Рыцари Сорока Островов

Рыцари Сорока Островов
Жанр:	Фантастика
Автор:	Сергей Лукьяненко
Дата первой публикации:	1992

«Ры́цари Сорока́ Острово́в» — первый изданный роман российского писателя-фантаста Сергея Лукьяненко. Роман был написан в период с 1988 по 1990 год и впервые опубликован издательством «Terra Fantastica» в 1992 году.

Действие романа происходит в мире Сорока Островов, созданном инопланетянами искусственном полигоне для проведения исследования моделей поведения наиболее перспективных детей Земли. Создавая двойников настоящих детей, пришельцы помещают их на один из островов, где те вынуждены насмерть сражаться с остальными за право вернуться домой при помощи деревянных мечей, которые могут становиться стальными. Однако ребята понимают, что всё это время они находились под куполом, устраивают диверсию и проникают за купол, пока отключилась техника пришельцев. Но только главный герой и его подруга успевают воспользоваться проходом обратно на Землю.

В 1995 году роман был отмечен премией «Меч Руматы», одной из жанровых премий «Странник», за лучшее произведение в жанре героико-романтической и приключенческой фантастики.

Сюжет

…дети могут воевать со взрослыми. Взрослые тоже воюют с детьми, они одичали. Но дети не воюют с детьми ни на одной планете — они ещё не посходили с ума! Владислав Крапивин — эпиграф к роману

Часть первая. «Замки и мосты»

Во время летних каникул незнакомец фотографирует четырнадцатилетнего школьника Диму, в результате чего тот непонятным образом оказывается на небольшом песчаном острове. В центре острова стоит замок, от которого отходят три тонких розовых моста. Встретившие его ребята рассказывают, что это был не фотограф, а инопланетянин, и они теперь не на Земле. В этом мире сорок островов, каждый из которых связан мостами с тремя другими. Их остров — тридцать шестой, с замком Алого Щита. Кроме Димки на острове ещё шестнадцать мальчишек и девчонок, главный среди них — англичанин Крис. Все обитатели островов вынуждены играть в Игру, целью которой является захват всех остальных островов, так как только победители смогут вернуться домой. У Игры три правила: не играть после развода мостов, не играть в поддавки и не смотреть вверх, когда заходит солнце. Основное оружие — деревянные мечи, которые становятся стальными, когда ты готов убить противника. Ночью мосты расходятся.

В первый же день Димки на острове происходит атака на южном мосту со стороны 24-го острова. Среди нападавших он узнаёт Ингу, с которой дружит с детства. Вечером они встречаются на мосту и понимают, что время на островах идёт по-другому, а сами они, возможно, всего лишь двойники самих себя. На следующий день их остров атакуют ребята с 30-го, убив при этом четверых защитников. Толик рассказывает историю Безумного Капитана, мальчишки, который построил корабль, и которого пришельцы обрекли вечно плавать между островами. Ночью, проследив за Мальком, самым младшим обитателем тридцать шестого острова, Димка узнаёт, что тот является наблюдателем пришельцев и докладывает о состоянии дел в замке.

Часть вторая. Объединение

На остров попадает новичок — австралиец Том. Пока ребята в замке отвлеклись на него, на южном мосту пять человек с 24-го острова атаковали двух защитников 36-го. Инга перешла на сторону острова Алого Щита, из-за этой неожиданности удалось отбиться. Димка случайно выдаёт, что знаком с Ингой, и поторопившегося доложить об этом Малька раскрывают и запирают в темницу. Ребята решают, что если смогут собрать Конфедерацию Островов, то все выиграют и вернутся домой. Для этого они проводят переговоры о дружбе, начав с 24-го острова, а несогласных атакуют совместными силами. В это же время ребята чинят лодку и отправляются в плавание между островами. Им удаётся договориться с 4-м островом.

Часть третья. Разрушение

После 4-го острова ребята попадают в шторм. Когда они подходят к острову Тысячи Камней, его обитатели их сразу же атакуют, но у Тома оказывается пистолет, и им удаётся уплыть. В море герои сталкиваются с кораблём Безумного Капитана и обнаруживают, что это всего лишь голограмма пришельцев. В это время на острове Алого Щита происходит переворот, изначальные хозяева прячутся в подвале. Вернувшиеся после плавания спасают положение и убивают восставших, но теперь все понимают, что идея с Конфедерацией оказывается несостоятельной.

Димка измеряет замок и обнаруживает замурованную комнату с оружием и записями 1947 года. Из них ребята узнают, что уже тогда комсомольцы пробовали объединить острова в Союз, но у них это не получилось. Найденной взрывчаткой взрывают один из мостов, за что пришельцы наказывают всех холодом. Температура становится ниже нуля, море начинает замерзать. Виновников похолодания могут убить пришедшие по льду жители других островов. Оставшуюся взрывчатку обитатели 36-го острова решают отправить пришельцам, поместив её в специальный шкаф, из которого каждую ночь исчезает мусор.

Часть четвёртая. «Рыцари и пришельцы»

После того, как взрывчатка отправилась к пришельцам, на западе взошло солнце, а потом исчезло небо. Ребята понимают, что всё это время они находились под куполом, и решают отправиться к нему, пока не возобновила работу техника пришельцев. По техническому проходу они проходят за купол, где находят двух пришельцев, похожих на птиц и на людей одновременно. Один из них соглашается стать проводником по кораблю. Остальных пришельцев последовательно убивают. Проводник рассказывает, что они находятся на исследовательском корабле их расы, который потерял связь с родной планетой к тому моменту, когда нашёл Землю. Пришельцы исследовали модели поведения наиболее перспективных людей планеты, снимая с них точную копию. Ребята находят проход на Землю, которым пользовались пришельцы. Но генератор корабля повреждён, и проход постепенно сужается. Только Димка и Инга успевают вернуться.

Создание и издания

Изначально Сергей Лукьяненко задумывал написать небольшую пародию на книги детского писателя Владислава Крапивина. Писатель взял героев и антураж, близкие Крапивину, и попробовал представить всё это в более жёсткой, нехарактерной детскому автору, ситуации. После написания нескольких страниц автор понял, что результат уже перерос жанр пародии. Поэтому писатель продолжил работу над романом, исключив из него пародийные элементы. Отсылкой к Крапивину остался эпиграф произведения. По словам Лукьяненко, он не читал роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух» до написания «Рыцарей Сорока Островов», хотя герои его произведения напоминают детей-убийц Голдинга.

Произведение находится на стыке «чистой фантастики» и фэнтези. Лукьяненко изменил «подростковую фантастику», когда ввёл в романе обыденную смерть. В отличие от предшественников, у которых смерть была неизбежна, как жертва или возмездие, у Лукьяненко «друг дружку убивают подростки, на каждой странице, как в военной повести Ремарка». Сам писатель позже отмечал, что любит своё произведение, но считает его несколько жестоким, за что ему стыдно перед героями. Героев изначально было слишком много, поэтому Лукьяненко для удобства дальнейшего повествования «взял да и убил сразу пять персонажей в конце третьей главы».

Список русскоязычных изданий

Год	Издательство	Место издания	Серия	Тираж	Примечание	Источник
1992	Terra Fantastica	Санкт-Петербург	Кольцо Мариколя	30000	Первое издание романа.
1994	ЛИА "Номад"	Алматы		15000	Сборник "Лорд с планеты Земля".
1997	ЭКСМО	Москва	Абсолютное оружие	15000	Авторский сборник. Два внецикловых романа и рассказы.
1997	Аргус	Москва	Хронос	10000	Авторский сборник. Два внецикловых романа и рассказы.
2000	АСТ	Москва	Звездный лабиринт	5000 + 10000	Два внецикловых романа.
2000	АСТ	Москва	Звездный лабиринт	5000 + 54000	Два внецикловых романа.
2004	АСТ	Москва	Звездный лабиринт (мини)	15000 + 10000
2004	АСТ	Москва	Звездный лабиринт: коллекция	10000 + 19100	Три внецикловых романа.
2007	АСТ, Астрель, Хранитель	Москва		7000
2007	АСТ, Хранитель, Харвест	Москва, Минск	Чёрная серия (танковая щель)	20000 + 7000	Два внецикловых романа.
2009	АСТ	Москва	Внеклассное чтение	5000
2011	АСТ	Москва	Весь... (детская серия)	5000	Два внецикловых романа.
2015	АСТ	Москва	Весь Сергей Лукьяненко	5000	Книга гор. Три не связанных между собой романа.

Издания на других языках

Год	Название	Издательство	Место издания	Язык	Переводчик	Источник
2009	Die Ritter der vierzig Inseln	Heyne Verlag	Мюнхен, Германия	Немецкий	M. Dondl
2009	Kavaliroj de kvardek insuloj	Импэто	Москва, Россия	Эсперанто	С. Сметанина, М. Чертилов
2012	Rytíři čtyřiceti ostrovů	Triton, Argo	Прага, Чехия	Чешский	П. Вайгель

Критика и оценки

Читательские рейтинги*

Лаборатория Фантастики
ЛитМир
Goodreads
LibraryThing

* по состоянию на февраль 2016 года

В 1999 году, вручая Сергею Лукьяненко премию «Аэлита», писатель-фантаст Кир Булычёв заявил: «Когда я прочел „Рыцарей Сорока Островов“, я понял, что автор станет большим писателем. Так и случилось»

Лукьяненко начинал практически с прямого подражания детскому писателю Владиславу Крапивину, поэтому в «Рыцарях Сорока Островов» присутствует некоторая крапивинская подростковая романтика. Общая фабула произведения соответствует «крапивинской традиции», для которой характерны дети, подвергающиеся всяческой травле, гонениям, экспериментам со стороны взрослых. Однако при этом писателю, по определению критиков и коллег, пришлось «круто порвать со своим литературным происхождением» и в поисках собственного творческого пути «пройти школу» американской фантастики. Деревянные мечи, легенда о клипере Безумного Капитана, возраст персонажей — всё это стилистически близко к Крапивину. Однако вместо романтической возвышенности Лукьяненко прибегает к реалистичному моделированию поведения персонажей. Его деревянные мечи могут становиться стальными, клипер — мираж, а дети могут умирать. Творчество Лукьяненко скорее «антикрапивинское». Эпиграфом к роману выбрана цитата из книги Крапивина «Оранжевый портрет с крапинками», которая подчёркивает главное отличие Лукьяненко от Крапивина в образах детей. Жестокость проявляется со стороны детей по отношению к детям. Владислав Крапивин по этому поводу в интервью для журнала «Та Сторона» сказал, что его герои в подобной ситуации действовали бы по-другому. По словам писателя, его неоднозначное отношение к произведению вызвано даже не столько тем, что дети могут быть жестокими и воевать, как тем, что Лукьяненко «преподносит это как явление логичное и вполне естественное».

Сергей Бережной

Процесс становления внутреннего мира персонажей-детей не обходится без межличностных конфликтов, имеющих сюжетообразующую функцию. Дети вступают в борьбу в силу внешних обстоятельств, а не являются источником агрессии. По мнению Крапивина, дети не воюют с детьми, так как «они ещё не посходили с ума». Однако, роман «Рыцари Сорока Островов» ориентирован на диалог с крапивинской традицией, писатель выходит за рамки нравственной аксиомы, сталкивая детей между собой. Крис Акаяки в альманахе «Та сторона» высказывает мнение, что этот приём подчёркивает одну из особенностей произведений Лукьяненко — их исключительную жестокость. Крис, Димка, Тимур, Толик и другие герои романа знают, что такое настоящая дружба, и умеют дружить, но одновременно с этим «с упоением» дерутся с мальчишками с других островов. По мнению Сергея Бережного, социальный эксперимент над детьми поставлен «на диво корректно», не оставляя героям романа никакой возможности этичного выбора. Позитивное решение задачи практически исключается начальными условиями. При попытке отказаться от войны и заключить союз ребята сталкиваются с политической борьбой за власть, в ходе которой всё снова возвращается к изначальному состоянию. Тем не менее автор любит своих героев и позволяет им добраться до лишённых эмоций и этики инопланетян, выступающих в роли злодеев.

Общая схема построения сюжета «Рыцарей Сорока Островов» характерна для многих ранних произведений Лукьяненко. Сначала происходит некоторое развитие событий и накручивание загадок, а ближе к концу появляется чаще всего одушевлённая сила, являющаяся ключом к разгадке. Так и в «Рыцарях»: главный герой оказывается в чужом мире, изучает его законы и путешествует по нему в поисках ответов. По мнению Виталия Каплана, динамический сюжет романа позволяет искусственно обострить исследуемую проблему. Если бы в произведении рассказывалось о непростых взаимоотношениях подростков в условиях современного российского города, то проблематика оказалась бы «размазанной» на фоне жизненных мелочей и различных обстоятельств. Когда Лукьяненко помещает героев в искусственно созданную среду, где они вынуждены воевать друг с другом, тем самым он отсекает всё лишнее.

Кир Булычёв утверждал, что финал романа нельзя назвать сильным. Пришельцы и сами больше похожи на подростков, а не на взрослых злодеев. Многие герои на протяжении романа неважно прописаны. Однако на фоне всего этого видна серьёзная мысль «о насилии взрослого и жестокого мира, который может кинуть подростка замерзать в грязном окопе, тогда как толстый дядя генерал будет пить водку в теплом штабе».

Сергею Лукьяненко отлично удалось показать идеализм и невозможность существования в реальном мире «крапивинских барабанщиков», хотя «барабанщики» этически больше подходят для формирования в сознании ребёнка идеала, чем убивающие друг друга дети. Роман Лукьяненко сталкивает утопический идеал с реальностью. Тем не менее, Лукьяненко так же, как и Крапивин, показывает, что «понимание человеком смысла жизни и смерти напрямую связано с его личностными ценностями». Дружба, преданность и верность противопоставляются предательству и измене, на чём и держатся мальчишеские братства в произведениях писателей-фантастов.

В 1995 году роман был отмечен премией «Меч Руматы», одной из жанровых премий «Странник», за лучшее произведение в жанре героико-романтической и приключенческой фантастики. В 2010 году перевод романа на немецкий язык «Die Ritter der vierzig Inseln» был отмечен одной из крупнейших наград Германии в области фантастики — Немецкой фантастической премией (нем. Deutscher Phantastik Preis) в номинации «Переводной роман». В 1992 году «Рыцари Сорока Острово» номинировались на читательскую премию «Великое Кольцо»; в 1993 — на премии «Интерпресскон» и «Бронзовая Улитка».

Адаптации

В 2007 году издательство «Аудиокнига», входящее в холдинг «Издательская группа АСТ», выпустило аудиокнигу по роману. Текст продолжительностью 8 часов читает Сергей Харитонов.

В конце 2007 года появилась информация о планируемой экранизации романа, сценарий для которой написали украинские писатели и сценаристы Мария и Сергей Дяченко. Для съёмок планировалось пригласить американского режиссёра. На презентации Сергея Лукьяненко в Кёльне, состоявшейся 5 марта 2008 года, было объявлено о скором начале съёмок при совместному участии американской компании «Run Entertainment», но в итоге экранизация произведения так и не состоялась.

Литература

• Савина, Л. Н.; Путило, О. О. [cyberleninka.ru/article/n/obrazy-prostranstva-v-povesti-s-v-lukyanenko-rytsari-soroka-ostrovov Образы пространства в повести С.В. Лукьяненко «Рыцари Сорока Островов»] // Известия Волгоградского государственного педагогического университета : журнал. — 2014. — № 10. — С. 137-142. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1815-9044&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1815-9044].
• Виталий Каплан. [www.rusf.ru/lukian/recen/rec_vk01.htm Кто выйдет на мост? (Заметки о прозе Сергея Лукьяненко)]. Русская фантастика. [www.webcitation.org/6h6IEkl0c Архивировано из первоисточника 28 апреля 2016].

Ссылки

• [fantlab.ru/work1223 Роман "Рыцари сорока островов"]. Лаборатория Фантастики.
• [lukianenko.ru/works_rus/91.html Роман "Рыцари сорока островов"]. Официальный сайт Сергея Лукьяненко.
• [lukianenko.ru/editions_rus/161.html Первое издание романа "Рыцари сорока островов"]. Официальный сайт Сергея Лукьяненко.

Отрывок, характеризующий Рыцари Сорока Островов

Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.