Рёблинг, Джон

Джон Рёблинг
Джон Роблинг(1806-1869)
Основные сведения
Страна	Пруссия США
Место рождения	Мюльхаузен
Работы и достижения
Важнейшие постройки	Бруклинский мост

Джон Рёблинг (нем. Johann August Röbling, англ. John Augustus Roebling; 12 июня 1806, Мюльхаузен — 22 июля 1869, Нью-Йорк) — немецкий инженер и мостостроитель. Конструктор Бруклинского моста, изобретатель стального троса.

Биография

Юность

Рёблинг был младшим из четырёх детей. В детстве он играл на кларнете. Он также обладал большим художественным талантом. Его отец владел небольшим табачным магазином, но дохода от магазина было недостаточно, чтобы прокормить всех сыновей.

Учёба в Пруссии и переезд в США

Окончив в Мюльхаузене гимназию, Рёблинг продолжил обучение в Эрфурте у математика Эфраима Саломона Унгера, а затем в Берлинской академии архитектуры, где обучался гражданскому строительству, в частности строительству плотин, туннелей и мостов. Одновременно он прослушал в Берлинском университете курс философии Георга Фридриха Гегеля. В дальнейшем Рёблинг работал на правительство Пруссии в течение трёх лет, а позднее, в двадцатипятилетнем возрасте в 1831 году эмигрировал в США, где сменил имя Йохан на Джон. Джон обосновался в маленькой колонии вместе с другими иммигрантами из его родного города. Колонии, где он поселился позже дали имя Саксонбург, вблизи Питтсбурга, на холмах западной Пенсильвании.

Карьера до Бруклинского моста

Рёблинг женился на дочери своего земляка, эмигранта из Мюльхаузена, после чего стал отцом девяти детей. После нескольких не очень результативных попыток обустроить своё фермерское хозяйство, Рёблинг обосновался в столице штата Пенсильвания, Гаррисберге, нанявшись инженером-строителем. На работе ему в голову пришла идея: заменить пеньковые буксиры проводными кабелями. Уговорив транспортное начальство канала, инженер разработал свой собственный метод плетения и связки кабелей, которые оказались очень прочными и долговечными, как Рёблинг и предугадывал. Вскоре спрос на его кабели стал столь велик, что предприимчивый инженер принял решение открыть фабрику (на которой получил увечье руки) по их производству в Трентоне, Нью-Джерси. Это стало началом большого индустриального комплекса, который производил всё — от проволоки до прочнейших 36-дюймовых кабелей. Данное предприятие стало собственностью семьи Рёблингов. После того как к работе Рёблинга присоединился его старший сын, они вместе в середине XIX века построили четыре подвесных моста: 2 в Питтсбурге, 1 на Ниагарских водопадах и ещё 1 через реку Огайо между Цинциннати и Ковингтоном, протяженностью 320 метров.

Бруклинский мост

Позже Рёблинг был назначен главным инженером проекта по строительству подвесного моста через пролив Ист-Ривер между Бруклином и Манхэттэном. Основной пролет моста должен был быть протяжённостью 486 метров. Когда он производил заключительные измерения моста, названного Бруклинским, паром, забивающий сваи, столкнулся с лодкой Рёблинга. Одна из свай повредила ему ногу, и его срочно доставили в дом своего сына. Врачи ампутировали ему разбитую стопу. Спустя три недели, 22 июля 1869 года, инженер скончался от столбняка в возрасте шестидесяти трёх лет. Его сын Вашингтон продолжил работу над главным проектом Джона Реблинга. Возведение Бруклинского моста было закончено в 1883 году. На момент окончания строительства он был самым большим подвесным мостом в мире и первым мостом, в конструкции которого использовались стальные прутья.

Некоторые потомки Джона Рёблинга

Сын Вашингтон Рёблинг продолжал свою работу над Бруклинским мостом. Сын Карл Рёблинг основал город Рёблинг в Нью-Джерси. Его внук Вашингтон погиб на Титанике. Его правнук Дональд Рёблинг — филантроп и изобретатель.

Ссылки

• [www.deribasinfo.de/reubling.htm Международный год Д. Рёблинга]
• [www.peoples.ru/undertake/building/john_roebling/ Д. Рёблинг]

Отрывок, характеризующий Рёблинг, Джон

Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.