Рязанов, Давид Борисович

Давид Борисович Рязанов
Имя при рождении:	Давид Борисович Гольдендах
Дата рождения:	26 февраля (10 марта) 1870(1870-03-10)
Место рождения:	Одесса, Российская империя
Дата смерти:	21 января 1938(1938-01-21) (67 лет)
Место смерти:	Саратов, РСФСР, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Партия:	Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков)
Награды:	Премия имени В. И. Ленина (1927)

Давид Борисович Рязанов (настоящая фамилия — Гольдендах; 10 марта 1870 года, Одесса — 21 января 1938 года, Саратов, расстрелян) — деятель российского революционного (социал-демократ) и профсоюзного движения, историк, библиограф, архивист, видный марксовед. Основатель и первый руководитель Института Маркса и Энгельса (ИМЭ), директором которого был более десяти лет с 1921 г. по начало 1931 г.

Академик Академии наук СССР (12.01.1929, исключён 03.03.1931, восстановлен 22.03.1990).

Биография

Учился в Одесской гимназии, из пятого класса которой в 1886 г. был исключён «за неспособность» в греческом языке.

В революционном движении участвовал с 17-ти лет с 1887 года примкнув к народникам, вёл активную работу в рабочих кружках Одессы. стал одним из первых одесских марксистов. В 1889 г. во время своей первой поездки в Париж посещал лекции в Сорбонне и Коллеж де Франс, работал в Национальной библиотеке, тогда же познакомился с Г. В. Плехановым и П. Л. Лавровым. При возвращении в Россию из-за заграничной поездки был арестован на границе и после предварительного 18-месячного заключения был без суда, административным порядком, приговорён к четырёхлетнему тюремному заключению с принудительными работами.

В 1887, 1891—1896, 1907 гг. в тюрьмах Одессы, Петербурга и Москвы, в частности 5 лет провёл в «Крестах». В 1896—1899 гг. в ссылке в Кишинёве под гласным надзором полиции. В 1900 г. получил возможность снова поехать за границу.

В 1901 году участвовал в конференции в Женеве, а затем на частичном съезде в Цюрихе. Уже с осени 1901 года противодействовал В. И. Ленину.

Рязанов ничего не выясняет и очень много запутывает. Его критика бесплодна, как девственница, посвятившаяся себя богу… Рязанов выдаёт себя за ортодокса, но занимается он просто-напросто буквоедством, причём, как мы видели, по временам очень сильно удаляется от ортодоксальной точки зрения. Оно и понятно: чтобы стать «ортодоксом», одной памяти на слова и выражения недостаточно: нужна способность к диалектическому мышлению, которой у Рязанова нет и следа.

— Плеханов

С 1901 года возглавлял социал-демократическую группу «Борьба» (отложившаяся от «Лиги русских с.-д.» и пропагандировавшая идею объединения всех с.-д.), которую представлял на II съезде РСДРП в 1903 году. Как отмечает его биограф Рокитянский, он активно участвовал в дискуссии по программному вопросу в 1903 г. и резко критиковал Ленина за сектантство, нетерпимость к инакомыслию, склонность к централизации партии, игнорированию опыта западноевропейской социал-демократии. После раскола партии занимал внефракционную позицию.

В революционном 1905 году вернулся в Россию, первое время работал в Одессе, затем, после «Манифеста 17 октября», даровавшего гражданам политические свободы, стал одним из организаторов первых профсоюзов в Петербурге. Вёл работу в социал-демократической фракции 2-й Государственной думы.

В конце 1907 г. был выслан за границу, работал в архивах германской социал-демократии, некоторое время был учёным-секретарём у Карла Каутского, опубликовал ряд работ К. Маркса и Ф. Энгельса и другие исторические документы. Занимался исследованиями по истории общественной мысли и рабочего движения.

В 1909 г. он читал лекции в пропагандистской школе группы «Вперёд» на Капри, а в 1911 г. — цикл лекций о профсоюзном движении в России и на Западе в школе Лонжюмо.

Участвовал в Циммервальдской конференции как представитель ЦК партии.

Перед войной жил в Вене, сотрудничал в «Правде» Л. Д. Троцкого, с которым с тех пор был связан и личной дружбой^{[уточнить]}.

С самого начала Первой мировой войны занял интернационалистскую позицию; сотрудничал в парижской газете Ю. О. Мартова и Л. Д. Троцкого «Наше слово».

В 1917 году, после Февральской революции, в апреле вернулся в Россию и вошёл в организацию «межрайонцев», которая в августе, на VI съезде РСДРП(б) объединилась с большевиками. Присоединение Рязанова к большевикам, как отмечает его биограф Рокитянский, никак не сказалось на его политических взглядах: он продолжал публично выступать против использования насилия в политических целях, против подавления инакомыслия, вмешательства партии в дела профсоюзов, в решение административных проблем, роспуска Учредительного собрания, запрета оппозиционных газет, репрессий, направленных против политических оппонентов. Был членом ВЦСПС; осенью 1917 года был избран депутатом Учредительного собрания от Румынского фронта.

Был в числе тех, кто возражал против ленинского плана вооружённого восстания, а после прихода большевиков к власти выступал за создание многопартийного правительства, против роспуска Учредительного собрания, подавления независимой прессы. Независимый в свои суждениях, отстаивал право на инакомыслие внутри партии. В 1918 году вышел из РСДРП(б) в знак протеста против подписания Брестского мирного договора; в том же году был восстановлен в РКП(б). В 1918–1930 гг. неоднократно выступал против политических преследований, требовал отмены смертной казни, использовал своё влияние (он был членом ВЦИК и ЦИК СССР) для помощи репрессированным, освобождения из тюрем, концлагерей и ссылок многих меньшевиков, эсеров, священнослужителей и т. д.

С июня 1918 по декабрь 1920 г. возглавлял Главное управление архивным делом (Главархив) при Наркомпросе и с 1918 по 1920 г. возглавлял Главное управление по делам науки, был членом коллегии этого наркомата. Входил в состав Государственного учёного совета и президиума Социалистической академии, в создании которой участвовал. В 1921 году разошёлся с большинством ЦК по вопросу о роли партии в профсоюзном движении, был отстранён от работы в ВЦСПС и с тех пор занимался исключительно научной деятельностью.

Во главе Института Маркса и Энгельса

В 1921 году основал и возглавил Институт К. Маркса и Ф. Энгельса (также основатель ЦСПИ), которым руководил до середины февраля 1931 года.

Уже в 1921 г. Рязанов договорился о покупке двух лучших частных библиотек по истории социализма («Если мы купим эти библиотеки, то мы будем иметь в Москве лучшую в мире библиотеку по социализму», — писал он): библиотеки венских адвокатов Теодора Маутнера и его друга Вильгельма Паппенгейма (свыше 20 000 томов, собиралась ими в 1876—1914 гг. и представляла собой богатейшую коллекцию литературы по социализму и анархизму) и библиотеки Карла Грюнберга (собиралась им в 1886—1918 гг. и составила более 10 000 томов по политической истории, рабочему движению, политэкономии) — эти коллекции стали основным ядром книжного собрания Института.

Мы ещё не купили ни одной машины, а уже ряд ценнейших рукописей и редчайших изданий плыл к нам на английском миноносце. Точно ли существовал этот миноносец, или это был лишь героический образ, созданный легендой, похожей на ту, которая окружала первые плавания эпохи великих открытий, я не знаю. Говорили о миноносце очень упорно.

— Вспоминал академик М. Н. Покровский в 1930-м году о книжных приобретениях Рязанова

«Уже в первой половине 20-х годов после одной из дискуссий Рязанов простодушно сказал генсеку: „Брось, Коба, не ставь себя в глупое положение. Все прекрасно знают, что теория не твоя сильная сторона“. От этого мнения академик не отказался и в 30-х годах, утверждая, что ставить Сталина на одну доску с Марксом или даже с Лениным „просто смешно“» [www.ras.ru/FStorage/download.aspx?Id=e9725646-9196-497f-9e47-ff55cab83d53].

Был в числе первых коммунистов, выдвинутых в 1928 году кандидатами в действительные члены Академии наук СССР. Вместе с М. Н. Покровским в марте 1928 г. обратился к руководству ВКП(б) с просьбой не включать его в список претендентов, однако комиссия Политбюро их просьбу отклонила. «Кандидатура т. Рязанова никаких возражений со стороны академиков не вызывает, и её проведение обеспечено» — докладывала в Политбюро в октябре 1928 года комиссия по наблюдению за выборами в Академию наук. Получал предложение Президиума АН СССР баллотироваться на пост вице-президента, но отказался.

В марте 1930 г. торжественно отмечено его шестидесятилетие, был издан специальный сборник «На боевом посту. Сборник к 60-летию Д. Б. Рязанова», а сам он был награждён орденом Трудового Красного Знамени.

Одна из комиссий, проверявших работу ИМЭЛ, в 1931 году отмечала, что «в кабинетах не велась исследовательская работа, „не говоря уже об изучении ленинизма“. В кабинетах не было ни одной книжки Ленина. В кабинете философии „собраны все идеалисты-мракобесы (Шопенгауэр, Гуссерль, Шпет и т. д.), к числу современных философов руководство кабинетов Ленина не причислило“». (С другой стороны — независимо от Института Маркса и Энгельса с 1923 года существовал Институт Ленина.)

Помогал жертвам политических репрессий. Не принадлежа к оппозиции, Рязанов оказывал материальную помощь ссыльным оппозиционерам, в том числе Троцкому, заказывая, в частности, переводы классиков европейской социалистической мысли для своего института. «Так как Д. Б. Рязанов не участвовал в оппозиции, архивы всех крупных деятелей оппозиции, кроме архива Л. Д. Троцкого, были спрятаны в его институте», — свидетельствовал в своих воспоминаниях Исай Львович Абрамович. В 1931 году был обвинён в связях с меньшевиками. Статья с обвинениями Рязанова и других видных сотрудников ИМЭ в меньшевизме и недооценке вклада В. И. Ленина в развитие марксизма появилась в «Правде» 15 января 1931 г. В конце января 1931 года на него начал давать показания бывший сотрудник ИМЭ Рубин, Исаак Ильич, впоследствии рассказавший об этом сестре, описавшей в своих воспоминаниях достигнутое под давлением «соглашение» между Рубиным и следователем: «Договорились… что он хранил в своем рабочем кабинете в институте (ИМЭ) документы меньшевистского центра, причём, уволившись из института, он в запечатанном конверте передал их Рязанову как документы из истории социал-демократического движения». В ночь с 15 на 16 февраля 1931 г. арестован, исключён из партии, снят со всех постов, 3 марта исключён из Академии наук СССР постановлением Общего собрания членов Академии. 16 апреля 1931 года Особое совещание по статье 58-4 УК РСФСР постановило выслать его в Саратов. Работал на историческом факультете Саратовского государственного университета и консультантом библиотеки университета. 23 июля 1937 года вновь арестован и 21 января 1938 года Выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР приговорён по статье 58, параграфы 8, 11 УК РСФСР к расстрелу. В тот же день расстрелян в Саратове. Ни в 1931 г., ни на предварительном следствии, ни на суде в 1938 г. виновным себя не признал. Реабилитирован 22 марта 1958 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР. В сентябре 1989 г. реабилитирован по партийной линии.

Жена - Анна Львовна.

Цитаты

• «Наше ЦК совершенно особое учреждение. Говорят, что английский парламент все может; он не может только превратить мужчину в женщину. Наш ЦК куда сильнее: он уже не одного очень революционного мужчину превратил в бабу, и число таких баб невероятно размножается».

Труды

Известная на данный момент библиография оригинальных работ Д. Б. Рязанова насчитывает более полутысячи публикаций и занимает несколько печатных листов, при этом не выявленными остаются многие его зарубежные дореволюционные и послереволюционные публикации, также следует иметь в виду, что, кроме журнальной публикации последних писем Рязанова в середине 1990-х гг., ни одна из его работ не издавалась и не переиздавалась в нашей стране после 1930 г..

Рязанов лично перевел, подготовил к печати и впервые опубликовал множество работ Маркса и Энгельса, к примеру, первую главу «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса, «Диалектику природы» Энгельса, «Конспект книги Бакунина „Государственность и анархия“» Маркса, десятки статей и писем Маркса и Энгельса.

Отзывы

• А. В. Луначарский называл его «эрудитом и, бесспорно, учёнейшим человеком нашей партии».
• До революции 1917 г. Рязанов, по определению Ленина, был нефракционным литератором, социал-демократом, также, по свидетельству Троцкого, Ленин высоко ценил у Рязанова «его глубокую преданность марксистской доктрине, его исключительную эрудицию, его принципиальную честность, непримиримость в деле защиты наследства Маркса и Энгельса».
• Об отношении Ленина к Рязанову вспоминал Вячеслав Молотов, Ленин, по его словам, называл Рязанова «Опрокинутая библиотека».

Литература

• «Библиографический указатель работ Д. Б. Рязанова и литературы о нём». — М.: Государственная общественно-политическая библиотека, 1995. — 50 с.
• Рокитянский Я. Г. «Гуманист октябрьской эпохи: академик Рязанов Д. Б. — социал-демократ, правозащитник, учёный». — М.: Собрание, 2009. — 576 с.
• Известный и неизвестный Давид Борисович Рязанов (1870—1938): к 140-летию со дня рождения: материалы научной конференции, [апрель 2011 г.]/ [отв. ред.: И. Б. Цветкова, И. Ю. Новиченко]. — М., 2011. — 252, [3] с.: ил., портр., факс. — Библиогр.: с. 212—230 и в подстроч. примеч . — ISBN 978-5-8183-1790-8.
• В. А. Смирнова. [www.ihst.ru/projects/sohist/papers/smir95f.htm Д. Б. Рязанов] // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. М.: Наука, 1995. — С.144—155.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52028.ln-ru Профиль Д. Б. Рязанова] на официальном сайте РАН
• [rusarchives.ru/ruk_f/razanov.htm Биография Давида Рязанова] на портале «Архивы России»
  • [www.rusarchives.ru/publication/ryazanov.shtml Из биографии академика Д. Б. Рязанова: разгром Института К. Маркса и Ф. Энгельса (март 1931 г.)]
• [www.marxists.org/archive/riazanov/index.htm David Ryazanov Internet Archive]
• Рязанов Давид Борисович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [rjazanov.shpl.ru Давид Борисович Рязанов и коллекции: виртуальная выставка]

Отрывок, характеризующий Рязанов, Давид Борисович

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.