Национальный университет Узбекистана

Национальный университет Узбекистана имени Мирзо Улугбека (НУУз [НУУ], узб. ЎзМУ)
Оригинальное название	O`zbekiston Milliy Universiteti
Международное название	National university of Uzbekistan
Год основания	1918
Ректор	Марахимов Авазжон Рахимович
Студенты	более 11000
Расположение	Узбекистан Узбекистан, Ташкент
Юридический адрес	г. Ташкент-100174, Вузгородок, Национальный университет Узбекистана имени Мирзо Улугбека
Сайт	[nuu.uz ]

К:Учебные заведения, основанные в 1918 году

Национа́льный университе́т Узбекистан́а и́мени Мирзо Улугбека (узб. Mirzo Ulugʻbek nomidagi Oʻzbekiston Milliy Universiteti). Является старейшим высшим учебным заведением Узбекистана и первым советским вузом в Средней Азии. Прежнее название в советское время: Ташкентский государственный университет (ТашГУ), до 1960 года носил название Средне-азиатский государственный университет (САГУ), до 1923 года носил название Туркестанский государственный университет (ТуркГУ).

История создания университета

В начале XX века в связи с интенсивным развитием Ташкента и Туркестанского края в целом, ростом числа европейски образованных людей — окончивших такие учебные заведения как, например, гимназии в Ташкенте и Самарканде, Ташкентское реальное училище или учительскую семинарию в Ташкенте и другие средние учебные заведения, имевшиеся в крае, остро встал вопрос об открытии в Ташкенте высшего учебного заведения — университета, отвечающего самым высоким требованиям времени.

Подготовительная работа велась как общественностью края, так и администрацией. Сметы и другие необходимые документы для открытия университета в Ташкенте были подготовлены к 1914 году, однако начавшаяся первая мировая война помешала этим планам.

Однако острая необходимость открытия высшего учебного заведения в Ташкенте оставалась. Поэтому III краевым съездом Советов Туркестана, проходившим 15 — 22 ноября 1917 года в Ташкенте, было принято решение об открытии в Ташкенте высшего учебного заведения. Несколько позже — 17 февраля 1918 года, прошло учредительное собрание Ташкентского общества ревнителей высшего образования. В его состав вошли представители Туркестанских отделений Русского географического и технического обществ, Ташкентского общества естествоиспытателей и врачей, Ташкентского педагогического и юридического обществ, Туркестанского сельскохозяйственного общества, Общества мусульманских учителей, Политехнических курсов, Краевого учительского союза.

Членами общества ревнителей высшего образования стали видные учёные, как математик В. И. Романовский, врачи А. П. Шилов и М. И. Слоним, агроном Р. Р. Шредер, архитектор Г. М. Сваричевский и многие другие. Председателем был избран М. И. Сосновский.

Народный университет

9 марта 1918 года СНК Туркестанского края постановил организовать народный университет, с подчинением его Комиссариату народного образования. Университету предоставлялись помещение военного училища и дворец великого князя Н. К. Романова. На организационные расходы было ассигновано 2 млн рублей. Это постановление обнародовано приказом Совнаркома Туркестана от 16 марта 1918 г.

11 марта 1918 года был сформирован совет Туркестанского университета, а 5 апреля 1918 года на заседании совета были избраны его руководители. Директором университета стал видный деятель народного образования А. В. Попов, ранее работавший преподавателем одной из петроградских гимназий и приват-доцент Высших женских курсов. Заместителем директора был избран крупный учёный — агроном Рихард Рихардович Шредер.

После этого началась запись желающих учиться в университете. Был сформирован педагогический персонал и 21 апреля 1918 г. состоялось торжественное открытие Туркестанского народного университета. Число студентов, первоначально здесь обучавшихся, составило 1200 человек.

Следует отметить, что в начальный период своего существования и несколько последующих месяцев Туркестанский народный университет не являлся высшим учебным заведением в полном смысле этого слова. Он представлял собой своеобразный учебный комбинат, объединивший разнохарактерные образовательные и просветительные учреждения. В его состав входили как факультеты вузовского типа: естественно-математический, сельскохозяйственный, технический, социально-экономический и литературно-философский (переименованный с осени 1918 г. в историко-филологический), так и различные курсы: электромонтеров, лесных техников, инструкторов земельно-водных комитетов, автомобильного дела, железнодорожные, черчения, кооперативные, педагогические, иностранных языков, по дошкольному воспитанию, кройки и шитья, сапожного дела и другие, так как к слушанию курсов в университете допускались все желающие, независимо от их образовательного уровня. То есть в ряде случаев по своему характеру его курсы приближались к средним профессиональным учебным заведениям.

Мусульманская секция университета

12 мая в «старогородской» части Ташкента в составе народного университета была открыта «мусульманская секция». Именно этот день в настоящее время в соответствии с указом Президента Узбекистана от 28 января 2000 года объявлен датой основания Национального университета Узбекистана, являющегося прямым преемником Туркестанского народного университета. В мусульманскую секцию университета после её открытия записалось 945 человек. Наряду со взрослыми в эту секцию университета стали по просьбе местного населения принимать и детей школьного и дошкольного возраста. Для них были созданы детские площадки, школы, собирались игрушки и детские книги. «Мусульманская секция» народного университета предприняла попытку наладить систему женского образования. При ней было организовано четыре женских школы.

Организация университетской печати

С первых дней своего существования университет стал выпускать многотиражную газету «Народный университет» на узбекском и русском языках.

Руководство университета

В конце октября 1918 г. начались занятия на всех факультетах. Был утвержден первый устав университета. В декабре того же года были сформированы руководящие органы: ректором был избран Г. Н. Черданцев, проректором — Г. М. Сваричевский. Тогда же стал функционировать Ученый совет университета, были утверждены деканы факультетов.

Началась активная работа по налаживанию учебного процесса. Складывался контингент студентов, число которых к октябрю 1918 года достигло 560 человек. В университете сложился и постоянный профессорско-преподавательский коллектив, в состав которого входило 78 человек.

Большим успехом молодого вуза в 1918—1919 учебном году стала организация учебно-вспомогательных учреждений. Первыми из них были лаборатории неорганической и органической химии, а также кабинет зоологии.

Фундаментальная библиотека университета

Важнейшим фактором, способствовавшим успешной постановке учебной работы, явилось создание в апреле 1918 года фундаментальной библиотеки. Вначале книги для неё собирали студенты за счёт добровольных пожертвований частных лиц. Так было собрано около 6 тысяч томов, правда, крайне разнохарактерной литературы. Наиболее существенным пополнением библиотеки стали книги по краеведению и сельскому хозяйству, переданные в 1919 году наследниками библиофила П. А. Комарова согласно его завещанию. Позднее начала поступать литература из различных учреждений. Таким образом, уже в самом начале деятельности университета сложилась его фундаментальная библиотека, содержавшая около 15 тысяч томов научной и учебной литературы.

В 1940 году библиотека университета горела, в результате чего погибла часть уникальных книг. После Великой Отечественной войны директором библиотеки Д. А. Железняковым было произведено крупное списание книг библиотеки, в том числе были уничтожены и все старые, дореволюционные издания книг из фонда библиотеки.

Организация быта университета

Для налаживания нормальной работы вуза жизненно необходимым было решение вопроса о государственном обеспечении студенчества. Руководство университета, осознав всю важность проблемы, уже в декабре 1918 года выделило из своих скудных средств 100 стипендий по 670 рублей каждая. Этого, однако, не хватало, и правление университета вынуждено было обратиться за помощью к правительству Туркестана. Там было решено увеличить ассигнования университету, что дало возможность несколько расширить число стипендиатов, открыть студенческие столовые и первые общежития.

В это время в составе почти всех факультетов были окончательно оформлены отделения: строительное и механическое на техфаке, естественное и математическое на естественно-математическом, историческое и словесное на историко-филологическом факультете, экономическое и юридическое на социально-экономическом.

Туркестанский государственный университет

В 1920 году декретом СНК РСФСР за подписью В. И. Ленина, на базе Народного университета был организован Туркестанский государственный университет. Этому декрету предшествовала большая и длительная подготовительная работа ряда известных учёных как в Москве, так и в Ташкенте.

На базе организованной в августе 1919 г. Наркомздравом Туркреспублики краевой медицинской школы был создан медицинский факультет. Большой вклад в работу нового факультета внесли профессора Г. Н. Броверман и Л. В. Ошанин. Велики заслуги профессора В. Ф. Войно-Ясенецкого — хирурга с мировым именем, одного из основоположников современной методики борьбы с сепсисом.

В процессе создания новой высшей школы возникли рабфаки (рабочие факультеты). Рабочий факультет ТуркГУ начал свою работу 11 февраля 1920 г. Одними из его основателями были: преподаватель социально-экономического факультета А. П. Демидов, преподаватели (позднее профессора) университета М. Ф. Перескоков и В. П. Дробов. На рабфак было зачислено 153 человека. Сразу же была организована специальная группа с узбекским языком обучения, в которой занималось 20 человек. Слушатели проходили по родному и русскому языкам, физике, математике и естествознанию. Преподавание в «тюркской» (как она тогда называлась) группе вели: Маджид Кадыри, Бурхан Хабиб, Усман Ходжаев, Ибрагим Тахри, Ходи Файзи, Ахмад Файзи, Абдулла Авлони.

В 1919-20 гг. профессорско-преподавательский состав ТуркГУ продолжал работу по укреплению учебно-вспомогательных учреждений, совершенствованию учебного процесса. Для организации производственной практики студентов университету удалось получить государственное имение «Капланбек», расположенное под Ташкентом. Значительно пополнились книжные фонды фундаментальной библиотеки. За счёт пожертвований и покупок они достигли к 1920 г. 40-50 тыс. томов. Были созданы анатомический кабинет, психологическая лаборатория. Численность студентов возросла до 1467 человек. Их обучением занималось уже около 90 преподавателей. Начала развертываться и научно-исследовательская работа, возникли университетские научные общества. Первым среди них были Ташкентское физико-математическое общество, организованное ещё при народном университете в июле 1918 г. и Статистико-экономическое общество при социально-экономическом факультете.

Подготовительная работа по созданию Туркестанского государственного университета в Ташкенте

В целом за два учебных года коллектив народного университета добился значительных успехов. Однако на этом местные ресурсы были практически исчерпаны и дальнейшее нормальное функционирование университета как высшего учебного заведения было невозможно. С каждым днем все острее ощущалась нехватка квалифицированных преподавателей, скудность и ограниченность учебного оборудования, отсутствие необходимой научной литературы. Преодолеть все эти трудности без помощи извне было нельзя.

Приступая к организации университета, научно-педагогическая общественность отчетливо осознавала, что наличными силами удастся обеспечить работу лишь начальных курсов высшего учебного заведения, где основное место занимали общеобразовательные предметы. Поэтому его создатели с самого начала рассчитывали на помощь старейших университетов России. В связи с этим ещё накануне торжественного открытия народного университета, 20 апреля 1918 г., его совет избрал специальную делегацию, которой было поручено выехать в Москву и Петроград для привлечения научно-педагогического персонала, сбора инвентаря, необходимой литературы. В состав делегации вошли востоковед А. А. Семёнов и инженер И. Г. Белов. В мае 1918 г. они выехали из Туркестана в Россию.

С 29 июня по 1 июля 1918 г. в Москве проходило совещание представителей центральных вузов с делегатами Туркестана, посвященное организации университета в Ташкенте. В его работе принял участие ряд выдающихся деятелей науки, в том числе «отец русской авиации» Н. Е. Жуковский, крупнейший специалист в области аэродинамики С. А. Чаплыгин, талантливый инженер-ирригатор Г. К. Ризенкампф, выдающийся русский востоковед В. В. Бартольд, географ Л. С. Берг и другие. На совещании были рассмотрены и одобрены проекты создания в Ташкенте физико-математического, технического, сельскохозяйственного и историко-филологического факультетов. Кроме того, было сформировано организационное бюро с Московскими и Петроградскими отделениями, на которое возлагалось обязанность широко распространить в научных кругах сведения о потребностях создаваемого университета в кадрах с целью поиска специалистов, желающих выехать на работу в Туркестан, наладить сбор книг, приборов, оборудования, начать разработку проекта положения о новом вузе.

Осенью 1918 г. по указанию Народного комиссариата просвещения оргбюро было преобразовано в организационный комитет Туркестанского государственного университета. Первое заседание оргкомитета состоялось 21 ноября 1918 г. Тогда же его председателем был назначен профессор И. Г. Александров, один из крупнейших в то время специалистов в области гидротехники и ирригации. Кроме И. Г. Александрова, в состав оргкомитета первоначально вошли проф. Н. А. Димо, И. Г. Белов и А. А. Семёнов, позднее профессора А. Э. Шмидт, В. В. Стратонов, М. И. Прозин, К. И. Мейер. Организационный комитет ТуркГУ проводил интенсивную работу по сбору оборудования, научной литературы и учебных пособий. Разрабатывались предварительные штаты, учебные планы и программы. В декабре 1918 г. состоялось зачисление на работу в ТуркГУ первых профессоров и преподавателей. В соответствии с принятым в то время порядком они избирались учёными советами центральных вузов и направлялись в распоряжение оргкомитета. Первые профессора в количестве 11 человек были избраны учёным советом физмата Московского университета. В их числе были Н. А. Димо и С. Н. Наумов, сыгравшие выдающуюся роль в организации первого вуза Средней Азии.

29 декабря 1918 г. в Москве состоялось первое собрание преподавателей Туркестанского университета. Позднее такие собрания стали собираться регулярно и в течение нескольких месяцев выполняли функции ученого совета.

В январе 1919 г. представители университета были приняты членом коллегии Наркомпроса Ф. Н. Ленгником, руководившим в то время высшими техническими заведениями страны. Тогда же представитель ТуркГУ И. Г. Белов был приглашен на беседу к наркому просвещения А. В. Луначарскому и заведующему отдела высших школ М. Н. Покровскому. Наркоматом был выделен специальный работник, в задачи которого входило рассмотрение всех вопросов, связанных с организацией университета в Ташкенте. В декабре 1919 г. эти обязанности были возложены на сотрудника наркомата Ф. Платтена.

Тем временем быстрыми темпами формировались фонды университетской научной библиотеки. Основным источником их получения стали безвозмездные книжные пожертвования научных учреждений и высших учебных заведений. Книги поступали из Московского общества испытателей природы, Румянцевского музея, Петроградского института инженеров путей сообщения, Русского технического общества, Петроградского института гражданских инженеров, Научного отдела Наркомпроса РСФСР и т. д.

Кроме этого Петроградский ботанический сад передал университету часть своих коллекций. Главная физическая обсерватория предложила своё сотрудничество в создании университетской обсерватории.

Наряду с этой работой оргкомитет продолжал обсуждать вопросы преподавания на различных факультетах, создания учебно-вспомогательных учреждений, разрабатывал учебные планы и программы, занимался привлечением в ТуркГУ профессоров и преподавателей. К августу 1919 г. согласие преподавать в новом вузе дали уже около 70 научных работников.

Московская группа Туркестанского Университета превратилась, таким образом, в солидную организацию, способную вести как исследовательскую, так и научно-популяризаторскую работу. Учитывая все это, коллектив группы принял решение о создании Туркестанского научного общества, устав которого был утвержден в августе 1919 г. Общее собрание членов группы приняло постановление начать в Москве регулярное чтение научно-популярных лекций о Туркестане, организовать выставку коллекций материалов о Средней Азии, открыть для общего пользования университетскую библиотеку.

В августе 1919 г. подвергались реорганизации административные органы московской группы Туркестанского университета. Оргкомитет был упразднен, а вместо него общее собрание преподавателей, официально провозгласившее себя Ученым советом, избрало правление ТуркГУ. Его возглавили профессора Н. А. Димо, избранный ректором, и А. Э. Шмидт, ставший его заместителем. В результате этого создалось своеобразное положение, когда разделенный на две части коллектив университета возглавляли два правления — московское и ташкентское, два ректора — Н. А. Димо в Москве и Г. Н. Черданцев в Ташкенте

Одним из важнейших мероприятий московской группы и её административных органов стала организационная работа по созданию медицинского факультета так как существовавшая в Ташкенте краевая медицинская школа и созданный на её базе медфак не могли обеспечить подготовку врачей из-за острой нехватки педагогических кадров.

Осенью 1918 года в Ташкенте было открыто первое медицинское училище, готовящее медсестер и фельдшеров. Училище стало располагаться в помещении бывшего кафе-шантана «Буфф». В этом училище анатомию стал преподавать В. Ф. Войно-Ясенецкий, микробиологию — А. Д. Греков. Осенью 1919 года из учащихся этого училища был сформирован первый курс медицинского факультета создаваемого университета, организаторами которго были — В. Ф. Войно-Ясенецкий, А. Д. Греков, М. И. Слоним и Л. В. Ошанин.

К осени 1919 года были намечены конкретные кандидатуры изъявивших желание работать на медфаке в Ташкенте. 13 сентября 1919 года Ученый совет избрал его первых преподавателей. В их числе были профессора К. Г. Хрущев, А. Н. Крюков и др. Деканом медфака был утвержден проф. П. П. Ситковский.

Наряду с этим в Москве проводилась работа по созданию социально-экономического факультета ТуркГУ. Этот факультет, как упоминалось выше, был открыт в составе народного университета в Ташкенте ещё осенью 1918 г. Однако его деятельность сопровождалась большими трудностями из-за нехватки педагогических кадров. Вопрос об обеспечении соцэкфака преподавателями был поставлен перед московским правлением университета, которое сумело привлечь в ТуркГУ ряд квалифицированных специалистов. В этой работе правление опиралось на помощь и поддержку видных юристов, экономистов и историков М. Н. Гернета, А. М. Винарева, В. Я. Железнова, Л. Б. Кафенгауза, Р. Ю. Виппера и др.

Переезд группы учёных-организаторов университета из Москвы в Ташкент

Целенаправленная и весьма плодотворная работа, проделанная в Москве могла получить логическое завершение только в случае переброски в Ташкент всего собранного оборудования и литературы, переезда туда всех научных сотрудников, участвовавших в проведении организационных мероприятий. Однако осуществить его в условиях продолжавшейся гражданской войны оказалось чрезвычайно трудно.

Московское правление Туркестанского университета приступило к решению своей главной и основной задачи — перебазированию в Ташкент профессорско-преподавательских сил и учебного оборудования. Подготовка к отъезду в Ташкент началась с ноября 1919 г. Первоначально предполагалось предоставить университету специальный эшелон, который должен был отбыть в Туркестан 20 декабря 1919 года. К этому времени московское правление сформировало полномочную делегацию, которой предстояло ознакомиться с положением ташкентской части университета и проинформироваться оставшихся об условия работы в Средней Азии. Главой делегации был утвержден проф. А. Э. Шмидт. Вместе с тем было решено отправить часть педагогического персонала и университетского имущества.

В конце января 1920 г. по распоряжению Совнаркома РСФСР Главное санитарное управление в порядке чрезвычайной меры предоставило ТуркГУ санитарный поезд № 159. Ночью 19 февраля 1920 года с Брянского вокзала Москвы отбыл в Ташкент первый университетский эшелон с преподавателями, их семьями, оборудованием и частью университетской библиотеки. Вот имена профессоров, преподавателей и ассистентов, выехавших в Ташкент: И. П. Рождественский, П. П. Ситковский, М. А. Захарченко, Е. М. Шляхтин, В. В. Васильевский, И. И. Маркелов, Г. А. Ильин, В. А. Смирнов, В. К. Вальцов, С. Э. Циммерман, Д. Н. Кашкаров, А. Л. Бродский, М. А. Орлов, Д. В. Жарков, Н. . Златовратский, С. С. Медведев, С. П. Аржанов, Р. Р. Циммерман, Н. А. Бобринский, В. М. Комаревский, Э. К. Эпик, М. Г. Попов, И. А. Райкова, А. И. Носалевич, Х. Ф. Кетов, Д. А. Морозов, А. Э. Шмидт.

Из-за трудностей, вызванных транспортной разрухой, первый университетский эшелон находился в пути почти два месяца и прибыл к месту назначения 10 апреля 1920 г. В мае в Москву возвратился санитарный поезд № 159. С ним в столицу прибыл профессор А. А. Семёнов, уполномоченный ташкентской группой доложить московскому правлению о положении дел в Туркестане.

10 августа того же года из Москвы вышел второй эшелон и 28 августа доставил в Ташкент группу преподавателей медицинского, историко-филологического и технического факультетов, новую партию оборудования. Третий университетский эшелон прибыл в Ташкент 12 сентября, а четвёртый доставил в столицу Туркестана в середине октября московское правление во главе с профессором Н. А. Димо. Последний пятый по счету эшелон в составе врачебно-питательного поезда № 3 и поезда-склада № 4 с университетским имуществом прибыл в Ташкент в конце октября 1920 г. Вся организационно-техническая работа, связанная с подготовкой этого эшелонов, проводилась под руководством проф. Н. И. Лебединского.

С отправкой последних эшелонов завершился московский период в истории Туркестанского университета. В столице было оставлено только университетское представительство, просуществовавшее до 1922 г. В его состав входили профессора Л. С. Берг, Г. К. Ризенкампф, В. В. Стратонов, А. Е. Снесарев.

Московской группой в целом была проведена огромная работа. Ею на многие годы вперед было обеспечено полноценное функционирование физико-математического, медицинского, технического и историко-филологического факультетов. В течение 1920 г. в Туркестан прибыли из России 43 профессора и 43 преподавателя, в подавляющем большинстве своем люди высокой научной и педагогической квалификации.

Усилиями московской группы было собрано и доставлено в Ташкент около 70 вагонов университетского имущества: ценнейшее лабораторное имущество, гербарии, коллекции карт, свыше 50 тыс. научной и учебной литературы. Все это стало тем материальным фундаментом, на котором в дальнейшем развертывалась многогранная деятельность университета в Ташкенте. В итоге осенью 1920 г. ТуркГУ получил возможность приступить к новому учебному году как полноценное высшее учебное заведение.

Организационная работа в Ташкенте

В декабре 1920 г. состоялись выборы ректора. Им был избран студент техфака А. Ф. Солькин, в прошлом председатель крайкома Компартии Туркестана. Он возглавлял правление ТуркГУ в течение полугода. В мае 1921 г. ректором был избран проф. А. Л. Бродский, стоявший во главе университета до ноября 1926 г.

В 1920/21 учебном году Туркестанский государственный университет состоял из семи факультетов: рабочего, сельскохозяйственного, технического, медицинского, историко-филологического, социально-экономического и физико-математического. В декабре 1920 г. к ним прибавился также военный факультет.

В составе факультета были созданы отделения генерального штаба, артиллерийское, военно-инженерное и военно-хозяйственное. Здесь работало 12 профессоров и 40 преподавателей, обучалось 129 студентов. И преподаватели, и студенты военфака совмещали учёбу в университете с несением действительной военной службы в частях и подразделениях Туркестанского фронта. Факультет ставил своей задачей подготовку квалифицированных командиров Краской Армии. Военфак ТуркГУ просуществовал недолго и был закрыт приказом по Туркфронту от 9 июня 1922 г.

В этот период особое значение среди других факультетов приобрел рабфак. В 1925 г. число студентов рабфака составляло 1104 человека.

Медицинский факультет университета значительно быстрее других основных факультетов смог в полной мере развернуть свою работу. Этому способствовало наличие сильного педагогического коллектива и материальной базы — больницы им. Полторацкого, которая в мае 1920 года перешла в ведение университета со всем имуществом и инвентарем. В Ташкент с университетскими эшелонами прибыло 28 специалистов — энтузиастов, которые быстро наладили работу всех кафедр медфака. В результате уже в мае 1921 г. был осуществлен первый выпуск специалистов. Тогда дипломы врачей были вручены 12 его выпускникам, начавшим учёбу в других вузах страны и по различным причинам, завершившим образование в Ташкенте. В 1922 г. университет выпустил 27, в 1923 г. — 8, в 1924 г. — 47 и в 1925 г. — 99 врачей. Среди первых выпускников медфака были А. А. Аскаров, Н. И. Исмаилова, З. И. Умидова, позднее ставшая членом корреспондентом Академии медицинских наук СССР.

В июне 1920 г. при медфаке было создано Туркестанское научное медицинское общество, поставившее своей целью разработку новых методов борьбы с местными заболеваниями и обобщение врачебной практики в краевом масштабе. С 1922 г. общество приступило к изданию «Туркестанского медицинского журнала».

К 1925 году в составе медфака функционировало 18 клинических и 11 теоретических кафедр. Все они сочетали учебно-педагогическую работу с медицинским обслуживанием населения Ташкента. Многие работники медфака принимали непосредственное участие в экспедициях Наркомздрава Туркреспублики, обслуживавших различных районы Средней Азии.

В 1921 — 24 гг. одним из важнейших в университете являлся сельскохозяйственный факультет. В соответствии с основными нуждами сельского хозяйства Средней Азии на нём были созданы агрономическое, зоотехническое, экономическое и биологическое отделения. В составе факультета функционировало 23 кафедры. Важное практическое значение имела деятельность созданного в 1921 г. на сельхозфаке научного семинария экономики и организации сельского хозяйства.

Первый выпуск агрономов факультет осуществил уже в мае в 1922 г. Тогда его окончило 25 человек. В их числе Академик ВАСХНИЛ и АН УзССР С. С. Каныш, проф. Л. Н. Бабушкин и многие другие.

Технический факультет состоял в 1921/22 учебном году из инженерно-строительного, горного, механического, электромеханического и гидротехнических отделений. В 1922 г. факультет был преобразован в инженерно-меллиоративный факультет, состоявший из гидросилового и мелиоративного отделений. К 1925 г. на факультете было 12 кафедр.

Подготовка кадров в области гуманитарных наук велась в начале 20х годов историко-филологическим факультетом, включавшим словесное и историческое отделения. В конце 1921 г. историческое отделение было ликвидировано. Словесное же было объединено с физико-математическим факультетом. В результате возник новый факультет, получивший название педагогического. В его составе было созданы естественно-историческое, математическое и словесное отделения. Однако он уже весной 1922 г. был ликвидирован. Его словесное отделение было преобразовано в литературно-художественное и передано в состав факультета общественных наук. В апреле 1923 г. это отделение было закрыто окончательно.

Осенью 1922 г. был возрожден физико-математический факультет, в составе которого были сначала математическое и естественное отделения, а через год уже пять отделений (математическое, физическое, биологическое химическое и переданное после реорганизации техфака геологическое). В 1920 г. к организованным ещё в составе народного университета кафедрам математики, астрономии и физики присоединяются кафедры механики и геофизики. На факультете работали приехавшие из Москвы доценты Д. В. Жарков, Р. Р. Циммерман и профессор астрономии М. Ф. Субботин.

Работу химического отделения физмата обеспечивали профессор С.Н . Наумов, М. И. Прозин, Е. В. Раковский, Н. И. Червяков и др. Специализированных химических кафедр на тот период не существовало, и всю учебную работу координировал созданный в 1920 г. химический институт Туркестанского университета. Успешно развертывалась работа биологического отделения физмата. В 1920 г. здесь оформились ряд кафедр и кабинет зоологии, которые возглавляли профессора А. Л. Бродский, Д. Н. Кашкаров. Деятельность этих кафедр объединял зоологический институт Университета.

В ноябре 1920 г. силами преподавателей и студентов был заложен ботанический сад, ставший вскоре важным научным и учебным центром республики.

На геологическом отделении физмата работали профессора А. С. Уклонский, В. Г. Мухин, М. М. Протодьяконов, О. К. Ланге, Н. Ф. Безобразова, З. Ф. Гориздро-Кульчитская и другие учёные. В 1921 г. лаборатории, кабинеты, кафедры и другие учебно-вспомогательные и научные ячейки физмата, обслуживавшие несколько факультетов, были объединены во вновь созданном Совете научно-исследовательских институтов. Этим достигалось сохранение научных и педагогических сил и научного оборудования. Сюда входили физический, химический, зоологический, ботанический, геологический, географический институты, а также институты чистой и прикладной математики, почвоведения и геоботаники, геодезии и географии.

Создание межфакультетского Совета вполне себя оправдало, ибо позволяло избежать параллизма в работе факультетов, бессистемности в решении организационных вопросов учебного процесса. Однако входившие в Совет учреждения не являлись в полном смысле слова научно-исследовательскими, поэтому в 1923 г. он был переименован в Совет межфакультетских учреждений. В 1924 г. в состав Совета вошли центральная химическая лаборатория Центрального Совнархоза Туркреспублики и Ботанический сад.

С деятельностью Совета межфакультетских учреждений тесно переплеталась работа научных обществ, существовавших при университете: Туркестанского научного общества, Туркестанского медицинского общества, Общества социологии, истории и филологии, Научного педагогического общества и т. д.

Значительным событием в истории университета явилось включение в его состав Туркестанского восточного института, основанного ещё в 1918 г. Новый факультет университета начал функционировать с 1 октября 1924 г. Первый выпуск специалистов в количестве семи человек востфак осуществил в 1925 г.

Среднеазиатский государственный университет (САГУ)

В июле 1923 года согласно постановлениям Средазбюро ЦК ВКП(б) и ТуркЦИКа университет был переименован в Первый Среднеазиатский Государственный Университет (САГУ), что более точно отражало его действительное положение и роль в культурной жизни страны народов Центральной Азии. Это наименование университет сохранил до 1959 года.

Осуществление национально-государственного размежевания вызвало необходимость пересмотреть правовое положение университета. ЦК РКП(б) и правительство СССР, считая его важнейшим центром высшего образования всех среднеазиатских республик, сочли нецелесообразным и преждевременной передачу университета в ведение Наркомпроса УЗССР, как это планировалось совнарком РСФСР в марте 1925 года.

Вопрос о положении университета стал предметом специального обсуждении на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 4 июля 1925 года, где была четко определена целевая установка вуза. Она заключалась в подготовке специалистов в соответствии с запросами УзССР и ТССР, а также Таджикской и Казахской автономных республик, Киргизской и Каракалпакской автономных областей. Политбюро сочло целесообразным осуществлять финансирование университета, обслуживавшего все республики Средней Азии, из бюджета СССР.

Эти указания Политбюро легли в основу работы комиссии, занимавшейся составлением проекта нового положения о САГУ, созданной в конце августа 1925 года.

Новое положение об университете вменяло в обязанности САГУ обслуживание Узбекской и Туркменской ССР, Казахской и Таджикской автономных республик, а также Киргизской и Каракалпакской автономных областей. Законодательный акт поставил САГУ в ведомственную подчиненность ЦИК СССР. Непосредственное руководство университетом было возложено на Комитет по заведованию учебной, исследовательской и литературно-издательской частью учреждений Центрального исполнительно Комитета. К компетенции высшего законодательного органа страны было распределение мест в университете между среднеазиатскими республиками. Положение от 11 сентября 1925 года заложило важнейшие правовые основы университета, на базе которых он развивался в последующие годы.

13 августа 1926 года Президиум ЦИК СССР утвердил новое положение о Среднеазиатском государственном университете, которое детально регламентировало структуру университета, его основные права и задачи. ЦИК СССР возлагал на САГУ задачи подготовки специалистов для среднеазиатских республик, издания научно-популярной литературы.

Университету было предоставлено право учреждать научные общества и исследовательские ассоциации, созывать научные съезды, издавать труды и учебные пособия. САГУ получил право бесплатной пересылки печатных изданий и беспошлинного ввоза из-за рубежа приборов, инструментов, научной и учебной литературы.

САГУ возглавлялся правлением, в состав которого входили ректор, назначаемый Президиумом ЦИК СССР, три проректора по учебной, административно-хозяйственной части и студенческим делам, представители всех среднеазиатских республик и автономных областей, а также представители студенчества. Контроль за всей работой университета осуществлял Совет САГУ, состоявший из членов правления, деканов факультетов, представителей Среднеазиатского экономического совета, различных народных комиссариатов среднеазиатских республик, отраслевых профсоюзов, профессорско-преподавательского состава и студенчества.

Факультеты университета

К 1928 году университет состоял из семи факультетов, сформировавшихся ещё в предшествующий период: медицинского, сельскохозяйственного, физико-математического, инженерно-мелиоративного, восточного, рабфака и факультета местного хозяйства и права. В нём готовились специалисты в области медицины, сельского хозяйства, мелиорации и ирригации, экономики, права и востоковедения.

Физико-математический факультет

Физико-математический факультет вырос за 1926—1928 годы почти в три раза: число его студентов к 1929 г. достигло 594. В этот период факультет начал осуществлять регулярные выпуски специалистов, причем если в 1925 г. его закончило пять человек, то в 1929—1935 годах на факультете функционировали горно-геологическое, химическое, биологическое и физико-математическое отделения.

Медицинский факультет

В этот период медицинский факультет САГУ относился к числу наиболее крупных факультетов. За 1926—1928 гг. численность его студентов возросла до 656 человек. Ежегодно университет выпускал около 100 высококвалифицированных врачей. К 1929 г. в составе факультета функционировало 11 кафедр и 17 клиник.

Сельскохозяйственный факультет

Важнейшее значение для народного хозяйства среднеазиатских республик имел сельскохозяйственный факультет, готовивший специалистов в области земледелия, животноводства и экономики сельского хозяйства. Численность студентов сельхозфака в 1926—1928 годах ежегодно составляла 500—600 человек. Как по числу учащихся, так и по количеству кафедр (23) сельскохозяйственный факультет являлся одним из самых крупных в университете.

Сельхозфак располагал учебно-производственной базой — хозяйством «Капланбек», где проходила практика студентов и проводились научные разработки новых приемов и форм организации сельскохозяйственного производства. Опираясь на своё учебное хозяйство, сельскохозяйственный факультет помимо подготовки кадров высшей квалификации смог взять на себя задачу по воспитанию среднего звена специалистов для сельского хозяйства. В конце 1927 года на базе его учебного хозяйства был организован зооветеринарный техникум.

Инженерно-мелиоративный факультет

Инженерно-мелиоративный факультет готовил специалистов для гидроэнергетики, электротехники, мелиорации, промышленного, гражданского и дорожного строительства. В составе факультета в 1926—1928 годах работало 16 кафедр. Число студентов к 1929 году возросло до 578 человек.

Факультет местного хозяйства и права

Факультет местного хозяйства и права в 1928 году был переименован в факультет советского хозяйства и права. В 1926—1928 годах в его составе функционировали два отделения: экономическое и правовое. К 1929 году на факультете обучался 641 студент. Готовились кадры экономистов и юристов, предназначенные для практической работы в государственно-административных, плановых и других учреждениях.

Восточный факультет

Восточный факультет, бывший в 1926—1928 годах самым молодым факультетом САГУ, состоял из двух отделений — этнолого-лингвистического и педагогического. Численность студентов составляла к 1929 году 246 человек. Здесь готовились преподаватели русского языка и обществоведения для национальных школ Средней Азии и преподаватели местных языков для европейских школ. Наряду с этим факультет выпускал квалифицированных востоковедов-исследователей и преподавателей для высших школ. Многие его выпускники работали в государственных учреждениях Средней Азии, в консульских и других советских организациях, аккредитованных в странах Востока.

В 1928 году востфак был «реорганизован». Его педагогическое отделение было закрыто, а этнолого-лингвистическое продолжало готовить историков, этнографов и лингвистов со специализацией по казахскому, таджикскому, туркменскому и узбекскому языкам.

Другие научные подразделения университета

Во второй половине 20-х годов в университете продолжал действовать Совет межфакультетских учреждений, представлявший, как и ранее, объединение учебно-вспомогательных организаций, обслуживающих одновременно несколько факультетов. В его состав входили институты, отдельные лаборатории и кабинеты, которые наряду с учебной работой занимались фундаментальными научными исследованиями. Ввиду постоянного возрастания исследовательской работы Совет в октябре 1928 года был преобразован в Ассоциацию межфакультетских научно-учебных учреждений САГУ. Её председателем стал проф. С. Н. Наумов.

Структура Совета и Ассоциации межфакультетских учреждений за период их существования неоднократно изменялась. Так, в 1926/27 учебном году Совет объединял 16 учебно-вспомогательных учреждений. В их состав входило семь институтов: чистой и прикладной математики, химический, физический, геологический, педагогики и психологии, почвоведения и геоботаники, ботанический. В марте 1927 г. последний был преобразован в Научно-исследовательский институт экспериментальной и описательной ботаники, куда относились также Ботанический сад и Чимганская горная ботаническая станция. В Совете межфакультетских учреждений в 1926/27 учебном году функционировали девять кабинетов: зоологии позвоночных, зоологии беспозвоночных, физиологии животных, физиологии растений, генетики, микробиологии, землеведения и антропологии, геофизики, геодезии.

К 1929 году большинство научно-исследовательских институтов САГУ было разукрупнено и Ассоциация межфакультетских научно-учебных учреждений объединяла уже 25 организаций. В её составе работали институты физики, почвоведения и геоботаники, педагогики и психологии, лаборатории органической химии, качественного анализа, общей и физической химии и количественного анализа, а также технической химии. Учебную и исследовательскую работу в области точных наук вели кабинеты механики, астрономии, математики, геофизики и землеведения, геодезии;; в области биологии — кабинеты зоологии позвоночных, зоологии беспозвоночных, физиологии животных, система¬тики цветковых растений, морфологии и цитологии, ботанической географии, физиологии растений, Ботанический сад. Работу геологов координировали кабинеты горного искусства, минералогии, динамической геологии и гидрогеологии, кристаллографии, исторической геологии и палеонтологии.

Во второй половине 20-х годов САГУ превратился в крупнейший научный центр, координировавший исследования среднеазиатских учёных.

Продолжало успешно развиваться Туркестанское научное общество САГУ, состоявшее из физико-математического, биологического, почвенно-геоботанического и геологического отделений. В 1926 году оно было переименовано в Общество естествоиспытателей САГУ. Бессменным его председателем все эти годы был заведующий кафедрой зоологии позвоночных, проф. Д. Н. Кашкаров. Важнейшее значение для развития научных исследований в области здравоохранения имела деятельность Среднеазиатского научного медицинского общества САГУ. Свой вклад в разработку научных основ народного образования вносило Научно-педагогическое общество САГУ, которое возглавлял Н. П. Архангельский.

С углублением научных исследований в отдельных отраслях знаний в университете продолжали создаваться новые научные общества. Так, в январе 1925 г. при САГУ было организовано Отоларингологическое общество, а в ноябре того же года — Научно-агрономическое общество, первым руководителем которого был выдающийся учёный-агроном Р. Р. Шредер.

Научные исследования, проводившиеся учёными Среднеазиатского государственного университета, были тесно связаны с практическими нуждами развития республик. Большинство решаемых во второй половине 20-х годов проблем имело исключительно важное народнохозяйственное значение. Это обстоятельство способствовало созданию ценных научных обобщений, рождавшихся на основе решения частных практических вопросов.

Основной объём научных исследований приходился на долю организаций, объединившихся в Совете межфакультетских учреждений САГУ. Все они поддерживали тесный контакт с промышленными предприятиями и работали по заявкам государственных и хозяйственных органов. Так, преподаватели и научные работники инженерно-мелиоративного факультета по заданиям Хлопкового комитета и Управления водного хозяйства разрабатывали методику проектирования гидросооружений и ирригационных систем. Сотрудники факультета являлись непременными участниками строительства и реконструкции крупнейших гидротехнических сооружений и мелиоративных систем в Средней Азии.

Биологи САГУ работали по заявкам народных комиссариатов здравоохранения и земледелия среднеазиатских республик, Среднеазиатского управления водного хозяйства, Хлопкового комитета, акционерного общества «Туркшелк» и др. Кабинет и кафедра зоологии беспозвоночных в эти годы вели исследования горных водоемов, продолжали начатую ещё в 1923 году работу над тематикой, связанной с чрезвычайно актуальной проблемой борьбы с малярией и т. д. Кабинет зоологии позвоночных проводил интенсивное изучение наземных позвоночных, ихтиофауны и грызунов Средней Азии.

Ботанические кафедры и кабинеты включали в свои планы исследование лекарственных и технических растений. Одним из крупнейших научных учреждений САГУ, пользовавшихся широкой известностью в Советском Союзе и за его пределами, был в те годы институт почвоведения и геоботаники, возглавляемый профессором Н. А. Димо. Институт проводил исследования почти по всей территории Средней Азии.

Геологи САГУ работали в тесном контакте с Геологическим комитетом ВСНХ СССР, гидрогеологическим бюро Средазводхоза. По заданиям этих организаций проводились исследования плавикового шпата, минеральных источников и т. п. Физико-математические кабинеты и кафедры по заданиям Средазводхоза разрабатывали ряд тем, связанных с математической гидрометрией. Много усилий затратили учёные университета на изучение атмосферного электричества.

Исключительное по своему значению открытие сделали работники физико-математического факультета Б. П. Грабовский и И. Ф. Белянский. 26 июля 1928 года на испытательной станции Среднеазиатского округа связи в Ташкенте была продемонстрирована работа созданного ими аппарата — радиотелефота. Им впервые в мире удалось передать и принять движущееся изображение по радио чисто электронным путём с применением электронно-лучевых трубок.

ЮНЕСКО специальным решением от 16 апреля 1971 года высоко отметил ценность и важность изобретения и его роль в развитии электронного телевидения в первоначальной стадии развития. Авторам радиотелефота Указом Президиума Верховного Совета УзССР были присвоены звания заслуженных изобретателей Узбекской ССР.

Ученые-химики САГУ по заданиям хозяйственных организаций Средней Азии вели исследования в области органического синтеза, растительных жиров, рационализации мыловарения и т. д.

Исключительно важное значение для народного хозяйства Средней Азии имела научно-исследовательская работа преподавателей и научных сотрудников сельскохозяйственного факультета САГУ. Коллектив факультета успешно работал над проблемами шелководства и животноводства, занимался изучением кормовых ресурсов среднеазиатских республик, почвенного покрова земледельческих районов и т. д. Институт машиноведения сельфака САГУ решал практические задачи, связанные с началом механизации сельского хозяйства. Важное значение приобретала созданная при нём в 1926 году Среднеазиатская машиноиспытательная станция, которая занималась изучением опыта применения в условиях Средней Азии новейших сельскохозяйственных машин и орудий и пропагандой их среди дехканства. Центральное место отводилось работе над специализированными машинами, предназначенными для обработки технических культур и прежде всего хлопчатника. Именно на этой станции позднее были испытаны и апробированы первые отечественные модели хлопкоуборочных машин. Организатором и первым руководителем Среднеазиатской машиноиспытательной станции был проф. М. М. Якуб. В конце 20-х годов в САГУ создается специальная кафедра хлопководства, возглавляемая выпускником Петро-Разумовской (Тимирязевской) сельскохозяйственной академии доц. Г. С. Зайцевым. Руководимая им кафедра подготовила целый ряд специалистов-хлопководов.

Важное место в исследованиях учёных сельфака принадлежало изучению экономики животноводства и земледелия. Этим заснимался научно-исследовательский семинарий экономики и организации сельского хозяйства, работавший над проблемами сельскохозяйственного районирования Средней Азии. Им проводились экономические обследования кочевых районов Южного Казахстана и Киргизии, осуществлялась научно-теоретическая разработка вопросов рациональной организации хлопкосеющих хозяйств, экономического значения богарных посевов, роли женского труда в сельском хозяйстве и т. д. Члены семинария и в особенности его научно-исследовательского бюро непосредственно участвовали в различных мероприятиях Средазводхоза, Средазхлопкома, комиссий по проведению земельно-водной реформы в Узбекистане и Киргизии.

Ташкентский государственный университет

В 1960 году Среднеазиатский государственный университет был переименован в Ташкентский государственный университет им. В. И. Ленина — ТашГУ им. В. И. Ленина. Подготовка специалистов велась по физическим, математическим, химическим, биологическим, геологическим, географическим, историческим, филологическим, юридическим и др. специальностям. В начале 1990-х годов в Ташкентском университете обучалось 19 тыс. студентов.

Национальный университет Узбекистана

В настоящее время он называется Национальный университет Узбекистана имени Мирзо Улугбека. Весной 2008 года Президент Республики Узбекистан Ислам Каримов подписал постановление о праздновании в сентябре 2008 года 90-летия со дня основания вуза. За 20 лет независимости ВУЗ выпустил более 40 тысяч специалистов.

На начало 2012 года в вузе работает около 1200 преподавателей, включая 17 академиков, 200 профессоров, докторов наук, 550 доцентов, кандидатов наук. Средний возраст педагогов — 51 года, научный потенциал достиг 63 %. Подготовка кадров ведется по 46 направлениям бакалавриата, 116 специальностям магистратуры, также с 1929 года начата подготовка кандидатов наук по 78 специальностям и докторов наук по 25 специальностям. Университет имеет академические контакты с вузами 30 стран мира, принимает на обучение студентов из стран Европы и Азии.

В составе университета в настоящее время 12 факультетов:

• биолого-почвенный (с 1931 года),
• геолого-географический (2015)
• экономический (с 1918 года),
• механико-математический (с 1918 года) (математический факультет с 2016 года)
• философский (с 1947 года),
• физический (с 1923 года),
• зарубежной филологии (с 1942 года),
• узбекской филологии (с 1918 года),
• юридический (с 1918 года),закрыли факультет
• исторический (с 1918 года),
• химический (с 1930 года),
• журналистика (с 1967 года),

а также подготовительный факультет, 18 научных лабораторий, кафедры физического воспитания и военная с отделом медицинской подготовки.

При университете действуют:

• Региональный центр переподготовки и повышения квалификации педагогических кадров (в 1993-2012 - Институт высшей педагогики).
• Научно-исследовательский институт прикладной физики (с 1981 года), сотрудниками которого созданы единственный в Узбекистане комплекс малых электронных ускорителей (бетатрон СБ-50, микротрон МТ-22С, ионоускоритель ЭГ-2), мощное лазерное сооружение, используемое при изучении плазмы лазера, технологическая система, используемая при исследовании свойств полупроводниковых материалов, голографическое сооружение.
• Институт математики, переданный из состава Академии наук Республики Узбекистан в феврале 2012 года.
• Учебно-научный комплекс философских исследований, созданный на базе расформированного в 2012 году Института философии и права Академии наук Республики Узбекистан.
• Учебно-научная база «Ботаника» с ботаническим садом.
• Алмазарский академический лицей (создан в 1999 году).
• Академический лицей имени С. Х. Сираждинова (создан в 1970 году).
• Зангиатинский академический лицей (Ташкентская область).
• Высшие курсы журналистики.
• Научная библиотека.
• Центр информационных технологий.
• Музей истории университета.
• Музей уникальных рукописей.
• Музей геологии.
• Музей археологии и этнологии.
• Музей зоологии.
• Дворец культуры, где в 23 кружках (включая театр-студию и академический хор) занимается более 500 человек.
• Спорткомплекс, включающий 23 спортивных сооружения, в том числе стадион на 5 тысяч мест. В более чем 20 секциях занимаются больше 4 тысяч человек.
• Издательство с типографией, где печатаются научный журнал «Вестник НУУз», газеты «Узбекистон Миллий университети — Национальный университет Узбекистана» и «Журналист».

Рейтинги

В 2014 году агентство «Эксперт РА», включило ВУЗ в список лучших высших учебных заведений Содружества Независимых Государств, где ему был присвоен рейтинговый класс «D».

Ссылки

• [www.nuu.uz/ru Сайт НУУ]
• [local.uz/natsionalnyi-universitet-uzbekistana/ Расположение на карте]

Отрывок, характеризующий Национальный университет Узбекистана

Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?