Рыжов, Николай Иванович
Поделись знанием:
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
| Николай Рыжов | |||||||||||
 | |||||||||||
| Имя при рождении: |
Николай Иванович Рыжов | ||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Профессия: | |||||||||||
| Годы активности: | |||||||||||
| Театр: | |||||||||||
| Награды: |
| ||||||||||
Никола́й Ива́нович Рыжо́в (18 (31) октября 1900, Москва — 12 мая 1986, там же) — советский актёр театра и кино. Народный артист СССР (1971)[1].
Содержание
Биография
Николай Рыжов родился в семье актёров Малого театра. Представитель актёрской театральной династии Бороздиных-Музиль-Рыжовых, столетие которой отмечалось в 1946 году.
Среднее образование получил во Флёровской гимназии[2]. В 1918 году поступил на драматические курсы при Малом театре (ныне Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина), со 2-го курса перешел в Музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества (ныне ГИТИС)[3].
В 1923 году после дебюта в ролях Молчалина и Дормедонта («Поздняя любовь» А. Н. Островского) был принят в труппу Малого театра.
Свои лучшие роли сыграл в пьесах А. Н. Островского.
Николай Иванович Рыжов скончался 12 мая 1986 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 8).
Признание и награды
- Народный артист РСФСР (1949)[4]
- Народный артист СССР (1971)
- Два ордена Трудового Красного Знамени (1949, 1974)
- Орден Дружбы народов (1980)
- Медаль «В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
- Медаль «За оборону Москвы»
- Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Медаль «В память 800-летия Москвы»
Телевизионный канал «Культура» в 2005 году, к 100-летию Николая Ивановича, подготовил документальный фильм «Он был Рыжов».[5]
Семья
- Мать — Варвара Николаевна Рыжова, народная артистка СССР, актриса Малого театра.
- Отец — Иван Андреевич Рыжов, солист Большого театра, актёр Малого театра.
- Супруга — Лидия Дмитриевна Белая, актриса музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко (лирико-драматическое сопрано).
- Дочь — Татьяна Николаевна Рыжова, актриса Малого театра.
Творчество
Роли в Малом театре
- 1919
- Гонец — «Ричард III» В. Шекспира,
- Мерлюш — «Скупой» Ж-Б. Мольера.
- 1920
- Бриндавуан — «Скупой» Ж.-Б. Мольера.
- 1923
- Бальтазар — «Венецианский купец» В. Шекспира,
- Дормедонт — «Поздняя любовь» А. Н. Островского,
- Стенко — «Медвежья свадьба» А. В. Луначарского.
- 1924
- Вельвицкий — «Завтрак у предводителя» И. С. Тургенева.
- слуга Антония — «Юлий Цезарь» В. Шекспира,
- Джек Бартвик — «Серебряная коробка» Дж. Голсуорси,
- Первый мужчина — «Волчьи души» Дж. Лондона,
- Мишка и Трактирный слуга — «Ревизор» Н. В. Гоголя,
- Алексей Степанович Молчалин — «Горе от ума» А. С. Грибоедова,
- Платон Зыбкин — «Правда хорошо, а счастье лучше» А. Н. Островскою,
- Там Бой — «Иван Козырь и Татьяна Русских» Д. П. Смолина,
- Рувим — «Уриэль Акоста» К. Гуцкова,
- Плетень — «Псиша» Ю. Д. Беляева,
- Шапкин — «Гроза» А. Н. Островского.
- 1925
- Ерёмушка — «Аракчеевщина» И. С. Платона,
- Белькаш — «3агмук» А. Г. Глебова,
- Фриц — «Лево руля!» В. Н. Билль-Белоцерковского,
- Джемс Викам — «Обетованная земля» С. Моэма,
- Сеня — «На бойком месте» А. Н. Островского,
- Вася — «Таланты и поклонники» А. Н. Островского,
- Думный дворянин — «Воевода» («Сон на Волге») А. Н. Островского.
- Сакко — «Заговор Фиеско» Ф. Шиллера.
- 1926
- Онисим Панфилович Белогубов — «Доходное место» А. Н. Островского,
- Жаров — «Наследие времён» И. С. Платона,
- Василий Данилович Вожеватов — «Бесприданница» А. Н. Островского,
- Григорий — «Амур в лапоточках» П. С. Сухотина,
- Иван Колосов — «Любовь Яровая» К. А. Тренёва.
- 1927
- Межрайонец — «1917 год» Н. Н. Суханова и И. С. Платона,
- Гусар — «Гусары и голуби» В. О. Волькенштейна,
- Фёдор Андреевич Люлюков — «Ревизор» Н. В. Гоголя.
- 1928
- Егор Васильевич Курчаев — «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского,
- Тёткин — «Сигнал» С. И. Поливанова и Л. М. Прозоровского.
- Таза — «Альбина Мегурская» Н. Н. Щаповаленко,
- Пётр Иванович Бобчинский — «Ревизор» Н. В. Гоголя.
- 1929
- Герман — «Разбойники» Ф. Шиллера,
- Платон Михайлович — «Горе от ума» А. С. Грибоедова,
- Купчик — «Растеряева улица» М. С. Нарокова (по Г. И. Успенскому).
- 1930
- Порываев — «Огненный мост» Б. С. Ромашова,
- Мотыльков — «Смена героев» Б. С. Ромашова,
- Гафаров — «Ледолом» В. М Чуркина,
- Елеся — «Не было ни гроша, да вдруг алтын» А. Н. Островского.
- 1931
- Кителькут — «В дальней фактории» Н. Н. Шаповалекко,
- Семён — «Ясный лог» К. А. Тренёва,
- Василий Леонидович Звездинцев — «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого.
- 1932
- Федотов — «Мстислав Удалой» О. Л. Прута,
- Непутёвый — «На бойком месте» А. Н. Островского.
- 1933
- Блауштейн — «Диплом» А. Я. Бруштейн и Б. И. Зона,
- Михаил Скроботов — «Враги» М. Горького.
- 1934
- Тимошенко — «Бойцы» Б. С. Ромашова,
- Андрей Титыч — «В чужом пиру похмелье», композиция М. С. Нарокова по А. П. Островскому,
- Андрей — «Женитьба Белугина» А. Н. Островского и Н. Я. Соловьёва.
- 1935
- Обаб — «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова,
- Митрофан Простаков — «Недоросль» Д. И. Фонвизина.
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[www.maly.ru/truppa/RyzhovN/RyzhovN.jpg Рыжов Николай. Библиотека изображений Малого театра, 1920.] |
| Внешние изображения
| |
|---|---|
|
|
[maly.ru/!_work/photo/RyzhovN/021.jpg Семейное фото — В. Н. Рыжова, Т. И. Рыжова, Е. Н. Музиль и Н. И. Рыжов. Библиотека изображений Малого театра, 1944.] |
- 1936
- Рожнов — «Борис Годунов» А. С. Пушкина,
- Пётр — «Лес» А. Н. Островского.
- 1938
- Коряга — «Богдан Хмельницкий» А. Е. Корнейчука.
- 1940
- Амос Панфилович Барабошев — «Правда — хорошо, а счастье лучше» А. Н Островского.
- 1941
- Пьер Безухов — «Отечественная война» И. Я. Судакова, инсц. по роману Л. Н. Толстого «Война и мир».
- 1944
- Грязной — «Иван Грозный» А. Н. Толстого,
- Михаил Борисович Лыняев — «Волки и овцы» А. Н. Островского.
- 1945
- Гриша Разлюляев — «Бедность не порок» А. Н. Островского.
- 1946
- Лишёв — «За тех, кто в море!» Б. А. Лавренёва.
- 1947
- Ф. И. Толбухин — «Южный узел» А. А. Первенцева.
- 1948
- Василий Данилович Вожеватов — «Бесприданница» А Н. Островского, Земляника — «Ревизор» Н. В. Гоголя.
- 1949
- И. И. Пущин — «Наш современник» («А. С. Пушкин») К Г. Паустовского.
- 1950
- Иван Иванович Городулин — «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского.
- 1951
- Афремов — «Живой труп» Л. Н. Толстого.
- 1952
- Филипп Блохин — «Порт-Артур» И Ф. Попова и А. Н. Степанова
- 1953
- Фомин — «Иван Рыбаков» В. М. Гусева.
- 1956
- Бахчеев — «Село Степанчнково и его обитатели» Ф М. Достоевского, инсц. Н. Р. Эрдмана.
- 1958
- Джозеф Седли — «Ярмарка тщеславии» В. Теккерея инсц. И. В. Ильинского,
- лорд Август — «Веер леди Унндермиер» О. Уайльда.
- 1960
- Закатов — «Любовь Яровая» К. А. Тренёва
- 1961
- Мефодий Коровай — «Крылья» А. Е Корнейчука.
- 1962
- Михаил Борисович Лыняев — «Волки и овцы» А. Н. Островского
| Внешние изображения
| |
|---|---|
|
|
[www.maly.ru/!_work/photo/les/012.jpg В роли Милонова в пьесе «Лес». Библиотека изображений Малого театра.] |
| Внешние изображения
| |
|---|---|
|
|
[visualrian.ru/ru/site/gallery/#44573 Элина Быстрицкая в роли Глафиры и Николай Рыжов в роли Лыняева в спектакле «Волки и овцы» по пьесе Александра Островского. Библиотека изображений «РИА Новости», 1968] |
- 1963
- Худобаев — «Светит, да не греет» А. Н. Островского и Н. Я. Соловьёва.
- 1965
- Амос Панфилович Барабошев — «Правда — хорошо, а счастье лучше» А Н. Островского,
- Сапунов — «Белые облака» В. И. Блинова.
- 1966
- Боцман — «Оптимистическая трагедия» В. В. Вишневского.
- 1967
- Лодж-отец — «Джон Рид» Е. Р. Симонова,
- Харитонов — «Старик» М. Горького,
- Супрун — «Мои друзья» А. Е. Корнейчука.
- 1970
- Джон Седли — «Ярмарка тщеславия» В. Теккерея, инсц. И. В. Ильинского.
- 1973
- Панкрат — «Касатка» А. Н. Толстого,
- Евгений Аполлонович Милонов — «Лес» А. Н. Островского.
- 1975
- князь Тугоуховский — «Горе от ума» А. С. Грибоедова
- 1976
- Тимофей — «Беседы при ясной луне» В. М. Шукшина
- 1977
- Закатов — «Любовь Яровая» К. А. Тренёва
- 1982
- Борис Борисович Симеонов-Пищик — «Вишнёвый сад» А. П. Чехова
Фильмография
- 1925 — Коллежский регистратор — эпизод
- 1936 — Путешествие в Арзрум
- 1941 — В тылу врага — эпизод
- 1943 — Кутузов — Волконский
- 1944 — Зоя — отец Зои
- 1946 — Клятва — Л. М. Каганович
- 1948 — Oliver Twist — дубляж — Mr. Bumble
- 1949 — Сталинградская битва — Каганович
- 1949 — Падение Берлина — Л. М. Каганович
- 1952 — Правда — хорошо, а счастье лучше — Амос Панфилович Барабошев
- 1952 — Горе от ума — Платон Михайлович Горич
- 1954 — Анна на шее — эпизод
- 1964 — Космический сплав
- 1968 — Братья Карамазовы — Трофим Борисович
- 1970 — Судьба резидента — профессор из Германии
- 1981 — Беседы при ясной луне — Тимофей
- 1983 — Вишнёвый сад — Борис Борисович Симеонов-Пищик
- 1985 — Театральная династия. Документальный фильм, СССР. Автор — Владимир Яковлевич Лакшин, режиссёр Ольга Кознова.
Литература
Является автором книги «Рыжов о Рыжовой», в которой рассказывает о своей матери - Варваре Николаевне Рыжовой, народной артистке СССР, о своей Семье - знаменитой актерской династии Бороздиных-Музилей-Рыжовых, о своем Доме - Малом театре, а также о друзьях этой Семьи и этого Дома.
Н.И. Рыжов ; «Рыжов о Рыжовой» ; при участии Злата А. Старовойтова ; вступ. ст. В.Я. Лакшин . – М. : Изд. Всерос. театр. о-ва (ВТО), 1984 . – 407 с. : ил., фот., портр. ББК 85.334.3(2)-8
Напишите отзыв о статье "Рыжов, Николай Иванович"
Примечания
- ↑ Большая Советская Энциклопедия. Гл. ред. Б. А. Введенский, 2-е изд. Т. 37. Рона — Самойлович. 1955. 668 стр., илл. и карты; 59 л. илл. и карт.
- ↑ [lrb.jinr.ru/Timofeeff/auto/reformat_r.html Реформатская М. А. Юные годы ровесников века.]
- ↑ [libinfo.org/index/index.php?id=115566 Рыжовы: Варвара Николаевна (1871—1963), её сын Николай Иванович (1900—1986) — артисты]
- ↑ [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_207.php Театральная Энциклопедия. драма опера балет оперетта цирк эстрада драматург режиссёр]
- ↑ [tvkultura.ru/brand/show/brand_id/27896 «Он был Рыжов» Телевизионная программа (Россия, 2005).]
Ссылки
- [kultura.mos.ru/service/books/497118.html Информация о книге «Рыжов о Рыжовой», автор Н.И.Рыжов] на портале Департамента культуры города Москвы
- [books.google.ru/books?id=hv0kAAAAMAAJ&q=%D1%80%D1%8B%D0%B6%D0%BE%D0%B2&dq=%D1%80%D1%8B%D0%B6%D0%BE%D0%B2&hl=ru&sa=X&ei=YBb5Ub-AJOaI4ASwuYCoBg&redir_esc=y Информация о книге «Рыжов о Рыжовой», автор Н.И.Рыжов] на портале books.google.ru
- [www.worldcat.org/title/ryzhov-o-ryzhovoi-o-svoei-materi-varvare-nikolaevne-ryzhovoi-narodnoi-artistke-sssr-o-svoei-seme-znamenitoi-akterskoi-dinastii-borozdinykh-muzilei-ryzhovykh-o-svoem-dome-malom-teatre-a-takzhe-o-druziakh-etoi-semi-i-etogo-doma/oclc/12666820&referer=brief_results Информация о наличии книги «Рыжов о Рыжовой», автор Н.И.Рыжов, в библиотеках мира] на портале WorldCat
Отрывок, характеризующий Рыжов, Николай Иванович
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры России
- Актёры XX века
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена Дружбы народов
- Награждённые медалью «За оборону Москвы»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Народные артисты СССР
- Народные артисты РСФСР
- Выпускники Флёровской гимназии
- Бороздины — Музили — Рыжовы
- Персоналии:Малый театр Москвы
- Выпускники ГИТИСа
- Похороненные на Новодевичьем кладбище
