Рёштиграбен
Рёштиграбен (нем. Röstigraben, буквально «ров рёшти») — шутливое название границы между немецкоговорящей и франкоговорящей частями Швейцарии, один из символов культурных противоречий между франкошвейцарцами и германошвейцарцами.
«Ров» назван по блюду рёшти, которое раньше было популярно в немецкой Швейцарии, но сегодня считается национальным блюдом всей Швейцарии. Языковая и культурная граница пролегает по реке Зане.
Взаимоотношения между французской и немецкой частями Швейцарии являются важнейшим фактором в развитии национальной истории. С начала XIX века, когда к территории Швейцарии были присоединены густонаселённые франкоязычные области, и по сей день они характеризуются большим числом конфликтов и противоречий. Особенно острым вопросом в этих взаимоотношениях явился конфликт вокруг образования нового кантона Юра. Основных причин две. Во-первых, большую роль играет память о предках. Франкошвейцарцы помнят, что их территории в ходе Бургундских войн были завоеваны Берном, который проводил в то время политику территориальной экспансии. Также и германошвейцарцы не забывают, что кантональная государственность западной части страны была, по сути, заложена французскими штыками. Во-вторых, важны и различия в политическом темпераменте и менталитете двух культурно-языковых общин.
Содержание
История взаимоотношений «французской» и «немецкой» частей страны
«Референдарные войны» в конце XIX начале XX вв
Период с 1874 года, когда была проведена первая тотальная ревизия конституции, и до начала Первой мировой войны в 1914 году в швейцарской традиционной историографии принято называться периодом «референдарных войн» между французской и немецкой частями Швейцарии. Этот период охарактеризован тем, что «представители федералистски настроенных западных франкоязычных кантонов всегда выступали против любых попыток немецкоязычного большинства укрепить центральную власть в стране. Эффективным инструментом давления «романской» Швейцарии являлся факультативный референдум, право на использование которого было закреплено в конституции 1874 года.
Почти сразу же после тотальной ревизии конституции 1874 года разгорелось противостояние по вопросу о введении единых для всей Швейцарии правил регистрации браков. Против такого нововведения выступали представители католической и протестантской церквей, а также жители франкоговорящих областей. Пришлось прибегнуть к референдуму, по результатам которого закон о новых правилах регистрации браков был принят.
Следующий виток борьбы приходится на 1877 год, когда Федеральный совет Швейцарии внёс на рассмотрение парламента так называемый «Фабричный закон», который должен был ограничить рабочий день до 11 часов и применение детского труда. Франкоязычные федералисты начали активную кампанию против этого закона, очередной раз увидев в этом попытку усиления центра и ограничения прав кантонов. Но на этот раз они проиграли, и закон, хоть и с незначительным большинством, был принят.
Особую полемику в обществе на рубеже XIX и XX веков вызвало предложение высших офицерских кругов о реформировании армии по прусскому образцу, а также передаче всех военных полномочий из кантонов федеральному центру. Это предложение требовало изменения конституции, так как вариант 1874 года делил военные полномочия между кантонами и центром. Как и следовало ожидать, противниками данной реформы стали франкоязычные кантоны. По результатам референдума введение новой военной статьи в федеральную конституцию было отвергнуто населением.
В последующем ещё много раз проявлялось различие мнений между двумя культурно-языковыми регионами страны по таким вопросам, как школьное образование, реформирование банковского законодательства, унификация гражданского и уголовного права, создание Национального банка и другим. Но все спорные вопросы решались путём обсуждения в парламенте, либо вынесением вопроса на общешвейцарский референдум.
Особо сильны различия в отношении граждан к внешней и социальной политике. В то время как франкофонная Швейцария более открыта к зарубежным странам (в том числе ЕС) и к государственному урегулированию в социальных вопросах, их немецкоговорящие сограждане часто занимают противоположные позиции.
Юрассийский сепаратизм и образование кантона Юра
В послевоенный период отношения между французским и немецким культурно-языковым ареалом не отличались сильной напряженностью. Единственной «горячей точкой» в отношениях между ними, безусловно, являлась проблема франкоговорящего региона кантона Берн – Юра.
Основы современного конфликта заложены ещё в далеком XIV веке, когда эта франкоязычная область в ходе так называемых «Бургундских войн» была насильственно включена в состав сильного немецкоязычного кантона Берн, в то время стремившегося расширить свою территорию за счёт продвижения на запад и юг. Таким образом, захваченная территория становилась фактически колонией Берна. В XVI веке после Реформации население Берна переходит в протестантство, что естественным образом негативно воспринимается католическим населением Юры. Как видно из этих событий, уже в то далёкое время были заложены основы конфликтного потенциала, которые привели к образованию нового независимого кантона Юра. В период существования Гельветической республики область Юра присоединяется к Франции и живёт в течение 5 лет в либеральных социально-политических рамках «Кодекса Наполеона». Но вскоре произошла реставрация политического режима в Швейцарии, и по Заключительному акту Венского конгресса 1815 года область Юра вновь присоединяется к кантону Берн.[1] Данное решение, как объясняет Петров И.А., «… привело к дальнейшему возрастанию социального и межконфессионального напряжения в этом районе Швейцарии. Берн рассматривал Юру в качестве своего «сырьевого придатка» и не уделял особого внимания развитию местной промышленности».[2]
Конфликт обострился во второй половине XX века, когда активизируют свою деятельность различные террористические группировки юрассийских сепаратистов. Конфликт закончился проведением общенационального референдума, на котором население страны высказалось за образование нового кантона. Кантон Юра официально вошёл в состав Швейцарии 1 января 1979 года.[3]
Взаимоотношения «французской» и «немецкой» частей страны на современном этапе
Характеризуя период в целом, следует отметить, что отношения между «французской» и «немецкой» частями Швейцарии, за исключением конфликта вокруг Юры, носили умеренно напряженный характер.
Развитие отношений в 50-е и отчасти в 60-е годы проходило под знаком начавшейся «холодной войны». Гитлер больше не угрожал Швейцарии, но зато теперь врагом стал Сталин. Общим знаменателем в позиционировании себя в «холодной войне» был антикоммунистический настрой всех швейцарцев. Однако здесь необходимо отметить некоторые нюансы. Если в «немецкой» части антикоммунистический консенсус был очень крепким, то о «французской» части такого сказать нельзя. Это прослеживается и в послевоенном политическом развитии. Если в «немецкой» части коммунисты исчезли с политической арены, то во «французской» части они (Швейцарская партия труда) находили достаточно симпатий со стороны населения.
Асимметричное развитие страны в послевоенные десятилетия естественным образом вело к отчуждению «французов» и «немцев». Это отчуждение явно проявилось в вопросе об армии Швейцарии. Если «немцы» требовали её довооружения, то среди «французов» царили антивоенные настроения, которые после смерти Сталина в 1953 году ещё больше усилились.
Разные позиции стороны заняли и в вопросе о ядерном оружии. Примечательно, что швейцарские военные в послевоенные годы на полном серьёзе хотели заполучить собственную атомную бомбу. В 1957-58 гг. в Швейцарии, как и во многих странах Европы, зародилось мощное «антиатомное» движение, активную роль в котором играли политические деятели из «французской» Швейцарии. Ими была предпринята попытка на конституциональном уровне закрепить запрет на производство, ввоз, транзит, складирование и применение ядерного оружия. На состоявшемся в 1962 году референдуме эта инициатива была отклонена. Причем основная часть голосовавших против поправки принадлежала «немецкоязычной» Швейцарии.
В 50-е и 60-е гг. разница между «французской» и «немецкой» частями Швейцарии ещё много раз проявлялась в подходах к различным проблемам. В целом же отношения между двумя основными культурно-языковыми областями Швейцарии развивались беспроблемно и если и приобретали какой-либо конфликтный характер, то проявлялось это в «вежливом равнодушии» друг к другу. Объясняется это стабильным экономическим ростом и увеличением благосостояния населения. Благодаря этому какие-либо культурные или лингвистические противоречия нивелировались высоким социально-экономическим положением в стране или выносились на второй план. Единственной горячей точкой в отношениях между «французской» и «немецкой» частями был вопрос вокруг Юры.
В 70-е годы характер взаимоотношений между двумя основными культурно-языковыми ареалами страны определялся с учетом новых реалий, связанных с началом промышленной рецессии и так называемым «нефтяным шоком». Мировая экономическая рецессия в первую очередь затронула часовую промышленность, в основной своей массе сконцентрированную во «французской» части Швейцарии. Это привело к усилению экономической диспропорции страны и, в какой-то мере, ко второму раунду «референдарных» войн. Именно в это время в статье швейцарского журнала Sprachspiegel появляется теперь уже общепринятое понятие «рёштиграбен» («Röstigraben», в переводе с немецкого буквально «картофельный ров»).
В конце 80-х — начале 90-х гг. новым камнем преткновения в отношениях между «немецкой» и «французской» частями Швейцарии становится проводимая на европейском направлении политика. На кону стояла модернизация внешней политики Швейцарии, «открытие» страны ООН были едины — тогда, в марте 1996 года, швейцарцы дружно отклонили такое развитие событий (75,7 %) — то в отношении интегрирующейся Европы четко обозначились два совершенно разных подхода. Если франкошвейцарцы дружно выступали за вступление в ЕС, то «немцы» были против такого развития событий.
. Если позиции обеих сторон в вопросе о вхождении вШагом к преодолению отчуждения между основными культурно-языковыми группами Швейцарии можно считать внесение в Конституцию в марте 1996 года новой редакции «языковой статьи». Обновленная статья не только гарантировала существование четырехъязычия в стране, но налагала на Федеральный Совет обязанность содействовать укреплению взаимопонимания между основными культурно-языковыми регионами страны. Голосование по этому вопросу выявило общенациональный консенсус — за поправку проголосовало 76 % принимавших участие в референдуме. Несмотря на то, что языковая и культурная гармония в обществе и была зафиксирована на бумаге, она далеко не совпадала со швейцарской действительностью. Так или иначе, проблемы между двумя основными культурно-языковыми ареалами никуда не исчезли. Хоть «рёштиграбен» уже не играет ту роль, как раньше, всё же политические, культурные, ментальные различия между «французской» и «немецкой» частями и в начале XXI столетия являются фактором национального развития страны.
Это наглядно продемонстрировал референдум по вопросу о запрете на возведение новых минаретов (2009), в ходе которого франко-швейцарцы, хоть и с незначительным перевесом, но выступили против запрета.
Напишите отзыв о статье "Рёштиграбен"
Примечания
См. также
Литература
- Christophe Büchi: Röstigraben, Buchverlag NZZ, Zürich 2001, ISBN 3-85823-940-2
Ссылки
- [www.faz.net/s/Rub6F18BAF415B6420887CBEE496F217FEA/Doc~E5843759AE01C4D869C5B021AE3D4BB3B~ATpl~Ecommon~Scontent.html Riss im Kopf], статья Frankfurter Allgemeinen Zeitung от 6 ноября 2009 (нем.)
Отрывок, характеризующий Рёштиграбен
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?