Браун, Рэй

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Рэй Браун»)
Перейти к: навигация, поиск
Рэй Браун
Ray Brown
Основная информация
Полное имя

Raymond Matthews Brown

Дата рождения

13 октября 1926(1926-10-13)

Место рождения

Питтсбург, Пенсильвания, США

Дата смерти

2 июля 2002(2002-07-02) (75 лет)

Место смерти

Индианаполис, Индиана, США

Годы активности

1946 - 2002

Страна

США

Профессии

музыкант, басист

Инструменты

контрабас

Жанры

бибоп, джаз, хард-боп

Сотрудничество

Диззи Гиллеспи, Оскар Питерсон, Элла Фицджеральд, Стэн Гетц, Джо Пасс, Билли Холидэй, Луи Армстронг, Дюк Эллингтон, Бен Уэбстер

Рэй Браун (англ. Ray Brown; 13 октября 19262 июля 2002) — американский джазовый музыкант, один из лучших джазовых контрабасистов. В основном, его творчество можно отнести к жанру бибоп. Его игра отличается точностью, красотой и отличимостью звука, полнотой и виртуозностью сделанных со вкусом басовых соло, устойчивым развитым динамичным свингом.

Он играет настолько совершенные ноты, как будто бы сидел всю ночь, устанавливая пальцы в наилучшие позиции для игры. Он - Бах среди басистов

Дон Томпсон

Рэй Браун оказал очень большое влияние на манеру исполнения и технику игры многих джазовых басистов.





Биография и карьера

Рэй Браун родился в Питтсбурге, 13 октября 1926 года. Его первым инструментом было фортепиано, уроки которого Рэй Браун стал брать с восьми лет. Его отец хотел, чтобы Рэй Браун играл как Фэтс Уоллер, и в том возрасте Рэй играл его произведения на память. Затем, отец захотел, чтобы Рэй играл как Арт Тэйтум. Как вспоминает сам Рэй Браун

Это было уже несколько сложнее. Но это не было причиной тому, что я оставил игру на фортепиано. Я не мог найти себя в фортепиано. Оно не давало мне того, что я хотел. Кроме того, я был в школьном оркестре, а там было четырнадцать пианистов…

Рэй хотел играть на тромбоне, но семья не могла себе позволить купить инструмент (или, может быть, тромбон также не давал ему того, что он искал). В школе был контрабас, и Рэй начал играть на нём — к тому же ему некоторое время позволялось уносить его домой на выходные. Но все же, в конце концов, отцу пришлось купить ему инструмент.

Несмотря на то, что он уже имел предложения от профессиональных джаз-бэндов, мать заставила его закончить школу. Немедленно по её окончании в 1944 году, Рэй Браун покинул город и был занят в течение полугода в Jimmy Hinsley’s band, а затем в Luis (Snookum) Russell’s band. В тот момент Рэй Браун испытывал сильное влияние Джимми Блантона, басиста оркестра Дюка Эллингтона.

В 1946 году Рэй Браун счел себя достаточно подготовленным, чтобы попытать счастья в Нью-Йорке. Сразу по прибытии он направился в клуб на 52-й улице, где, наряду с известнейшими джазменами того времени, он встретил Хэнка Джонса, с кем был знаком, а тот, в свою очередь, познакомил его с Диззи Гиллеспи.

После того, как мы поговорили, Хэнк сказал: «Только что пришёл Диззи Гиллеспи». Я сказал: «Где?! Представь меня! Я хочу с ним встретиться». Хэнк представил меня…«Ты хочешь сыграть?» — спросил Диззи. Я был близок к инфаркту…

После прослушивания, восемнадцатилетний Рэй Браун был принят в группу. Наряду с ним и Диззи в ней играли Бад Пауэлл, Макс Роч и Чарли Паркер, а чуть позже добавился Милт Джексон. Рэй Браун оставался в оркестре Диззи до 1948 года. Тогда, в качестве приглашенного гостя, в концертах группы участвовала молодая певица Элла Фицджеральд . В 1948 году Рэй Браун оставил работу у Диззи Гиллеспи и в это же время женился на Элле Фицджеральд. C 1948 года по 1951 год Рэй Браун работал в трио вместе с Хэнком Джонсом и Чарли Смитом Брауном, где он был в том числе и музыкальным директором. Это трио наряду с собственной работой, аккомпанировало Элле Фицджеральд. В 1952 году Рэй Браун с Эллой Фицджеральд развелись, но остались добрыми друзьями на всю жизнь.

Еще в 1949 году Рэй Браун встретил Оскара Питерсона, джазового пианиста, с которым впервые сыграл в том же году на Jazz at the Philharmonic concert, а с 1951 года началась совместная работа, которая продолжалась вплоть до 1966 года. Также в этот период Рэй Браун работает с Milt Jackson Quartet, который через год превращается в именитый Modern Jazz Quartet. Кроме того, Рэй Браун гастролирует с проектом Jazz at the Philharmonic.

В 1966 году Рэй Браун переехал в Лос-Анджелес, что вызвало панику среди живущих там басистов, решивших, что Рэй Браун отнимет у них студийную работу. Браун в самом деле стал весьма востребованным студийным музыкантом, однако он кроме того занимался продюсированием и менеджментом. В то время им были написаны пособия для игры на контрабасе, и там же он разработал свой отличительный знак — инструмент, представляющий собой гибрид контрабаса и виолончели и ставший предшественником баса-пикколо. Многие молодые басисты Лос-Анджелеса в конце концов поняли, что ошибались в прогнозах. Рэй Браун не только не отнял у них работу, но и напротив, выступил талантливым преподавателем и менеджером, продвигающим молодые таланты.

С 1972 года сотрудничает с Дюком Эллингтоном, в 70-е годы басист руководит известными джазовыми фестивалями Monterey и Concord.

C 1974 года по 1982 год, Рэй Браун выступал и записал несколько альбомов с гитаристом Лориндо Альмейдо, саксофонистом и флейтистом Бадом Шэнком и барабанщиком Шелли Мэнном, которого после 1977 года заменил Джефф Хамильтон. Группа выступал под названием The L.A. Four.

В течение своей долгой карьеры Рэй Браун записывался со многими известными музыкантами. В 90-х Браун создает свой всемирно известный проект «Some of My Best Friends Are…», в котором он играет с самыми именитыми музыкантами старого и нового джаза.

Рэй Браун умер по дороге в Индианаполис, где должен был играть в концерте Jazz Kitchen, в то время, когда он вздремнул после партии гольфа. В соответствии с его инструкциями на случай смерти, на похоронах была организована вечеринка — джем-сейшн продолжался весь вечер.

Я просто играю на контрабасе уже почти шестьдесят лет. Я думаю… Басист должен всегда иметь прежде всего отличный ритм и отличный звук. Хорошо взаимодействовать с ансамблем.

Что такое джаз? Джаз — это чувство. Это зависит от тебя, от того, что эта музыка для тебя означает. Для разных людей — по-разному. Для меня джаз — доброе чувство, оно заставляет меня улыбаться, двигаться, притоптывать ногой.

Разные ощущения джаза чаще всего и не пересекаются, потому что те, кто по-другому чувствует, по-другому и играют. Я играю вот так — со свингом. И в коллективах, где я играл, всегда ценили именно это, иначе меня бы и не приглашали».

По версии [digitaldreamdoor.nutsie.com DDD] Рэй Браун занимает 4 место среди лучших джазовых музыкантов стиля хард-боп, 7 место среди лучшых джазовых басистов, его совместный с Дюком Эллингтоном альбом This One’s For Blanton занимает 106 место среди лучших джазовых альбомов.

Его песня «Gravy Waltz» в 1963 году была удостоена Грэмми как лучшая джазовая композиция, и дважды (1990, 1991) Рэй Браун в составе трио Оскара Питерсона был лауреатом премии в номинации «лучшее джазовое выступление»

Из книги «Джазовые портреты» Харуки Мураками:

В игре Рэя Брауна нет лишних хитростей. Он играет просто, по-деловому. Демонстрируя мастерские соло, вызывающие возгласы восхищения, Рэй Браун никогда не выставляет целиком весь арсенал коронных «штучек». Своей невозмутимостью он напоминает искусного собеседника, временами вставляющего в светскую беседу острое словцо. Рэй Браун четко знает, что главная цель контрабасиста — задавать ритм, указывая тем самым другим исполнителям на их место в музыкальном процессе. Все остальные «штучки» — всего лишь «скромный десерт», подавать который ему доставляет большое удовольствие. Слушая Рэя Брауна, чувствуешь, как рождается джаз, и к горлу подкатывает комок. В этом и заключается величие музыканта.

Дискография

Сольные работы (в качестве лидера)

Как соисполнитель

Как участник

Напишите отзыв о статье "Браун, Рэй"

Ссылки

  • [hardbop.tripod.com/raybrown.html Ray Brown at the Hard Bop Homepage]
  • [www.npr.org/programs/jazzprofiles/archive/brown_ray.html Ray Brown Jazz Profile from National Public Radio]
  • [cnx.org/content/m13536/latest/ Ray Brown biography at Connexions.org]
  • [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950CE5DA1231F937A35754C0A9649C8B63 Ray Brown obituary from New York Times July 4, 2002]

Отрывок, характеризующий Браун, Рэй


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.