Рюкюсцы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рюкюсцы
Численность и ареал

Всего: около 1 500 000
Япония Япония
Китайская Республика Китайская Республика
Филиппины Филиппины
Бразилия Бразилия
Перу Перу
США США

Язык

японский
рюкюские языки

Религия

рюкюская религия, синтоизм, буддизм

Расовый тип

монголоидная раса[1]

Родственные народы

японцы, айны

Рюкюсцы (яп. 琉球民族 рю:кю: миндзоку) — этнографическая группа островов Рюкю (префектура Окинава). Рюкюсцы являются крупнейшим национальным меньшинством в Японии; 1,3 млн человек проживают в префектуре Окинава, 300 000 в других районах Японии. Оставшиеся 300 000 расселились за пределами Японии, в основном на Гавайях[2][3].





Этимология

Острова Рюкю также иногда называют Ликейские острова, а рюкюсцев ликейцами. Этот термин происходит от китайской транскрипции иероглифов, которыми записывают название островов Рюкю – Лю-цю, Лю-чу, Лиеу-Киеу, Лиу-Киу. Такие названия раньше широко применялись в географической литературе дореволюционной России и Европы. К началу XXI-ого века термины Лю-чу и лючусцы (ликейцы) иногда попадаются в европейской, японской и американской этнографической литературе, также как и термины Рюкю и рюкюсцы.

Происхождение и расселение

Основной ареал расселения рюкюсцев — это острова Рюкю, административно входящие в японские префектуры Окинава и Кагосима (группы островов Амами и Такара). В префектуре Окинава абсолютное большинство населения являются рюкюсцами. Современные рюкюсцы и японцы имеют общих предков дзёмонцев (выходцы из Юго-Восточной Азии). В отличии от яматосцев (японцев), которые произошли от смешения дзёмонцев и мигрантов с Корейского полуострова, рюкюсцы как и айны (на острове Хоккайдо) на своих островах были изолированы от миграционных волн на Кюсю, Хонсю и Сикоку, а значит их этногенетические процессы носили эволюционный характер[1]. Обнаруженные в 1967-ом году на Окинаве скелеты человека Минатогава (англ.) (датированные 16-14 тыс. лет до н. э.) являются предками дзёмонцев.

История

В средние века рюкюсцы имели собственную государственность: сначала это были княжества Хокудзан, Нандзан и Тюдзан на острове Окинава, а с XV по XIX века королевство Рюкю. Эти государственные образования не обладали полным суверенитетом: сначала рюкюсцы платили китайской династии Мин, а после маньчжурского завоевания (XVII-ый век) династии Цин. С 1609-ого года после карательной военной экспедиции под командованием даймё Тадацунэ Симадзу с согласия японского сёгуна Токугавы Иэясу королевство Рюкю стало ещё и вассалом японского княжества Сацума (нынешняя префектура Кагосима) и долго скрывало этот факт от Китая. После аннексии Рюкю Японской империей в 1879-ом году рюкюсцы были подвержены ассимиляции и стали утрачивать свои культурные особенности в области языка и религии.

Троецарствие (1314—1429)

В XIII—XIV веках, во время периода Сандзан (яп. 三山時代 Сандзан дзидай), на Окинаве было три княжества: Хокудзан (яп. 北山, «Северная Гора»), Нандзан (яп. 南山, «Южная Гора») и Тюдзан (яп. 中山, «Центральная Гора»). Все три княжества были данниками Китая, и все три боролись за власть над островом. В 1416 году Хаси, сын князя Тюдзана и фактический правитель княжества, захватил Хокудзан. Хаси добился благосклонности Китая; 1421 году, когда Хаси унаследовал престол Тюдзана, китайский император Чжу Ди дал ему фамилию Сё (尚, по-китайски «шан») и титул вана (王, по-рюкюски «о:»), то есть царя или короля острова.

Королевство Рюкю (1429—1879)

В 1429 году Сё Хаси завоевал Нандзан, таким образом впервые объединив весь остров. Он построил замок Сюри и порт Наха, проправив до 1439 года. Государство постепенно расширялось на соседние острова. К концу XV века ваны Сё правили на всей южной части архипелага Рюкю, а в 1571 году они стали властителями архипелагов Амами и Осима около берегов Кюсю.

На архипелаге Рюкю было мало природных ресурсов, поэтому с момента основания государства ваны Сё выбрали морскую торговлю как основной вектор экономического развития. Рюкюские корабли заходили в порты Китая, Японии, Кореи, Вьетнама, Сиама, Малакки, Явы, Лусона, Суматры и Борнео. Минская политика запрета морской торговли позволяла рюкюским купцам работать на китайском направлении с минимальной конкуренцией. (Запрет не касался Рюкю, поскольку ваны Рюкю платили дань Китаю и не занимались пиратством.) Масштабы торговли с Китаем были такими, что ещё в 1439 году император позволил рюкюсцам построить отдельную торговую факторию в Цюаньчжоу. Рюкю старалось поддерживать дружественные отношения одновременно со всеми соседями. Если отношения между двумя соседними государствами по какой-то причине портились — например, между Китаем и Японией из-за очередного города, разграбленного японскими пиратами, то правители Рюкю выступали в роли посредника для перевоза товаров между враждующими сторонами. Таким образом, с XIV и до середины XVI века Рюкю было богатым и преуспевающим торговым государством. Со второй половины XVI века конкуренция с португальцами на юге и японцами на севере привела к концу эпохи процветания. В 1450 году начались конфликты с Японией, когда японский феодал Хосокава Кацумото, правитель Сикоку, захватил рюкюский корабль; подобные инциденты продолжались. Начиная с 1527 года, японские пираты вокоу стали нападать на Окинаву. Для защиты Нахи ванам Рюкю пришлось построить два форта. В 1588 году объединитель Японии Тоётоми Хидэёси потребовал, чтобы государство Рюкю участвовало в походе на Корею и дальнейшей планируемой войне с Китаем. Сё Нэй, ван Рюкю, решив, что Китай сильнее Японии, не ответил и перестал посылать представителей в Киото. В 1600-ом году власть в Японии перешла к Токугаве Иэясу после битве при Сэкигахаре. Даймё, которые воевали против Токугавы при Сэкигахаре, как минимум попали в опалу. В числе опальных феодалов был и Симадзу Ёсихиро, могущественный правитель Сацумы. Под давлением Токугавы Ёсихиро отрекся от власти в пользу своего племянника Тадацунэ Симадзу, но и Тадацунэ не смог найти расположение у сёгуна. Не имея возможности ни продвигаться при дворе, ни воевать с дружественными Токугаве северными соседями, новый даймё Сацумы обратил взор на юг, на процветающее, но слабое в военном плане королевство Рюкю.

В 1603 году представитель Сацумы посоветовал Рюкю подчиниться Японии и проявить уважение к сёгуну Токугаве. Сё Нэй отказался. Тогда Симадзу Тадацунэ попросил разрешение у Токугавы наказать Рюкю за грубость по отношению к Японии. В 1606 году Токугава дал согласие, и через три года флот Симадзу отплыл на юг.

Весной 1609 году сацумское войско высадилось на Окинаве, разбило местное гражданское ополчение и разграбило замок Сюри и ванские сокровищницы. Сё Нэй был взят в заложники и отправлен в Японию на два года. В 1611 году, после того, как Сё Нэю было позволено возвратиться на родину, ему и его двору пришлось подписать мирный договор, утверждающий, среди прочего, что государство Рюкю всегда было вассалом Сацумы. Острова Амами и Осима были присоединены к хану Сацуме (по этой причине в современной Японии они входят в префектуру Кагосиму, а не Окинаву), но ванам Сё было дозволено продолжать править остальной частью архипелага Рюкю в рамках, установленных Сацумой. Таким образом, Рюкю оказалось в двойной феодальной зависимости: от китайского императора (связи с Китаем продолжались) и от даймё Сацумы.

В 1615 году японо-китайские переговоры зашли в тупик; Китай запретил японским кораблям заходить в китайские порты. Благодаря политике сакоку европейские купцы потеряли право заходить в японские порты. Таким образом, основной поток торговли между Японией и Китаем пошел через королевство Рюкю, которое было в двойной вассальной зависимости от китайской империи Мин и японского княжества Сацума. Торговля с Китаем была немаловажна для престижа и финансового благополучия даймё Сацумы. Чтобы избежать возможных конфликтов с Китаем, правители Сацумы предписали Рюкю притворяться независимым государством, жителям Рюкю было запрещено пользоваться японскими именами и одеждой. Представителям Рюкю за рубежом было запрещено упоминать зависимость Рюкю от Сацумы. Японские подданные не имели право посещать Рюкю без правительственного разрешения. Даже рюкюский посол в Эдо был обязан вести переговоры только через переводчика. Китай скоро узнал об истинном положении дел, но игра в независимость Рюкю позволяла всем сохранить лицо и продолжать выгодную торговлю[4].

Рюкю-хан (1872—1879)

В ноябре 1871 года произошел «Муданьский инцидент (англ.)»: 54 моряка рюкюского острова Мияко терпели бедствие у юга острова Формоза (Тайвань), большинство из них были убиты тайваньскими аборигенами пайвань. Рюкю в тот момент официально было вассалом Китая, однако в ответе на ноту японского правительства, требующую наказать убийц «японских подданных» (на деле Рюкю уже давно было зависимо от Японии) Китай ответил, что не несёт ответственности за происходящее на восточном берегу Тайваня. Для того чтобы засвидетельствовать, что все жители Рюкю является гражданами Японии, а само Рюкю находится в пределах Японской империи, 14 сентября 1872 года королевство Рюкю было переименовано Императорским рескриптом в автономный удел Рюкю-хан. При этом ван Рюкю Сё Тай получил статус японского дворянина кадзоку и стал князем Рюкю-хана, подчинённого в административном отношении министерству иностранных дел Японии. В 1871 году японское правительство ликвидировало на территории Японии автономные ханы и на их месте основало префектуры, которые напрямую подчинялись центру. Однако Рюкю получило переходный статус хана, чтобы в будущем Япония могла осуществить окончательную аннексию Рюкюского архипелага[5].

В 1875 году японское правительство назначил дипломата Митиюки Мацуду ответственным за аннексию Рюкю и начало переговоры по присоединению Рюкюского государства в Японии. В ответ рюкюские власти выбрали тактику проволочек и всячески оттягивали решение вопроса. Одновременно с этим Цинский Китай заявил свои права на Рюкю и ввёл экономические санкции в отношении Японии. В 1879 году на остров Окинава высадился японский десант численностью 300 солдат и 160 полицейских. 11 марта 1879 года Мацуда объявил о ликвидации Рюкю-хана, и что к концу месяца Рюкю-хан будет считаться префектурой Окинава и частью японской метрополии. 31 марта, осуществляя силовое давление на местные власти, он добился сдачи главной цитадели рюкюсцев — замка Сюри. Государство Рюкю было ликвидировано, а постановления японской административной реформы 1871 года об автономных княжествах отменены.

Префектура Окинава (1879 — н.в.)

В Рюкю были очень недовольны силовыми методами японского правительства. Местная знать пыталась организовать движение неповиновения, а некоторые чиновники начали тайно выезжать в Цинский Китай, жалуясь на действия японцев. Династия Цин стремилась сохранить протекторат над Рюкю, поэтому выразила японскому правительству резкий протест и неприятие аннексии. Цинские армейские генералы предлагали начать войну для возвращения вассального государства, однако глава китайского дипломатического ведомства Ли Хунчжан попытался решить проблему при посредничестве бывшего американского президента Улисса Гранта, который находился в то время в Китае. В июле 1879 года Грант прибыл в Японию и предложил японским властям решить рюкюский вопрос совместно с династией Цин. Официальный Токио дал согласие на переговоры, и в октябре 1880 года американец дал японцам свой план раздела Рюкю. Согласно этому плану Япония должна была признать суверенитет Цинского Китая над островами Мияко и Яэяма бывшего Рюкюского государства. В обмен за эту услугу предлагалось вписать в текст Тяньцзиньского договора о дружбе (англ.) от 1871 года новое положение о режиме наибольшего благоприятствования для Японии в области торговли. Однако проект Гранта реализован не был из-за позиции китайской стороны, которая считала его невыгодным. Проблема территориальной принадлежности Рюкю оставалась главным камнем преткновения в японско-китайских отношениях. Она была окончательно решена в пользу Японии только после японско-китайской войны 1894—1895 годов. До 1912 года японцы оставили в префектуре старую систему управления, налогов и хозяйствования. Отсутствие модернизации привело к хроническому социально-экономическому отставанию префектуры от регионов Центральной Японии. Значительная часть населения покинула родину в поисках заработка, переехав на японские острова Хонсю и Кюсю или американские Гавайи[6].

Окинава сильно пострадала во время Второй мировой войны. В ходе битвы за Окинаву в 1945-м году между войсками Японии и США погибли сотни тысяч мирных жителей. Количество жертв было большим из-за требования японского правительства и военных не сдаваться в плен. После войны Окинава находилась в зоне американской оккупации до 1972 года. Несмотря на восстановление независимости Японии в апреле 1952 года, острова Рюкю остались под контролем США. По итогам Сан-францисского мирного договора 1951-ого года Япония снова обретала независимость, но некоторые её территории оставались под контролем США, в частности остров Окинава. На этих территориях функционировало американское военное управление, валютой служил доллар США (заменивший так называемую Б-йену), на автодорогах действовало правостороннее движение, вместо японского левостороннего. На этой территории военнослужащие США ни за какие преступления наказания не несли.

20 декабря 1970 года на территории города Коза (в 20 км от столицы префектуры города Наха) произошло одно из крупнейших антиамериканских выступлений местного населения (англ.). В схватке сошлось примерно пять тысяч окинавцев и семьсот военнослужащих США. Началось восстание с дорожного происшествия: автомобиль с нетрезвыми американскими военнослужащими сбил местного жителя. Несколько десятков повстанцев пробралось на территорию авиабазы Кадена (англ.), где ими было уничтожено всё, до чего они смогли добраться. Было сожжено более семи десятков автомобилей и разрушено немало иной американской собственности, разрушен офис газеты «Stars and Stripes». Бунтовщики применяли коктейли Молотова, использовав спиртные напитки из соседних баров и ресторанов. Военная полиция применила слезоточивый газ. Итогом стали шестьдесят раненых американцев и восемьдесят два арестованных местных жителя[7].

Американцы вынашивали планы восстановления государственности рюкюсцев в пределах островов Рюкю, однако под давлением общественности и политической целесообразности вернули Окинаву японской стороне[2].

Культура

Благодаря тесным историческим связям Окинавы с Китаем, Японией, Индонезией и Малайзией местная культура развивалась под постоянным иностранным влиянием. Тем не менее, Окинава стала родиной множества самобытных культурных практик, предметов и техник: боевого искусства карате, музыкального инструмента сансина (предка сямисэна), метода окрашивания тканей бингата, стихотворного жанра рюка, особого архитектурного стиля и множества других. В 1393-ем году в Тюдзан прибыли китайские переселенцы, образовав общину Кумэ недалеко от столицы Сюри. Со времён троецарствия (Период Сандзан (англ.)) и до конца существования королевства Рюкю деревня Кумэмура была культурным и образовательным центром[8].

В культуре рюкюсцев заметны китайское и новояпонское влияние наряду с древними национальными чертами. В более урбанизированных районах островов японское влияние сказывается заметнее, а в сельской местности, особенно в отдаленных горных селениях, старые национальные традиции сохраняются до настоящего времени.

Боевые искусства


К окинавским боевым искусствам относятся карате, тэгуми и кобудо, которые возникли среди коренных жителей острова Окинава. Благодаря своему центральному расположению, Окинава находилась под влиянием различных культур с длительной историей торговли и культурного обмена, в том числе Японии, Китая и Юго-Восточной Азии, которые оказали огромное влияние на развитие боевых искусств на Окинаве.

  • Карате — боевое искусство Окинавы, произошедшее из китайского цюань-фа.
  • Кобудо — окинавское боевое искусство с использованием холодного оружия, как ударно-дробящего действия, так и колюще-рубящего.
  • Тэгуми — традиционная борьба, популярная на Окинаве до периода Тайсё.

Языки

Рюкюсцы говорят на японском и родственных ему рюкюских языках: на островах Рюкю всё ещё остаются шесть коренных языков. ЮНЕСКО называет четыре из них «безусловно» находящимися под угрозой[9][10][11][12], а два других «под угрозой исчезновения»[13][14]. Эти языки отличаются от японского, хотя они все и принадлежат к одной семье японо-рюкюской семье. Рюкюские языки находятся в упадке, поскольку со времени присоединения к Японской империи рюкюсцы были подвержены ассимиляции со стороны японцев; в окинавских школах преподают только на японском языке.

Сегодня рюкюские языки остаются родными примерно для миллиона человек, большинство из которых в преклонном возрасте. Некоторые дети учат рюкюские, обычно если они живут с бабушками и дедушками. Мало кто из родившихся в 1990-х называет один из рюкюских своим родным языком. На рюкюском поются народные песни, выпускается рюкюязычная новостная радиопередача[15].

Носители диалектов (языков) амами, мияко, яэяма и ёнагуни обычно знают и окинавский. Многие носители ёнагунского знают яэямский. Так как острова Амами, Мияко, Яэяма и Йонагуни менее урбанизированы, чем Окинава, их языки вымирают не так быстро, как окинавский; подрастающие дети всё ещё говорят на них. Возрастное соотношение носителей окинавского неизвестно, но он быстро теряет позиции родного языка окинавцев.

Официальные документы на Рюкю издревле писались на классическом китайском. Японский язык начал оказывать влияние на рюкюские языки в 1880-х, с окончательным завоеванием архипелага и превращением его в префектуру Окинава.

Литература

На Окинаве до сих пор сохранился свой стихотворный жанр рюка («песни Рюкю»), преобразованный в XVI веке из другого стихотворного жанра оморо[ja] путём сокращения количества слогов. Рюка обычно сочиняли на окинавском языке и исполняли под музыку инструмента сансин. Рюка продолжает существовать не только на само́й Окинаве, но и в рюкюских диаспорах на Гавайях и в Перу.

Религия

Традиционно жители Окинавы и прилегающих островов исповедовали свою рюкюскую религию, поклоняясь божествам в священных местах, которыми могли быть небольшой храм, роща или вершина горы. Рюкюсцы уделяют большое внимание роли женщины в обществе. В рюкюской религии женщины не только хранительницы домашнего очага, но и занимают должность жрицы. В утаки запрещено заходить мужчинам, поэтому во времена монархии ван (король) проходил обряд «превращения в женщину» для того, чтобы посетить главное святилище островов Сэфа-утаки[ja][16] или другие утаки[17]. После оккупации островов Японией многие утаки были превращены в синтоистские святилища дзиндзя. Большинство рюкюсцев молодого поколения к началу XXI века уже не являются приверженцами этой религии.

Национальные костюмы

Национальные костюмы рюкюсцев схожи с японскими: свободные запашные юкаты для мужчин и женщин. Самый распространенный цвет ткани — синий с белой полосой для мужчин, с белыми мелкими крапинками для женщин. Такие ткани известны в «материковой» Японии как рюкюские ткани. К началу XXI века национальную одежду носят на островах в основном люди старшего поколения.

Окинавская танцовщица
Рюкюские мужчины, период Мэйдзи
Окинавские женщины с традиционными причёсками, 1930-е годы

Кухня

Национальная кухня рюкюсцев сложилась под влиянием китайской, корейской и кухонь стран Юго-Восточной Азии благодаря длительной истории торговли с ними. Многие исследователи в области медицины связывают большое число долгожителей на островах Рюкю именно с окинавской кухней и продуктами, применяемыми в ней[18]. Значимым событием для королевства Рюкю стал привоз семян батата из китайской провинции Фуцзянь. Это сделал в 1606 году младший служащий рюкюской торговой миссии в Китае Ногуни Сокан. Батат давал хорошие урожаи на скудных почвах архипелага, в то время как урожаи риса сильно страдали от частых в регионе тайфунов[19].

Архитектура

Традиционный рюкюский дом
Главный дворец замка Сюри
Ворота Сюреймон

Несмотря на разрушительные бои во время битвы за Окинаву на островах осталось множество остатков уникальных рюкюских крепостей, имеющих название гусуку. Немногие из них отреставрированы. Самым известным из восстановленных гусуку является Замок Сюри. В то время как большинство домов в Японии сделаны из дерева, что позволяет обеспечить свободный приток воздуха для борьбы с сыростью, типичные современные дома на Окинаве сделаны из бетона с решетками, чтобы выдержать регулярные тайфуны. Крыши спроектированы для противостояния сильным ветрам, на них каждая плитка черепицы зацементирована.

См.также


Напишите отзыв о статье "Рюкюсцы"

Примечания

  1. 1 2 Баженова Ж.М. «Этногенез и этническая история рюкюсцев» — Владивосток: Дальнаука, 2006. — 30 с.
  2. 1 2 Мэдзаки Сигэкадзу, Такара Кураёси. Префектура Окинава. История // Энциклопедия Ниппоника: в 26 тт. 2-е издание. — Токио: Сёгакукан, 1994—1997.
  3. Noguchi, 2001, p. 69.
  4. [ihaefe.org/files/publications/full/pustovoit-rokku-history.pdf Пустовойт Е. В. История королевства Рюкю (с древнейших времён и до его ликвидации).] Владивосток, 2008.
  5. Lin, Man-houng. [www.japanfocus.org/-Man_houng-Lin/2258 "The Ryukyus and Taiwan in the East Asian Seas: A Longue Durée Perspective, "] Asia-Pacific Journal: Japan Focus. October 27, 2006, translated and abridged from Academia Sinica Weekly, No. 1084. 24 August 2006.
  6. Мэдзаки Сигэкадзу, Такара Кураёси. Префектура Окинава. История // Энциклопедия Ниппоника: в 26 тт. 2-е издание. — Токио: Сёгакукан, 1994—1997
  7. [topwar.ru/80467-vosstanie-na-okinave-foto.html «Восстание на Окинаве»]
  8. [www.jp-club.ru/okinava-unikalnost-istoricheskogo-puti/ Баженова Ж. М. Окинава: уникальность исторического пути]
  9. [www.unesco.org/culture/languages-atlas/en/atlasmap/language-id-1975.html UNESCO Atlas of the World's Languages in danger]. Unesco.org. Проверено 16 марта 2014.
  10. [www.unesco.org/culture/languages-atlas/en/atlasmap/language-id-1974.html UNESCO Atlas of the World's Languages in danger]. Unesco.org. Проверено 16 марта 2014.
  11. [www.unesco.org/culture/languages-atlas/en/atlasmap/language-id-1973.html UNESCO Atlas of the World's Languages in danger]. Unesco.org. Проверено 16 марта 2014.
  12. [www.unesco.org/culture/languages-atlas/en/atlasmap/language-id-1976.html UNESCO Atlas of the World's Languages in danger]. Unesco.org. Проверено 16 марта 2014.
  13. [www.unesco.org/culture/languages-atlas/en/atlasmap/language-id-1971.html UNESCO Atlas of the World's Languages in danger]. Unesco.org. Проверено 16 марта 2014.
  14. [www.unesco.org/culture/languages-atlas/en/atlasmap/language-id-1972.html UNESCO Atlas of the World's Languages in danger]. Unesco.org. Проверено 16 марта 2014.
  15. [www.okinawabbtv.com/news/h_news.htm おきなわBBtv★沖縄の方言ニュース★沖縄の「今」を沖縄の「言葉」で!ラジオ沖縄で好評放送中の「方言ニュース」をブロードバンドでお届けします。]
  16. Nakasone R.Y. [books.google.com/books?id=KirIeYfhZukC Okinawan Diaspora]. — University of Hawai'i Press, 2002. — С. 21. — ISBN 9780824825300.
  17. Chinen, J. [scholarspace.manoa.hawaii.edu/bitstream/handle/10125/22987/Vol_42.pdf Uchinaanchu Diaspora. Memories, Continuities and Constructions] // Social Process in Hawai‘i. — 2007. — Т. 42. — С. 261. — ISBN 978-0-8248-3287-2.
  18. Б. Дж. Уилкокс, Д. К. Уилкокс, М. Судзуки; [пер. с англ. Е. Г. Богдановой]. «Почему японцы не стареют. Секреты Страны восходящего солнца» — М.: РИПОЛ классик, 2013
  19. [www.ru-jp.org/bazhenova03.htm Баженова Ж. М. «Окно на Окинаву. Особенности окинавской кухни»]

Отрывок, характеризующий Рюкюсцы

В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.