Рыжков, Афанасий Николаевич

Афанасий Николаевич Рыжков
Место рождения	станица Филоновская, область Войска Донского, Российская империя
Место смерти	неизвестно
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1917—1950
Звание
Командовал	355-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Гражданская война в России, Бои у озера Хасан, Великая Отечественная война
Награды и премии

Афанасий Николаевич Рыжков (3 декабря 1901 года — после 1951) — советский военный деятель, комбриг (1939), полковник (1946).

Биография

Афанасий Рыжков родился в станице Филоновская Области войска Донского.

Гражданская война

15 декабря 1917 г. добровольно вступил в отряд самообороны г. Шахты. 3 января 1918 г. с отрядом шахтеров влился в 1-й советский Черноморский отряд А. В. Мокроусова. В его составе сражался с войсками Добровольческой армии генералов П. Н. Краснова, А. М. Каледина, А. И. Деникина. 23 февраля в бою под Новочеркасском был контужен и госпитализирован. По излечении в марте там же был зачислен красноармейцем в 1-й запасной (караульный) батальон. В составе сводного отряда Новочеркасского гарнизона вместе с отрядом Донского ревкома и 5-й армией отходил через Каменская, Лихая на Царицын, ведя тяжелые бои с восставшими донскими казаками генерала А. П. Богаевского. По прибытии в Царицын 10 августа отряд был расформирован, а А. Н. Рыжков был зачислен красноармейцем в железнодорожный батальон при Южной группе бронепоездов Южного фронта, который действовал в районе Грязи, Козлова, затем в направлении Воронежа, Миллерово, Ростова-на-Дону. С 12 ноября по 14 декабря 1919 г. находился в госпитале по болезни в г. Миллерово, затем там же числился в караульном батальоне. 5 мая 1920 г. был командирован на учебу на 1-е Московские артиллерийские командные курсы РККА. С 8 октября в составе сводного отряда курсантов был направлен на Украину на ликвидацию бандитизма в районах нас. пунктов Черкассы, Золотоноша, Бобринка. 22 февраля 1921 г. на базе отряда были сформированы 42-е Черкасские командные пехотные курсы командиров РККА, которые он окончил в апреле 1922 г.

Межвоенный период

После окончания курсов проходил службу командиром отделения отдельного взвода особого назначения в г. Изъяславль. С августа 1922 г. командовал литерным взводом особого назначения в м. Славута, затем был командиром взвода в отдельной роте особого назначения в г. Изъяславль и в отдельной Шепетовской роте особого назначения1, а с октября 1923 г. командовал ружейно-пулеметным взводом отдельной роты особого назначения в г. Коростень. В августе 1924 г. переведен в 132-й стрелковый полк 44-й стрелковой дивизии в г. Житомир, где проходил службу командиром пулеметного взвода, врид политрука роты, командиром стрелкового взвода. С августа 1925 по август 1927 г. учился в киевской Объединенной военной школе командиров РККА им. главкома С. С. Каменева. После её окончания был назначен в 221-й стрелковый полк 74-й стрелковой дивизии СКВО, где исполнял должности командира взвода, врид командира и политрука роты. В октябре 1929 г. командирован на Военно-политические курсы в г. Киев. По окончании обучения в июне 1930 г. назначен в 22-ю стрелковую дивизию, где последовательно занимал должности политрука роты 65-го стрелкового полка, командира и политрука роты 64-го стрелкового полка, начальника и комиссара сборов старшего и среднего политсостава запаса при дивизии, командира и политрука учебной роты 64-го стрелкового полка. С 23 февраля по 15 апреля 1932 г. находился на курсах штабных работников при курсах «Выстрел». По возвращении в полк проходил службу начальником штаба и врид командира учебного батальона. С марта 1933 г. служил в штабе округа в должности пом. начальника 4-го сектора 6-го отдела. С февраля 1934 г. был пом. начальника и врид начальника 1-й части штаба 28-й горнострелковой дивизии. С июня 1934 по декабрь 1937 г. находился на учебе в Военной академии РККА им. М. В. Фрунзе, по окончании которой направлен начальником штаба 97-й стрелковой дивизии КВО. В июне 1938 г. переведен на Д. Восток начальником штаба 40-й ордена Ленина стрелковой дивизии 1-й Отдельной Краснознаменной армии. С 28 июля по 12 августа 1938 г. принимал участие в боях на оз. Хасан. 6 августа при атаке сопки Заозерная был ранен. Указом ПВС СССР от 25 октября 1939 г. за мужество и героизм в боях он был награждён орденом Красного Знамени. В конце ноября 1938 г. назначен пом. командира по строевой части 21-й стрелковой дивизии в г. Спасск. С февраля 1939 г. командовал 34-й стрелковой дивизией им. В. В. Куйбышева в составе 20-го стрелкового корпуса 2-й Отдельной Краснознаменной армии Дальневосточного фронта. Однако в конце апреля 1941 г. он был отстранен от должности и направлен в ЗапОВО зам. командира 56-й стрелковой дивизии в г. Гродно.

Великая Отечественная война

В начале комбриг Рыжков в прежней должности. В первые часы войны дивизия вступила в тяжелые бои с превосходящими силами противника в районе Августов в составе 4-го стрелкового корпуса 3-й армии Западного фронта. Будучи отрезанным от основных сил дивизии и корпуса, комбриг А. Н. Рыжков организовал отряд до 1,5 полка дивизии с двумя артиллерийскими дивизионами и с боями отходил с ним на Гродно, Осовец. Входе тяжелых боев с 1 по 5 июля в районе крепости Осовец отряд понес большие потери, после чего А. Н. Рыжков во главе небольшого отряда сумел прорвать кольцо окружения и через 2 дня соединиться с оперативной группой фронта генерала И. В. Болдина. В конце июля генерал И. В. Болдин объединил окруженные отдельные отряды и группы в сводную партизанскую дивизию, а комбриг А. Н. Рыжков был назначен начальником штаба и зам. командира этой дивизии. 11 августа сводной дивизии удалось с боем прорваться через линию фронта и выйти на участке 19-й армии. После выхода из окружения она была расформирована, а комбриг А. Н. Рыжков назначен командиром отдельной моторизованной бригады 29-й армии. В составе армии она вела оборонительные и наступательные бои в районе городов Белый, Калинин. 25 декабря комбриг А. Н. Рыжков был назначен врид командира 355-й стрелковой дивизии. 39-й армии Калининского фронта. Дивизия участвовала в Ржевско-Вяземской наступательной операции, наступала на Сычевку. В феврале — июне 1942 г. войска армии, в том числе и 355-я стрелковая дивизия, вели бои в районе г. Белый, находясь под угрозой окружения. Со 2 по 5 июля противник двумя встречными ударами перерезал коммуникации армии и полностью окружил её. Против 355-й стрелковой дивизии, оборонявшейся в районе Шисдерово (восточнее Нестерово), вели наступление части 5-й танковой дивизии противника. Попавшие в окружение части дивизии вели тяжелые бои с превосходящими силами противника. 10 июля при прорыве из окружения комбриг был тяжело ранен. 14 июля он был захвачен в плен разведгруппой противника, осуществлявшей прочесывание леса в районе Нестерово. Содержался в лагерях военнопленных. 2 апреля 1945 г. освобожден частями американской армии и направлен в распоряжение начальника советской военной миссии во Франции (Париж), после чего был отправлен в Москву в числе нескольких других пленных советских генералов.

После войны

С 26 мая 1945 г. проходил спецпроверку при Главном управлении контрразведки Смерш. По её завершении 31 декабря был восстановлен в кадрах РККА и зачислен в распоряжение ГУК НКО. В марте 1946 г. направлен на курсы усовершенствования командиров стрелковых дивизий при Военной академии им. М. В. Фрунзе, после которых был назначен зам. командира 180-й стрелковой дивизии ОдВО. В сентябре 1950 г. уволен в запас.

Проживал в городе Каменске-Шахтинском Ростовской области.

Дальнейшая судьба полковника Рыжкова неизвестна.

Награждён орденом Ленина, 2 орденами Красного Знамени, медалями.

Отрывок, характеризующий Рыжков, Афанасий Николаевич

Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.