Рыцарская поэзия

Рыцарская поэзия — одним из самых ярких выражений миросозерцания, выработанного рыцарством и сменившего собой более суровый и грубый дух собственно феодального периода, является поэзия провансальских трубадуров (см. Провансальская литература), перешедшая затем в соседние страны.

В Испании трубадуры основались прочно, особенно с тех пор, как принцесса прованская стала женой герцога барселонского Беренгара (1113). Барселона и, немного позже, Сарагоса делаются сборными пунктами трубадуров и главными очагами рыцарской поэзии; испанские (каталонские) поэты начинают подражать провансальским, и до XVI века их творчество, даже язык находятся под сильным влиянием провансальской поэзии; их любовные стихотворения отражают рыцарский культ женщинам даже в такую пору, когда рыцарство уже утратило своё значение и почти выродилось. Рыцари, лица знатного происхождения, даже короли не стеснялись в Испании выступать в роли поэтов и певцов, охотно называя себя трубадурами. В Италии рыцарская поэзия оказала влияние на поэтов болонской школы, Гвидо Гвиничелли и Гвидо Кавальканти, а через их посредство — и на самого Данте, как автора «Vita nuova».

В Германии рыцарская поэзия создалась из слияния туземных народных мотивов, получивших новую обработку, с отголосками провансальской поэзии. Творчество немецких миннезингеров, из которых первым по времени считается рыцарь Кюренберг, уроженец Нижней Австрии, явилось ярким отражением рыцарства. Около середины XII века занятие поэзией составляет уже как бы привилегию рыцарей, из которых иные, например Генрих фон Фельдеке, Генрих фон Морунген, Рейнмар фон Бренненберг приобретают почётное имя. Постепенно произведения миннезингеров всё более проникаются рыцарским духом; в начале поэзия любви к женщине и восхищения её красотой, умом и добрым сердцем облекается ещё в сравнительно безыскусственную форму, довольно близкую к приемам и образам народной лирики, но скоро переходит в восторженный культ женщины. Творчество становится более изящным, художественным, зато иногда слишком страдает искусственностью тона и разного рода условностями. Не все виды рыцарской поэзии, сложившиеся в Провансе, перешли на германскую почву; тщетно стали бы мы искать среди произведений миннезингеров чего-нибудь равного по силе лучшим сирвентам.

Исключение составляет знаменитый поэт XIII в., рыцарь Вальтер фон дер Фогельвейде, чутко отзывавшийся на все события его эпохи, возбуждавший народный энтузиазм во время одного из крестовых походов, громивший политические притязания Рима и отстаивавший самобытность германских государств. Наряду с этим Вальтер отводит большое место любовному и галантному элементу, воспевая, под именем Гильдегунды, даму своего сердца; в его песнях сказываются как отголоски провансальской лирики, так и влияние старого народного творчества.

Из других продуктов рыцарской поэзии в Германии следует отметить сочинения Ульриха фон Лихтенштейна (XIII в.): «Der Frauendienst» и «Das Frauenbuch». Много перевидавший на своём веку рыцарь рассказывает здесь о разнообразных, иногда баснословных подвигах, будто бы совершённых им в честь дамы своего сердца. Во «Frauendienst» вставлено 58 отдельных песен, написанных красивым, поэтическим языком.

По мере того, как немецкое рыцарство приходило в упадок и вырождалось, теряла прежний смысл и рыцарская поэзия, культивировавшаяся миннезингерами. Эта поэзия, впрочем, пережила самое рыцарство; последние миннезингеры жили в XV в. и один из них, Освальд фон Волькенштейн, сделал безнадёжную попытку оживить пришедшую в упадок рыцарскую поэзию, вернуть ей прежний блеск, после того как под рукой таких стихотворцев, как рыцарь Штейнмар, она, видимо, стала вырождаться. Сменившая рыцарскую поэзию в Германии поэзия мейстерзингеров заимствовала отдельные приёмы и образы у миннезингеров, хотя и носила другую окраску.

В общем, рыцарская поэзия довольно ярко и определённо отразила один из элементов, входивших в состав рыцарского идеала — служение даме сердца, ласковое слово или даже взгляд которой может осчастливить человека, — между тем, как в рыцарском романе ясно сказался геройский, боевой характер рыцарства.

Источники

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• Ср. Karl Bartsch, «Grundriss zur Geschichte der provenzalischen Litteratur» (1872);
• Diez, «Leben und Werke der Troubadours» (1882);
• его же, «Die Poesie der Troubadours» (Лейпциг, 1883);
• Gaston Paris, «La poésie au Moyen-Âge»;
• Jeanroy, «Les origines de la poésie lyrique en France» (1889);
• Bartoli, «Geschichte der italienischen Litteratur» (Лейпциг, 1881);
• Lachmann und Haupt, «Minnesang’s Frühling» (1888);
• W. Scherer, «Deutsche Studien: II. Die Anfange des Minnesanges» (Вена, 1874);
• A. Lange, «Un trouvère allemand. Etude sur Walther v. d. Vogelweide» (1879);
• A. E. Kroeger, «The Minnesingers of Germany» (Нью-Йорк, 1873).

Отрывок, характеризующий Рыцарская поэзия

Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…