних квартирах, а сам Потёмкин жил в Петербурге; австрийские войска Ласси были по-прежнему разбросаны по границе; корпус же принца Кобургского находился в северо-западной Молдавии.

Между тем визирь ещё в начале марта выслал на левый берег Нижнего Дуная два отряда, численностью в 30 тыс. человек, рассчитывая разбить порознь принца Кобургского и передовые русские войска и овладеть Яссами, для поддержки же помянутых отрядов выдвинут был к Галацу 10-тысячный резерв. Расчёт визиря не оправдался: принц Кобургский успел отступить в Трансильванию, а высланная Румянцевым навстречу туркам дивизия генерала Дерфельдена нанесла туркам троекратное поражение: 7 апреля — Кара Мехмеду (10000) у Бырлада, 10-го Якуб аге (20000) у Максимени и 20-го Ибрагиму (10000) — у Галаца. Вскоре Румянцев был заменён князем Репниным, и обе русские армии соединены в одну, Южную, под начальством Потёмкина. По прибытии к ней, в начале мая, он разделил свои войска на 5 дивизий; из них 1-я и 2-я только в конце июня собрались у Ольвиополя; 3-я, Суворова, стояла у Фальчи; 4-я, князя Репнина — у Казнешти; 5-я, Гудовича — у Очакова и Кинбурна.

11 июля Потёмкин с двумя дивизиями начал наступление к Бендерам. Визирь двинул 30-тысячный корпус Османа-паши в Молдавию, надеясь разбить находившиеся там русские и австрийские войска до приближения Потёмкина; но Суворов, соединившись с принцем Кобургским, 21 июля атаковал и разбил турок под Фокшанами.

Между тем Потёмкин продвигался вперёд крайне медленно и только около 20 августа подошёл к Бендерам, куда притянул и значительную часть находившихся в Молдавии русских войск. Тогда визирь снова перешёл в наступление, думая воспользоваться ослаблением русских сил в княжестве. Собрав до 100 тыс. человек войска, он в конце августа перешёл Дунай и двинулся к реке Рымник, но здесь 11 сентября потерпел совершенный разгром от войск Суворова и принца Кобургского. Ранее, 7 сентября, другой турецкий отряд был разбит на реке Салча князем Репниным. Победа Рымникская была настолько решительна, что союзники могли бы беспрепятственно перейти Дунай; но Потёмкин, удовлетворившись ею, продолжал стоять у Бендер и только приказал Гудовичу овладеть укреплениями Хаджибей и Аккерман. Когда это было исполнено, то 3 ноября наконец сдались и Бендеры, чем кампания была закончена. Со стороны австрийцев главная армия в течение лета ничего не предпринимала и только 1 сентября перешла Дунай и осадила Белград, который 24 сентября сдался; в октябре были взяты ещё некоторые укреплённые пункты в Сербии, а в начале ноября принц Кобургский занял Бухарест. Несмотря, однако, на ряд тяжёлых ударов, султан решился продолжать войну, так как Пруссия и Англия обнадёживали его поддержкой. Прусский король, встревоженный успехами России и Австрии, заключил в январе 1797 года договор с Портой, которым гарантировал неприкосновенность её владений; кроме того, он выставил на русских и австрийских границах многочисленную армию и в то же время подстрекал шведов, поляков и венгров к враждебным действиям.

Кампания 1790 года

Кампания 1790 года началась для австрийцев крупной неудачей: принц Кобургский был разбит турками под Журжей. В феврале того же года умер император Иосиф II, а преемник его, Леопольд II, склонился на открытие мирных переговоров при посредстве Англии и Пруссии. Созван был конгресс в Рейхенбахе; но императрица Екатерина отказалась от участия в нём.

Тогда турецкое правительство, ободрённое благоприятным для него оборотом дел, решило попытаться вновь овладеть Крымом и прикубанскими землями, а на Нижнем Дунае ограничиться обороной. Но действия на Чёрном море были опять неудачны для турок: их флот испытал двукратное (в июне и августе) поражение от контр-адмирала Ушакова. Тогда наконец и Потёмкин решился перейти в наступление. Одна за другой пали Килия, Тульча, Исакча; но Измаил, обороняемый многочисленным гарнизоном, продолжал держаться и только 11 декабря был взят Суворовым после кровопролитного штурма.

На Кавказе турецкий корпус Батал-паши, высадившийся у Анапы, двинулся в Кабарду, но 30 сентября был разбит генералом Германом; а русский отряд генерала Розена подавил восстание горцев.

Кампания 1791 года

В конце февраля 1791 года Потёмкин уехал в Петербург, и начальство над армией принял Репнин, поведший дело более энергично. Он перешёл Дунай у Галаца и 28 июня одержал у Мачина решительную победу над визирем. Почти одновременно на Кавказе Гудович штурмом овладел Анапою.

Тогда визирь вступил с Репниным в переговоры о мире, но османские уполномоченные всячески затягивали их, и только новое поражение османского флота у Калиакрии ускорило ход дел, и 29 декабря 1791 года в Яссах был заключён мир.

Война на море

Несмотря на численное превосходство турецкого флота, разные эскадры создававшегося быстрыми темпами российского Черноморского флота, под командованием контр-адмиралов Джон Пол Джонса, Нассау-Зигена, Н. С. Мордвинова, М. И. Войновича, Ф. Ф. Ушакова нанёсли ему крупные поражения в сражениях в Лимане (1788), у Фидониси (1788), в Керченском проливе (1790), у Тендры (1790) и при Калиакрии (1791).

Итоги войны

Новому султану Селиму III хотелось восстановить престиж своего государства хотя бы одной победой, прежде чем заключить с Российской империей мирный договор, но состояние турецкой армии не позволяло надеяться на это. В итоге Османская империя в 1791 году была вынуждена подписать Ясский мирный договор, закрепляющий Крым и Очаков за Российской империей, а также отодвигавший границу между двумя империями до Днестра. Турция подтвердила Кючук-Кайнарджийский договор и навсегда уступила Крым, Тамань и кубанских татар. Турция обязалась уплатить контрибуцию в 12 млн пиастр. (7 млн рублей), но граф Безбородко, после того как эта сумма была внесена в договор, от имени императрицы отказался от её получения. Финансовые дела Турции и без того пришли в страшное расстройство после второй войны с Российской империей.

Литература

• Василенко Н. П. Турецкие войны России // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Петров А. Н. [www.runivers.ru/lib/detail.php?ID=434389 Вторая турецкая война в царствование императрицы Екатерины II. В 2-х т.] — СПб.: 1880.
• Цебриков Р. М. [www.memoirs.ru/rarhtml/1044Cebrikov.htm Вокруг Очакова. 1788 г. (Дневник очевидца)] / Сообщ. П. Ф. Бычков // Русская старина, 1895. — Т. 84. — № 9. — С. 147—212.
• Этон В. [memoirs.ru/texts/Eton_RS75_13_7.htm Средство принудить турецкий флот удалиться с Чёрного моря и уничтожение гаваней на Архипелаге и Средиземном море] / Сообщ. А. Туган-Мирза-Барановский // Русская старина, 1875. — Т. 13. — № 7. — С. 443—446. — Под загл.: Проект удаления турок с Чёрного моря. 1780-х гг.
• Войнович П. В. Воин под Андреевским флагом. М.: 2011
• Лебедев А. А. Фрегаты против кораблей. Неизбежный и неоценный эпизод Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. СПб. ИПК Гангут. 2011. ISBN 978-5-904180-42-3
• Лебедев А. А. От Фидониси до Корфу. За кулисами больших побед Ф. Ф. Ушакова // Гангут 2011. № 66.
• Лебедев А.А. Малоизвестные моменты русско-английского кризиса 1791 года // Гангут. 2015. № 89 – 90.
• Сапожников И. В. , Сапожникова Г. В. [www.academia.edu/13451193/Запорожские_и_черноморские_казаки_в_Хаджибее_и_Одессе._1998 Запорожские и черноморские казаки в Хаджибее и Одессе (1770—1820-е годы). — Одесса, 1998.]

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Русско-турецкая война (1787—1791)
• [wars175x.narod.ru/175_rt02.html Вторая Русско-Турецкая война 1787—1792 гг. Статьи карты и документы.]
• Пирожников А. И. [chigirin.narod.ru/book18.html История 10-го пехотного Новоингерманландского полка. Тула, 1913]
• [wars175x.narod.ru/dc17.html Росписание Российских Императорских армий на 1787 год. Украинская и Екатеринославская армии.]
• Грибовский В. Ю. [briz-spb.narod.ru/Articles/Ushakov.html Российский Черноморский Флот в морских сражениях Русско-турецкой войны 1787—1791 годов]

Отрывок, характеризующий Русско-турецкая война (1787—1791)

Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.