Рюль, Иван Фёдорович

Иван Фёдорович Рюль
Место рождения:	Мариенбург, Лифляндия
Научная сфера:	Медицина
Альма-матер:	Медико-хирургический институт в Санкт-Петербурге

Ива́н Фёдорович Рюль (нем. Johann Georg von Ruehl, 21 мая 1768, Мариенбург, Лифляндия—17 декабря 1846, Санкт-Петербург) — лейб-медик, действительный тайный советник и кавалер, инспектор медицинской части Учреждений императрицы Марии, доктор медицины и хирургии.

Биография

Родился в Лифляндии.

В 1787 году окончил Медико-хирургический институт в Санкт-Петербурге. В том же году стал ординатором Обуховской больницы.

В 1792 году получил степень доктора медицины в Эрфуртском университете.

Военный врач

В феврале 1788 направлен судовым врачом на боевой корабль «Победоносец» Балтийского флота. В начавшейся Русско-шведской войне 1788—1790 годов участвовал в сражениях со шведами у Гогланда и Гельсингфорса. По возвращении в Санкт-Петербург в 1790 году был назначен штаб-лекарем в Генеральный сухопутный госпиталь.

С января 1794 года — полковой врач в лейб-гвардии Преображенском полку.

При Дворе

В 1798 году 30-летний Иван Рюль был замечен императором Павлом I и призван на службу к императорскому двору. Однако в марте 1801 года Павел I был убит, а императором стал Александр I.

С 1802 — гоф-хирург (придворный хирург), с 1804 — лейб-медик при императрице Марии Федоровне.

Военный врач

В 1805 году Рюль был определён главным армейским доктором в Волынской губернии. В сражении с французами при Ламбахе (19 октября 1805) спас 163 раненых. В сражении при монастыре Мельк (26 октября 1805), в виду неприятеля, — около 300 раненых, за что был награждён орденом св. Владимира 4-й степени.

В 1805—1806 участвовал в сражениях у городов Вельс, Энс, Кремс, Штейн и при Аустерлице, также деятельно помогая раненым.

Гражданская служба

В 1806 году Рюль вернулся в Санкт-Петербург, где оставался при особах императорской фамилии и осуществлял надзор за больницами воспитательных и благотворительных заведений.

С 1808 года Иван Фёдорович — статский советник.

С 1817 года — действительный статский советник.

В 1819 году он получил почётный диплом доктора медицины и хирургии от Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии.

В 1823 году Рюль стал членом Медицинского совета Министерства внутренних дел, а в 1825 был пожалован в тайные советники. Пользовался благорасположением императрицы Марии Федоровны, которая в своем духовном завещании назначила ему на память некоторые из своих драгоценностей.

С 1828 года состоял ближайшим помощником императрицы по управлению богоугодными заведениями.

7 мая 1828 года был утверждён Советом Императорского Человеколюбивого общества в звании председателя Медико-Филантропического комитета (состоял членом комитета с момента его основания в 1802), а 6 декабря того же года высочайшим рескриптом назначен инспектором по Медицинской части в состоявших под покровительством императрицы Марии Федоровны богоугодных заведениях (с 1829 подведомственны IV отделению Собственной его императорского величества канцелярии или Ведомству учреждений императрицы Марии). Сама же императрица Мария Фёдоровна скончалась 24 октября 1828 года. В 1831 году Иван Фёдорович активно проявил себя во время эпидемии холеры в Санкт-Петербурге, за что получил высочайший благодарственный рескрипт. В 1833 году Рюль был назначен почётным членом Демидовского дома призрения трудящихся (Демидовский дом трудолюбия), состоявшего под покровительством императрицы Александры Федоровны. Был членом Попечительского совета заведений общественного призрения в Санкт-Петербурге (1830—1846), попечителем Больницы всех скорбящих по нравственной части (1830—1840).

Последние годы жизни Иван Фёдорович болел и уже был не в состоянии выезжать из дому. 17 декабря 1846 года он скончался. Был похоронен на Волковском лютеранском кладбище.

Заслуги

Рюль внёс капитал для выдачи процентов лучшим ученикам, выпускаемым из фельдшерской школы. Изобрел особенную искусственную ногу и напечатал «Фармакопею для руководства врачам» (1824). Сделал большой вклад в дело организации психиатрических клиник в Санкт-Петербурге. Рюль разработал устав образцовой клиники (1832), занимался вопросом статистики умалишённых, издал книгу «Опыт статистического обозрения о числе одержимых разными душевными недугами в России» (1840).

Был сторонником мягких, ненасильственных действий в отношении пациентов.

Литература

• Прозоров Л. А. Из истории русской психиатрии: И. Ф. Рюль // Современная психиатрия. — 1913. — № 11. — С.876-894.
• Рюль, Иван Федорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [encspb.ru/object/2853547784 И. Ф. Рюль в энциклопедии Санкт-Петербурга]
• [funeral-spb.narod.ru/necropols/volkovskoe/tombs/ruehl/ruehl.html Надгробие И. Ф. Рюля на Волковском лютеранском кладбище]

Отрывок, характеризующий Рюль, Иван Фёдорович

Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.