Говард, Роберт Ирвин

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Р. Э. Говард»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Говард.
Роберт Ирвин Говард
Robert E Howard
Место рождения:

Пистер
(Техас, США)

Место смерти:

Кросс Плеинс
(Техас, США)

Род деятельности:

прозаик, новеллист

Жанр:

фэнтези, хоррор, приключения

Подпись:

[www.lib.ru/GOWARD/ Произведения на сайте Lib.ru]

Ро́берт И́рвин Го́вард (англ. Robert Ervin Howard; 22 января 1906 — 11 июня 1936) — американский писатель-новеллист жанра фэнтези, создатель Конана-киммерийца и вселенной Хайборейской эры. Иногда в русских переводах и в Рунете называется «Хоуардом» или «Ховардом». Друг и корреспондент Говарда Филлипса Лавкрафта, с которым вёл оживлённую переписку в течение шести лет.





Биография

Роберт Эрвин Говард родился 22 января 1906 года в семье сельского врача Айзека Мордекая Говарда, практиковавшего в техасской деревне Пистер, и Эстер Джейн, в девичестве Ирвинг. Дед Роберта в 1849 году пытался добраться до Калифорнии, охваченный «золотой лихорадкой», но холера остановила его в Техасе. Мать Роберта тоже происходила из семьи американских пионеров и застала последний рейд команчей в Техасе.

Первые 9 лет жизни семья Роберта переезжала с места на место, пока не остановилась окончательно в деревне Кросс-Плейнс. Тут же Роберт написал свой первый приключенческий рассказ.

Работал в магазине готового платья на приёмке вещей в чистку, стенографом на нефтяных промыслах и почтовым служащим. Закончил бухгалтерские курсы. Выросший в Техасе, Говард имел привычку носить с собой оружие, поэтому получил прозвище «Боб с двумя пистолетами». Развлекался стрельбой по консервным банкам.

В августе 1927 года Роберт вернулся в Кросс-Плейнс и начал основную свою деятельность на оставшуюся жизнь — писательство. С 1933 года начались отношения Говарда с учительницей Новалин Прайс. Через много лет после смерти Говарда, в 1986 году Прайс выпустила мемуары о Говарде, которые легли в основу фильма «Весь огромный мир» (1996).

Начиная с 1930 года после заинтересованного письма в журнал "Weird Tales" по поводу "Крыс в стенах" завязалась дружественная переписка Говарда с Лавкрафтом.

В короткой жизни писателя весьма значимой женщиной была его мать, которую писатель обожал и с которой вёл многочасовые разговоры. Именно Эстер Говард привила своему сыну глубокую любовь к поэзии и литературе, читала ему стихи, и непрестанно поддерживала его творческие усилия. В 1935 году после операции мать впадает в состояние комы. Говард со своим отцом и друзьями стали дежурить в больнице. Он мало спал, пил много кофе и с каждым часом становился все более и более подавленным. Утром 11 июня, узнав от медсестры, что надежды больше нет, Говард вышел на улицу, сел в автомобиль, достал из бардачка пистолет и выстрелил себе в голову. Быстро выбежавший отец вместе с другим врачом попытался помочь, но сделать уже ничего было нельзя. Смерть Говарда глубоко тронула и тяжело подкосила Лавкрафта - он пережил своего друга по переписке всего на девять месяцев.

Творчество

Основная статья: Библиография Р. И. Говарда

Творческие псевдонимы:

  • John Taverel
  • Mark Adam
  • Patrick Ervin
  • Sam Walser
  • Patrick MacConaire

Первой публикацией стало стихотворение «Море», напечатанное в одной из городских газет в 1923 году, а первой прозаической стал рассказ «Копьё и клык» (1925), опубликованный в «Weird Tales». После многократных журнальных сериалов Говард добивается статуса одного из основоположников жанра «героического фэнтези». Его авторитет среди массового читателя основывается на репутации создателя нового литературного направления фантастики в стиле «меча и волшебства». Оставаясь незамеченным литературной критикой своего времени, сделал заявку на особую роль в современной литературе после написания первых произведений о киммерийце Конане в 1932 году. Всего перу Говарда принадлежит 21 произведение конановского цикла (1932—1936, 1953—1955). Семнадцать основных прижизненных текстов опубликованы в pulp-журнале «Weird Tales».

Фэнтези

В жанре героического фэнтези Говард написал более пятидесяти произведений, которые объединяются в несколько циклов: это повести и рассказы о короле Валузии Кулле, варваре Конане, вожде пиктов Бране Мак Морне, пуританине — борце со злом Соломоне Кейне, ирландце Турлоге О’Брайане, Джеймсе Эллисоне — человеке, помнящем все свои предыдущие жизни. А также внецикловые произведения. Писатель регулярно использовал в своих произведениях ссылки на древний народ Пиктов, населявших Шотландию. Как герои произведений Говарда, пикты действуют или упоминаются в его произведениях и в турийскую эпоху, и в гиперборейские времена, и во время походов римских легионов в Британию, и во время викингов.

Хоррор, мистика

В жанре ужасов Говард работал также плодотворно. Им были созданы рассказы из циклов об оккультисте Джоне Кироване (и его друзьях Конраде и О’Доннеле), Де Монтуре — человеке, ставшем оборотнем, и о городе Фаринг, а также произведения, продолжающие «Мифы Ктулху» Г. Ф. Лавкрафта. Несколько повестей и рассказов объединяются в условный цикл «Сверхъестественный юго-запад» (в том числе и знаменитый рассказ «Голуби преисподней»).

Элементы хоррора присутствуют во многих других произведениях Говарда. Они есть и в рассказах о Конане и Кулле, и в мистических детективных повестях. В произведениях о Соломоне Кейне и рассказе о Бране Мак Морне «Черви земли» элементы хоррора выражены довольно ярко.

Исторические произведения

Роберт Говард написал несколько произведений о таких героях как американец Аль-Борак, женщина-воительница Агнес де Шатильон, участник Крестовых походов Кормак Фитцджеффри, искатель приключений Кирби О’Доннел, морской волк Кормак мак Арт, индиец Лал Сингх, Чёрный Вулми, а также внецикловые произведения.

Циклы о Бране Мак Морне, Турлоге О’Брайане, Соломоне Кейне также относятся к числу исторических произведений.

Детективы

Главный цикл детективных произведений Говарда — повести и рассказы о Стиве Харрисоне. Кроме того, существуют и другие циклы, а также отдельные произведения, например, первый короткий роман автора «Хозяин судьбы» (1929).

Рассказы о боксерах

О боксерах Говард написал несколько циклов и отдельных произведений. В циклы выделяют рассказы о моряках Стиве Костигане и Деннисе Доргане, о Крошке Аллисоне и Эйсе Джесселе.

Вестерны

Главным героем наиболее известного цикла Говарда среди его произведений-вестернов является Брекенридж Элкинс, джентльмен с Медвежьей речки. Также автором созданы рассказы о Пайке Бирфилде, Гризли Элкинсе, Бакнере Граймсе и Соноре Киде. Кроме того, Говард написал несколько внецикловых вестернов.

Прочее

Кроме вышеперечисленного, Говард писал юмористические, эротические рассказы, спортивные репортажи и литературные пародии. Его роман «Post Oaks & Sand Roughs» является полуавтобиографическим и повествует о местах, где писатель жил, о тех людях, с которыми он встречался. Говард также является автором нескольких сотен стихотворений.

Наследие

Так как возрождение саги о Конане оказалось коммерчески успешным проектом, то при работе с черновиками произведений Говарда начались операции по вовлечению нереализованных замыслов в конановскую серию. Часть новелл Говарда, посвящённые другим персонажам, были переписаны так, чтобы их главным героем стал Конан и его боевое окружение. Не следует забывать, что при переизданиях собственно говардовские сюжеты из разных произведений либо объединялись, либо дробились. Поэтому до сих пор существует путаница относительно того, сколько произведений написано самим Говардом и в каких изначально героем был Конан. Кроме того, вступительные очерки вроде говардовской заметки «Хайборийская эра» либо делятся на части (при русском переводе М. Трубицыной для «Северо-Запада» в 1993 году), либо позиционируются мини-рассказами. Общепризнанным источником текстов о Конане рассматривается 12-томное повествование о подвигах киммерийца, отредактированное для издательства Lancer Books писателем-фантастом Леоном Спрэгом де Кампом.

Книжная серия романов, повестей и рассказов про Конана задумана и осуществлена Спрэг де Кампом при соавторстве Лина Картера. Картеровский литературный персонаж Тонгор (Thongor, 1965—1970) имеет реминисцентную природу. Далее серия текстов про приключения Конана и его соратников продолжена интернациональным коллективом авторов (Бьорн Ниберг, Стив Перри и др.). Посмертные издания иллюстрировались Фрэнком Фразеттой, Луисом Ройо и другими мастерами книжной иллюстрации. Во второй половине XX века произведения Говарда с коммерческим успехом неоднократно экранизировались, становились основой для комиксов и мультфильмов. Сегодня Конан остается одним из наиболее узнаваемых и коммерчески успешных брендов сувенирной индустрии (полиграфия, изображения на одежде, брелоки и др.)

В 1994 году дом Роберта Говарда был официально признан историческим наследием городка Кросс Плэйнс и действует в качестве дома-музей Роберта Говарда.

В России

В России издаётся с 1989 года, в издательстве «Северо-Запад» благодаря усилиям российского издателя В. Б. Назарова и редактора А. Белова в конце 1990-х вышло собрание сочинений.

Произведения

Конан

Часть повестей и рассказов опубликованы посмертно.

Доработаны и опубликованы посмертно:

Кулл

Опубликовано при жизни:

Доработано и опубликовано посмертно:

Соломон Кейн

Опубликовано при жизни:

Доработано и опубликовано посмертно:

Напишите отзыв о статье "Говард, Роберт Ирвин"

Примечания

Ссылки

  • [www.fantlab.ru/autor59/ Библиография Роберта Говарда на сайте «Лаборатория Фантастики»]
  • [magazines.russ.ru/ural/2006/7/go1.html Роберт Говард. Стихи]
  • [bibliograph.ru/Biblio/H/howard_r/howard_r.html Библиография переводов на русский язык]
  • [lavka.lib.ru/lavka/articles4.html Леон Спрэг де Камп. «Вечный мечтатель»]
  • [spintongues.msk.ru/lipatov2.htm Артём Липатов. «Страх и одиночество Роберта Говарда»]
  • Роберт Говард, Эндрю Дж. Оффут, [archive.is/20121225053135/mesoamerica.narod.ru/Biblio/nehtsam.html «Нехт Самеркенд»]
  • Кино по произведениям Роберта Говарда: [interesnoe-kino.ru/solomon-keyn-film/ «Соломон Кейн»]

Отрывок, характеризующий Говард, Роберт Ирвин

– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Говард,_Роберт_Ирвин&oldid=80432706»