Хомейни, Рухолла Мусави

Не следует путать с аятоллой Хаменеи — рахбаром Ирана с 1989 года по настоящее время.

Сейид Рухолла Мусави Хомейни سید روح الله موسوی خمینی<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Высший руководитель Ирана
3 декабря 1979 года — 3 июня 1989 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Али Хаменеи
Вероисповедание:	Ислам, шиитского толка
Рождение:	24 сентября 1902(1902-09-24) Хомейн, Персия
Смерть:	3 июня 1989(1989-06-03) (86 лет) Тегеран, Иран
Место погребения:	Мавзолей Хомейни, Тегеран
Отец:	Сейид Мустафа
Мать:	Хаджар Ага Ханум
Супруга:	Хадижа Сагафи (род.1913 – ум.21.03.2009)
Дети:	сыновья: Мустафа, Ахмад, дочери: Захра Мостафави
Партия:	Партия Исламской Республики (1979-1989)

Сейид Рухолла Мостафави Мусави Хомейни или Имам Хомейни (перс. سيد روح الله مصطفوی موسوی خمینی‎ [ruːholˈlɑːhe muːsæˈviːje xomeiˈniː]; 24 сентября 1902, по другим данным, родился в 1898 или 1900 году, Хомейн, Персия — 3 июня 1989, Тегеран, Иран) — иранский политический деятель, великий аятолла, лидер исламской революции 1979 года в Иране. Высший руководитель Ирана с 1979 по 1989 год.

Личность

Рухолла́х (перс. روح الله‎/араб. روح الله‎) — арабское иранизированное имя, переводится как «Божий дух». Мусави́, перешедшее из имени отца сейида Мустафы Мусави, говорит, что его род восходит к седьмому святому и непорочному имаму Мусе аль-Казиму, а следственно к пророку Мухаммеду.

Преподавал в Куме, в 50-е годы получил титул «аятолла». С 1963 года находился в оппозиции к шахскому режиму Ирана. Его арест повлек самые крупные волнения за десятилетие, свыше 1000 убитых. Был выслан властями в Турцию, затем переехал в Ирак, в 1978 году — в Париж.

В январе 1979 года возглавил исламскую революцию в Иране. Через две недели после бегства шаха, 1 февраля 1979 года, вернулся в Иран. 11 февраля назначил временное правительство во главе с Мехди Базарганом.

В соответствии с Конституцией, принятой в декабре 1979 года, занял пост Высшего руководителя Исламской Республики Иран. Проживал в городе Куме, но деятельно участвовал в политической жизни страны.

Из иностранных политических лидеров встречался только с Ясиром Арафатом и Э. А. Шеварднадзе. На многочисленные поздравительные телеграммы Леонида Брежнева не отвечал. В 1989 году направил личное послание Михаилу Горбачёву, в котором призвал его отказаться от идеологии коммунизма и заявил, что ислам «может с легкостью заполнить вакуум, образовавшийся в идеологической системе Вашего общества» (более подробно см. ниже).

В течение своего правления поддерживал экспорт исламской революции в страны региона, рассматривая как возможность такового ирано-иракскую войну. Когда в августе 1988 года он согласился на прекращение войны с Ираком, то решение далось ему тяжело, «как выпить чашу с ядом».

В 2008 году в России знаменитое «Завещание» аятоллы Хомейни было официально признано экстремистской литературой (решением Городищенского районного суда Пензенской области от 21.02.2008) и 2.06.2008 г. включено в обобщённый список экстремистской литературы Федеральной регистрационной службы РФ. Данное решение суда вызвало протесты в некоторых исламских кругах России.

Биография

Юность и начало политической борьбы

Рухолла Хомейни родился в семье священнослужителя-шиита, Мустафы Мусави — потомок шиитского имама (сейид). Ещё в младенчестве потерял отца, убитого наёмником правившей в то время в стране шахской династии (по другой версии, Мустафа Хомейни был убит в стычке с другими землевладельцами в драке при дележе урожая), а его мать Хаджар Ага Ханум умерла, когда ему исполнилось 15 лет. Хомейни учился в местных₥₥религиозных школах, в Эраке, а затем в Куме, где в возрасте 23 лет удостоился звания моджтахида, дававшего право преподавать. Уже тогда Хомейни занялся политической борьбой против светского режима шахов династии Пехлеви, за что к середине 1930-х годов лишился права читать лекции по исламскому праву и философии в Куме. Подпольная преподавательская деятельность и написание значимых для исламского вероучения сочинений чрезвычайно возвысили духовный авторитет Хомейни, и в конце 1950-х он получил звание «аятолла» — высший духовный титул в шиитском исламе.

В 27 лет Хомейни взял в жены дочь аятоллы Сагафи из местечка Шахр-е-Рей Хадижу Сагафи. Вместе с Хадижей аятолла переезжает в Кум и организовывает своё медресе, которое быстро собирает круг преданных Хомейни студентов.

Первые победы и изгнание

В 1962 году Хомейни возглавил забастовку духовенства, вынудившую правительство Асадоллы Алама отказаться от законопроекта о региональных и местных обществах, а в январе 1963 года призвал бойкотировать шахский референдум по вопросам проведения реформ (так называемой «Белой революции»), утверждая, что он не соответствует исламским нормам и Конституции страны.

Начавшиеся в стране широкомасштабные выступления в поддержку имама были подавлены полицией, референдум был проведен 26 января 1963 года, а имам Хомейни арестован и препровожден в Тегеран, где провел в заключении 2 месяца. После референдума и провозглашения курса на реформы Хомейни назвал «Белую революцию» чёрной и в своём открытом манифесте заявил:

Я вижу решение — в смещении этого правительства за нарушение заветов ислама… О, Господи, я доведу [дело] до конца! И если я останусь в живых, с Божьей помощью непременно исполню свой долг.

В середине марта 1963 года, накануне иранского Нового года, Хомейни призвал иранцев отказаться от любых празднований и выйти на улицу с политическими лозунгами. Шах приказал разогнать демонстрантов. 22 марта был осуществлен вооруженный налет агентов шахской тайной полиции САВАК на медресе Февзийе в Куме, руководителем которого был Хомейни; один учащийся погиб.

Обращаясь к шаху, Хомейни назвал его «доверенным лицом Израиля» и призвал народ «восстать и сбросить тиранию». В своем известном заявлении от 2 апреля 1963 года под названием «Любовь к шаху — это потворство грабежу народа» аятолла добавил:

Я готов к тому, что мое сердце будет пронзено штыками ваших агентов, но я никогда не подчинюсь вашим несправедливым требованиям и не склонюсь перед вашей жестокостью.

3 июня 1963 года Хомейни, выступая в медресе Февзийе в Куме, резко осудил политику шаха и призвал его изменить свой курс. В ответ на это 5 июня 1963 года шахская полиция арестовала аятоллу и перевела его в Тегеран под домашний арест. Арест повлёк за собой массовые протесты, в ходе жестокого подавления демонстраций погибло около 400 протестовавших. Только в августе аятолла был выпущен из под ареста.

В октябре 1964 года Хомейни вновь был арестован и выслан в Турцию за то, что осудил закон об особом статусе американских граждан в Иране (так называемый «акт о капитуляции»). Из Турции Хомейни перебрался сперва в священный шиитский город Неджеф в Ираке, а в 1978 году — в Париж, где продолжил свою борьбу против шахского режима.

В своих обращениях Хомейни призывал к свержению шахского режима и создания теократического государства под опекой духовенства. Хомейни был ярым противником шахского режима и его правительства, питал острую неприязнь к Израилю, к Америке, к СССР. На одном из собраний духовенства в Куме он заявил: «Америка хуже Англии, Англия хуже Советского Союза, а Советы хуже обеих! Но сейчас Америка является воплощением всей мерзости. Пусть президент США знает, что наш народ ненавидит его больше всех… Все наши беды исходят от Америки и от Израиля. Исламские народы ненавидят иностранцев вообще, а американцев и русских особенно. Это Америка поддерживает Израиль и его сторонников. Это Америка вооружает Израиль, чтобы сделать арабов бездомными…»

Революция 1979 года и создание Исламской Республики Иран

См. также: Возвращение Хомейни в Иран

Таинственная гибель сына имама Мостафы Хомейни и оскорбительная статья в адрес аятоллы вызвали столь широкий резонанс в Иране, что значительная часть населения страны вышла на манифестации, а большинство предприятий нефтяной промышленности забастовали. В результате шахский режим смог продержаться чуть больше месяца: в январе 1979 года шах с семьей покинул страну навсегда, 31 января 1979 года Хомейни вместе с группой своих сторонников вернулся в Иран, 11 февраля подконтрольные шаху войска прекратили сопротивление. 14 февраля «Национальный фронт» под руководством аятоллы Хомейни сформировал правительство, а абсолютное большинство участников мартовского референдума поддержало создание Исламской Республики Иран.

Политика Хомейни в 1979—1989 годах

По указу Хомейни был создан «Корпус стражей Исламской революции», разработана и принята новая Конституция республики, предоставившая ему верховную власть как «высшему духовному авторитету». В стране был создан мощный силовой аппарат и введены исламские законы: полная исламизация всех сторон жизни общества — политики, экономики и культуры. Женщинам запретили носить непредписанную мусульманкам одежду. Была введена система исламского судопроизводства, основанная на положениях Корана и шариата. Началась борьба по подавлению левой оппозиции и организаций национальных меньшинств.

4 ноября 1979 года сторонники аятоллы Хомейни захватили посольство США в Тегеране, требуя вернуть в страну на расправу бывшего шаха Ирана Мухаммеда Резу Пехлеви, нашедшего пристанище в Америке. Несмотря на все усилия администрации США, включая попытку освобождения вооруженным путём, 52 американских заложника были отпущены иранцами только через 444 дня, 20 января 1981 года, в результате договоренностей между США и Ираном.

Обосновавшись в Куме, аятолла лично руководил политикой страны, назначая по своему усмотрению членов Совета по наблюдению за осуществлением конституции. Ирано-иракская война (1980—1988) ещё более сплотила приверженцев Хомейни, хотя Ирану в конце концов пришлось подписать резолюцию № 598 Совета безопасности ООН о прекращении огня в июле 1987 года и согласиться с условиями мирного договора, максимально учитывавшего интересы Ирака.

Письмо Михаилу Горбачёву в 1989 году

1 января 1989 года направил личное послание Председателю Президиума Верховного Совета СССР Михаилу Горбачёву, в котором призвал его отказаться от идеологии коммунизма и пересмотреть политику предшественников Горбачёва, «заключавшейся в отречении общества от Бога и от религии».

Он предостерёг от распутывания клубка экономических проблем социализма и коммунизма возвращением с этой целью к капитализму и заявил, что «Исламская Республика Иран как самый могущественный оплот исламского мира может с лёгкостью заполнить вакуум, образовавшийся в идеологической системе Вашего общества», отмечая также, что

«Ваши трудности заключаются в отсутствии истинной веры в Бога, и это ведет и будет вести Запад в трясину пошлости, в тупик. Ваша основная трудность заключается в тщетной длительной борьбе против Бога, основного источника бытия и всего сущего».

Послание было вручено Михаилу Горбачёву 4 января специальным представителем имама аятоллой Джавади-Амоли (англ. Abdollah Javadi-Amoli). Михаил Горбачёв дал письменный ответ, в котором рассматривались вопросы двусторонних отношений и регионального сотрудничества. Его вручил лично 25 февраля 1989 года Эдуард Шеварднадзе в доме Хомейни, несмотря на то, что Хомейни по причине неважного самочувствия и по рекомендации врачей никого не принимал. Шеварднадзе был единственным иностранцем, который встречался с Хомейни после исламской революции. По свидетельству Шеварднадзе, Хомейни так прокомментировал его изложение ответа Горбачёва:

«Я разочарован. Я слышал, что Горбачёв — мыслящий человек. Я не случайно написал ему письмо. В письме речь шла о месте человечества в этом мире и в потустороннем мире. Я не задумываюсь о проблемах этого мира. Я размышляю о потустороннем мире, и на этот вопрос я не получил ответа. Что касается нормализации отношений, то я поддерживаю это».

Для СМИ иранской и советской стороной была согласована следующая формулировка: «имам, выслушав содержание письма Горбачёва, одобрил его».

Деятельность в 1989 году

14 февраля 1989 года аятолла Хомейни отдал приказ о физическом уничтожении писателя Салмана Рушди, книгу которого — «Сатанинские стихи» — мусульмане сочли оскорбительной для ислама. (Теймураз Степанов, присутствовавший в ходе одной из встреч Шеварднадзе с министром иностранных дел Ирака Тариком Азизом в начале 1989 года, отмечал в своём дневнике, что Тарик Азиз высказывался, что «Вынеся приговор писателю, Хомейни объявил войну своим противникам в Иране. Так он пытается решить внутренние проблемы. Режим Хомейни находится в состоянии постоянной войны с самим собой и с остальным миром. Эту историю с книгой сравнивают с захватом американского посольства».)

После обширного инфаркта в 1980 году Хомейни вместе с семьей поселился в пригороде Тегерана, где и скончался 3 июня 1989 года. Аятолла Хомейни был похоронен в мавзолее, расположенном в 8 км к югу от Тегерана и в 25 км от международного аэропорта имени имама Хомейни, недалеко от военного кладбища Бехеште-Захра. Имя аятоллы носят города Хомейни-Шехр в провинции Исфахан и Бендер-Хомейни в Хузестане.

Похоронен на кладбище Бехеште-Захра. На его похороны собралось около 10 млн человек.

В бонистике

• Хомейни изображён на лицевой стороне банкнот Ирана начиная от 1000 риалов, начиная с выпуска 1992 года по настоящее время. См. иранский риал.

Галерея

• خمینی در ترکیه.JPG
• بچه و خمینی.JPG
• خمینی و نوه‌ها.JPG
• خمینی و مردم.JPG
• خمینی در نماز.JPG

Литература

• Имам Хомейни и духовное возрождение. Материалы Международного конгресса, посвященного столетию со дня рождения имама Хомейни. (Москва, 9-10 марта 2000 г.)
• Willett E.C. Ayatollah Khomeini. 2004.
• Hoveyda F. The Shah and the Ayatollah: Iranian mythology and Islamic Revolution. 2003.

Образ Рухолла Мусави Хомейни в кино

• Голый пистолет / The Naked Gun: From the Files of Police Squad! (1988; США) режиссёр Дэвид Цукер, в роли Хомейни Чарльз Герарди.

Ссылки

• [imamat-book.ru/index2.php?option=com_docman&task=doc_view&gid=127&Itemid=99999999 Жуков Д. А., Небо над Ираном ясное. Очерк политической биографии имама Хомейни., М., 1999.] (pdf)
• [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/zav_imam.php Завещание Имама Хомейни]

Отрывок, характеризующий Хомейни, Рухолла Мусави

Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.