Рённе, Карл Иванович
Карл Густав фон Рённе | |
нем. Carl Gustav von Rönne | |
Принадлежность | |
---|---|
Род войск | |
Звание | |
Командовал | |
Сражения/войны | |
Награды и премии |
Орден Святого Георгия 3-й ст. |
Карл Иванович Ренн (Карл Густав фон Рённе; нем. Carl Gustav von Rönne, ум. 1786) — генерал-поручик Русской императорской армии, герой войны с Барской конфедерацией, кавалер ордена Святого Георгия III-й степени за № 2[1].
Содержание
Ранние годы
Сын от первого брака полковника Оттона-Иоганна фон Рённе, родился в 1720-х годах.
Воинская служба
Поступил на русскую военную службу в 1743 году, в 1756 году был поручиком, в 1767 году — подполковником, а 3 июня 1769 года произведён в чин полковника с назначением командиром Каргопольского карабинерного полка.
12 января 1770 года карабинеры Рённе совместно с гусарами полковника Древица разбил наголову колонну вооружённых сторонников барской конфедерации при местечке Добра — «между Калишем и Серадзем»[2], за что 3 февраля был награждён орденом св. Георгия III-й степени № 2 по кавалерским спискам:
За разбитие при м. Влодаве неприятеля, состоящаго около 2500 человек, и отбитие у него 3-х пушек и всего обоза с тремя эскадронами и 40 казаками. В 770 году генваря 12-го за разбитие в Польше под Ореховым[3] возмутительной партии и отбитие 15 пушек. |
17 марта 1774 года он был произведён в чин генерал-майора и в 1776 году состоял при Лифляндской дивизии, 28 июня 1782 года произведён в чин генерал-поручика.
Отношения Рённе с Суворовым
Несмотря на успешные действия полка и его отдельных частей в боях против сторонников Барской конфедерации, в том числе — под общим командованием А. В. Суворова,[4] отношения Рённе и Суворова оставались натянутыми до предела. При Веймарне — по личным их отношениям и общему недостатку кавалерийских частей в Польше и Литве — Рённе пользовался известной самостоятельностью, не будучи формально подчинён Суворову. По назначении Бибикова на место Веймарна Суворов послал ему следующее письмо, исчерпывающе характеризующее его отношение к Рённе:
С Ренном у нас дойдет до худого; человек он известный, вздорный, беспутный, худой души и, прямо сказать, присвоитель чужого. Кроме грубостей он здесь иного не чинил, да кроме вышереченного вряд ли и способен к чему. Толстый карман все прикрывает... Его обиды превозмогают мое терпение; его образец весьма дурен для прочих... Я не прочь, чтобы мне по расписанию вместо Каргопольского достался иной какой полк; не только по его поступкам в земле, да и по полку попадешь еще в хлопоты,[5] а у меня и так от оглядок голова болит. |
«По изложенной выше жалобе, Ренн был усмирен тотчас же, и Суворов остался доволен полученным удовлетворением; но мы не знаем, в чем оно заключалось. «Я все предал забвению», пишет он в конце августа: «лишь бы Ренн впредь удержался от коварных выдумок».[6]
Семья
Рённе был женат два раза. Первая жена — Елена фон Бахман (1748—182?), дочь генерал-майора. Брак окончился разводом. После вступила во второй брак с ландратом Фридрихом фон Таубе. В браке было три сына.
Вторая жена (с 23.03.1778) — Мария Андреевна (Аврора-Мария) фон Лилиенфельд (20.12.1752—10.05.1810), дочь голштинского советника посольства. 13 ноября 1796 года она была пожалована в статс-дамы и назначена гофмейстериной двора великой княгини Анны Фёдоровны; 5 апреля 1797 года, во время коронации императора Павла, получила орден св. Екатерины меньшего креста. Их дети:
- Генрих-Магнус был камергером и действительным статским советником, умер холостым за границей.
- Каролина-Мария (1780—1846), фрейлина, с 1808 года замужем за графом Иринеем Хрептовичем (1775—1850), сыном польского магната. Помимо Хрептовича, её руки добивался Д. В. Арсеньев и считался её женихом. Узнав о разрыве помолвки, Арсеньев вызвал Хрептовича на дуэль и был убит.
Дед дипломата М. И. Хрептовича.
Скончался 4 апреля 1786 года.
Напишите отзыв о статье "Рённе, Карл Иванович"
Примечания
- ↑ По кавалерским спискам.
- ↑ По меркам современной географической науки Добра находится между меридианами Калиша и Серадза, будучи расположена к восток-северо-востоку от первого и — к северо-западу от второго.
- ↑ Явная описка в приказе: перепутаны бой при Добре 12 января 1770 года и — сражение при Орехове под командованием А. В. Суворова 2 сентября 1769 года, в котором участвовал только патрульный полуэскадрон Каргопольских карабинеров под командованием ротмистра графа Кастелли, присоединённый Суворовым к своему отряду на рассвете предыдущего дня. При Влодаве основные силы Каргопольских карабинеров действительно отличились на следующий день — 3 сентября — после сражения под Ореховом.
- ↑ за исключением действий эскадрона ротмистра Вагнера при с. Несвице — за что Вагнер удостоился письма Суворова с изложением недостатков его карабинеров и способов их устранения.
- ↑ хотя во время осады Кракова при отбитии партии конфедератов один каргопольский карабинер спас жизнь Александру Васильевичу, прострелив голову напавшему на него польскому офицеру.
- ↑ Раздел написан по ист.: Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. Гл. 4—5.
Литература
- Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том II. Л—Я. М., 2009
- Карабанов П. Ф. Статс-дамы русского двора в XVIII столетии. Биографические списки. // «Русская старина», 1871, т. III, с. 44—45
- Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
- Список воинскому департаменту … на 1776 год. СПб., 1776
- Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869
- Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. - www.adjudant.ru/suvorov/pt04.htm; www.adjudant.ru/suvorov/pt05.htm
- Суворов А. В. Письма. — М.: Наука, 1986.
Отрывок, характеризующий Рённе, Карл Иванович
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо: