Русско-шведская война (1590—1595)

Русско-шведская война 1590—1595 годов — военный конфликт между Русским царством и Швецией за утерянные в годы Ливонской войны крепости Нарву, Ивангород, Ям (теперь Кингисепп), Копорье и прилегающие территории.

Предпосылки

Русское правительство Бориса Годунова пыталось дипломатическими методами вернуть захваченные Швецией в ходе Ливонской войны земли в Прибалтике (Нарва, Ивангород, Ям, Копорье) и Карелии (причем мирного договора с установлением границ между Швецией и Россией заключено не было). Однако шведский король Юхан III возвращать земли отказывался и больше того — стремился закрепить отнятые у русских территории в составе Швеции новым договором. При этом он надеялся на помощь своего старшего сына Сигизмунда Вазы, который после смерти Стефана Батория занял польский престол и стал в Речи Посполитой королём Сигизмундом III. Война становилась неизбежной, и действовать русским надо было быстро — пока Сигизмунд III не укрепился на польском престоле.

Боевые действия

Война началась с серии шведских нападений на пограничные русские гарнизоны. В ответ русские начали собирать армию. Общий сбор войск и распределение воевод по полкам провели в Новгороде 4 января 1590 года. Всего армия насчитывала около 35 тысяч человек под общим командованием царя Фёдора Иоанновича. Из Новгорода полки двинулись к Яму, при этом один отряд под командованием А. Писемского и Л. Хрущова был отправлен осаждать Копорье. 27 января 1590 года Ям сдался подошедшим русским войскам, шведский гарнизон (всего 500 человек) сдал город без боя и по условиям капитуляции был отпущен к своим. После этого русские оставили в Яме свой гарнизон, а остальные силы армии двинулись на Ивангород и Нарву. Следом за армией из Пскова вышел обоз с осадной артиллерией.

Настоящие бои начались именно при Ивангороде. 30 января шведский отряд в 4 тысячи человек (по другим данным, 20 тысяч человек) атаковал вышедший к городу русский передовой полк во главе с Дмитрием Хворостининым. Однако русские отбили атаку и выиграли битву под Ивангородом — шведам пришлось отступить к городку Раквере. 2 февраля к Ивангороду и Нарве вышли главные силы русских, 5 февраля они установили осадную артиллерию и начали обстрел обеих крепостей (см. осада Нарвы). 19 февраля русские пошли на штурм, но шведы смогли отбить приступ, при этом русские понесли большие потери. Сразу после неудачного штурма была возобновлена массированная бомбардировка крепостей, и уже на следующий день, 20 февраля, шведы запросили перемирия. Условия перемирия обсуждались несколько раз, и каждый раз, когда шведы начинали упорствовать, русские снова принимались за обстрел крепостей. Наконец, перемирие было подписано 25 февраля сроком на один год. Все время осады и обстрелов шведский командующий генерал Г. Байер собирал свои войска в районе Раквере. Русская конница своими набегами держала шведов на месте и в постоянном напряжении.

По условиям перемирия, в течение года стороны должны были обсудить и согласовать мирный договор. Однако Юхан III отказался заключать мир на русских условиях. Время переговоров шведы использовали для усиления своей армии. Численность корпуса в Прибалтике они довели до 18 тысяч человек, нерешительного Байера отправили в отставку, а вместо него командовать назначили маршала К. Флеминга. Шведы нарушили перемирие в ноябре 1590 года. Они попытались захватить Ивангород, но их нападение было отбито. Преследуя бегущих шведов, русские осадили Нарву, однако осада была снята по приказу из Москвы — русские вернулись на исходные позиции.

В декабре 1590 шведы пытались небольшими отрядами разорять пограничные русские земли. В январе 1591 на перехват идущего к Копорью 14-тысячного шведского войска вышли русские отряды из Тесово и Орешка. Бои вокруг Копорья шли три недели, в результате шведов прогнали. Летом 1591 шведам в бою под Гдовом удалось разбить один из русских отрядов и взять в плен воеводу Долгорукова.

Основные силы Русского государства в это время были заняты отражением набега крымского хана Газы II Гирея на Москву. Воспользовавшись этим, шведы начали войну на территории северных волостей России. Их войска дошли до Белого моря, захватили Печенгский монастырь, разорили окрестности Кольского острога и земли Соловецкого монастыря (хотя ни сам острог, ни Соловки им взять так и не удалось). В ответ на это русские послали к Соловецкому монастырю большой отряд под командованием братьев Волконских, который вместе с местным ополчением прогнал шведов. В качестве возмездия русские войска перешли границу и разорили шведские волости Олой, Лиинелу, Сиг.

Масштабные боевые действия русских в Эстляндии и Карелии возобновились после разгрома татарского набега. В декабре 1591 из Москвы вышло войско из шести полков. По дороге его усилили казаками и конными стрелецкими сотнями. 30 января 1592 русские подошли к Выборгу и были атакованы шведским гарнизоном. Однако шведы не выдержали контратаки одного из русских полков, и бежали обратно в крепость. За неделю русские разорили округу Выборга и выступили к Кексгольму (Кореле). Разорив округу Кексгольма, русские в феврале вышли к Орешку. На северном ТВД в январе 1592 из Сумского острога (принадлежал Соловецкому монастырю) вышел отряд воеводы Волконского с полевой артиллерией, — разорив пограничные шведские районы, он вернулся обратно. В ответ шведы напали на Сумский острог летом, но Волконский ждал их, был готов и разгромил их.

20 января 1593 года в Ивангороде русскими и шведами было заключено перемирие на два года. Однако в марте 1594 шведы нарушили его и несколько раз нападали на русские пограничные районы. Правительство Годунова к тому времени уже стремилось заключить мир и поэтому не стало устраивать ответных действий. 9 ноября 1594 года в деревне Тявзино рядом с Ивангородом начались мирные переговоры. Они шли довольно долго — мир был подписан только 18 мая 1595 года.

Окончание войны

Война закончилась подписанием Тявзинского мира (встречается также написание «Тейсинский мир»), подписанным в селении Тявзино (Тейсино, шведское наименование селения — Teusina) в 1595 году. Русские признали права Шведского королевства на княжество Эстляндское и отказывались от использования лесов во внутренней Финляндии. Шведы согласились вернуть России крепость Кексгольм с уездом и признали отошедшими к Русскому царству города, взятые (освобожденные) русскими войсками в начале войны — Ям, Ивангород, Копорье (захваченные Швецией у России в ходе Ливонской войны), кроме того, Орешек (Нотебург) и Ладога были также признаны русскими и также возвращены России. Граница между Россией и Швецией, установленная согласно Тявзинскому миру, впервые была определена до самого Северного моря и установила границы государств после Ливонской войны 1558—1583 гг. Таким образом, цели русских в ходе войны были достигнуты. В результате установления новой границы северная часть Балтийского моря стала по сути внутренним шведским морем.

В финской историографии эта война имеет название Pitkä viha («Долгая вражда»).

Дубинная война

Одним из последствий войны стала так называемая Дубинная война — крестьянское восстание в Финляндии, начавшееся в 1596 году. Тяжёлое положение крестьян в значительной степени было обусловлено действовавшей при Флеминге постойной повинностью (воинским постоем), которая продолжилась даже после того, как был подписан мирный договор с Россией: Флеминг ссылался на то, что вопрос с границами ещё до конца не решён, но было очевидно, что истинная цель поддержания войск в боевой готовности состоит в подготовке к отражению возможного вторжения в Финляндию войск герцога Карла Сёдерманландского (будущего короля Швеции Карла IX). В 1597 году восстание было подавлено, его руководители во главе с Яакко Иллкой были схвачены и казнены.

Литература

• Мейнандер Х. История Финляндии = Henrik Meinander. Finlands historia. Linjer, strukturer, vändpunkter / Пер. со швед. З. Линден. — М.: Издательство «Весь Мир», 2008. — 248 с. — (Национальная история). — 3000 экз. — ISBN 978-5-7777-0429-0. — УДК 94(480)
• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия книги на сайте Финского биографического общества]. — [www.webcitation.org/6D0LhuAVV Архивировано] из первоисточника 18 декабря 2012. Проверено 27 декабря 2012.

Ссылки

• [www.world-history.ru/events_about/1602/2123.html Русско-шведская война 1590—1595 гг.: статья на сайте «Всемирная история»]  (Проверено 31 января 2011)
• [www.kolamap.ru/16.html Карты XVI века на сайте «Кольские карты»]  (Проверено 20 декабря 2010)

Отрывок, характеризующий Русско-шведская война (1590—1595)

Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.