СВ (группа)

СВ
Жанр	рок
Годы	1982 — наши дни
Страны	СССР СССР, Россия Россия
Город	Москва
Другие названия	Группа Ованеса Мелик-Пашаева Салют
Язык песен	русский
Лейбл	«Пролог-Мьюзик» («RDM»)
Состав	Вадим Голутвин Александр Чиненков
Бывшие участники	Алексей Романов Пётр Подгородецкий Игорь Клёнов Владимир Воронин Павел Смеян Александр Бутузов Алексей Дианов (Антонов) Сергей Нефёдов Евгений Маргулис Сергей Кавагоэ Михаил Безбородов Роман Амиридис Борис Оппенгейм Евгений Казанцев Юрий Титов Андрей Степанов (Рублёв) Сергей Кудаев Рафик Галиулин Камиль Чалаев Андрей Давидян Юрий Китаев Андрей Сапунов Андрей Миансаров Анатолий Абрамов Сергей Рудницкий Николай Бокарев Сергей Берёзкин Сергей Рыжов Николай Ширяев Петр Макиенко Сергей Фокин Артур Погосян

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

СВ — советская и российская рок-группа. Была образована на осколках третьего состава группы Воскресение и во многом переняла её стилистику. «СВ» — это не просто группа, а содружество музыкантов, задававших тон в рок-музыке конца 1970-х — начала 1980-х гг. и решивших не порывать с духом и стилистикой рока тех лет.

В конце 1980-х, выработав свой уникальный звук, СВ стала одной из самых популярных рок-групп СССР. Через всю историю группы прошли два музыканта: гитарист Вадим Голутвин и мульти-инструменталист Александр Чиненков. Решающую роль в судьбе группы также сыграл автор песен и певец Алексей Романов.

История

Начало

В первом составе, который, гастролируя, назывался Воскресенье и записал альбом Радуюсь, играли:

• Алексей Романов — гитара, вокал;
• Вадим Голутвин — гитара;
• Игорь Клёнов — бас-гитара;
• Пётр Подгородецкий — клавишные, бэк-вокал;
• Владимир Воронин — барабаны;
• Александр Чиненков — труба;
• Александр Бутузов — тексты

Это было совсем не то «Воскресение», которое прогремело в 1979—1980 годах, даже не состав, который существовал до весны 1982 года (с Никольским и Сапуновым). Название уступило место «Группе Ованеса Мелик-Пашаева». Покинув «Машину времени», Мелик-Пашаев забрал с собой свою концертную аппаратуру, по тем временам довольно приличного качества, и ему только оставалось отыскать другую группу, поскольку связи в регионах у него были, организовать концертный тур было несложно, как и получить за него деньги.

Случилось так, что в то время без дела остался Алексей Романов, «Воскресение» которого распалось, так и не сумев выйти на профессиональную сцену. Мелик-Пашаев решил «реанимировать» коллектив. В эту группу вошли: сам Романов, гитарист Вадим Голутвин, бывший звукорежиссёр «Машины времени» и по совместительству бас-гитарист Игорь Клёнов, барабанщик Владимир Воронин и Пётр Подгородецкий. Звукорежиссёром был Игорь Новиков, а администраторами Ованес Мелик-Пашаев и Борис Зосимов.

Работа началась с того, что они расположились в клубе имени Павлика Морозова на Пресне. Акустика там даже в репетиционной комнате вполне подходящая — это бывшая церковь. В начале лета 1982 года был записан альбом песен Романова под рабочим названием «Радуюсь». Он получился необычным, непохожим на то, что раньше выпускалось «Воскресением», поэтому поначалу нравился немногим. Потом слушатели к такой музыке привыкли и переписывали её друг у друга. В процессе записи Романов сочинил, а группа записала песню под символическим названием «Ованес, ты самый крутой!». Мелик-Пашаев, даривший знакомым кассеты с записью, обязательно «дописывал» эту песню, как в конце первой стороны, так и второй. Немного поиграв по московским и подмосковным клубам, музыканты решили сделать дебют. Поскольку в Москве его было организовать относительно сложно, был выбран Ленинград. До этого «Воскресение» никогда не играло на приличной аппаратуре и в большом зале. Первый концерт был назначен на 10 ноября 1982 года. Но этому так и не суждено было состояться. Объявили, что умер Брежнев. Естественно, все увеселительные мероприятия были отменены, и группа отправилась обратно в Москву. Зато на Новый год они поехали в Ташкент, где работали во дворце спорта, во время каникул местной хоккейной команды «Бинокор», состоявшей наполовину из москвичей.

Репетиции проходили без эксцессов, хотя Вадим Голутвин — музыкант с авторитарными наклонностями. Концерты шли с аншлагами, в том числе и в Москве, где «Машине времени» работать запрещали. Денег будущие «СВ» получали не меньше, чем «машинисты». За два года, благодаря предприимчивости Мелик-Пашаева, они объехали все возможные места гастролей в СССР.

Летом 1983 года в Останкино группа выступила с песней «Всё сначала» на телемосте «Москва — США».

В 1983 году Романов в Брянске придумал песню «Кому ты смотришь в спину», глядя на воронью стаю, к вечеру летящую на ночлег. «На том берегу» сочинил в 1979 году, но в группе «Воскресение» её не заметили. Вадим Голутвин нашел интересное обрамление в стиле «Jethro Tull», в таком виде они играли с большим воодушевлением, однако народ на гастролях не реагировал, поэтому забросили.

Когда Алексея Романова арестовали, группа, вопреки ожиданиям, не распалась. Появился новый солист Олег Курятников. Его сменил приятель Вадима Голутвина, Алексей Дианов (Антонов, он же — «Старуха Изергиль»). Через год вышел из тюрьмы Романов, и они ещё поиграли вместе. Причиной распада «Группы Ованеса Мелик-Пашаева» были совсем не организационные проблемы, а отсутствие востребованности, в достаточно сложных аранжировках для песен. Массовый слушатель, воспитанный на «Машине времени» и «Воскресении» первого созыва, нового зачастую не понимал. Поэтому музыка и тексты Романова, гитарные проигрыши Голутвина или изыски Подгородецкого на клавишных шли мимо музыкального потребителя. Многие выступления проходили под стук каблуков уходившей с концерта публики.

Музыка группы стала рассчитанной на немногочисленных эстетов. Кроме того, ещё один концерт в Москве был сорван 12 февраля 1984 года, после смерти Андропова. В стране объявили траур, увеселительные мероприятия отменили. Поэтому «Воскресенье» распалось ещё из-за отсутствия работы. Их просто прекратили приглашать на концерты. Без Романова «Воскресенье» оказалось печальным понедельником.

Без Алексея Романова в роли композитора

В конце 1983-го Алексей Романов, создатель репертуара группы, оказался крайним в момент «наезда» андроповского режима на рок-музыку и очутился за решеткой. Без Романова СВ создаёт новую программу «Московское время» (сюита на стихи Арсения Тарковского, Юрия Левитанского, Григория Поженяна). В 1984 году был записан альбом. В составе:

• Алексей Антонов («Старуха Изергиль») — вокал
• Вадим Голутвин — гитара,
• Сергей Нефёдов — клавиши,
• Владимир Воронин — ударные,
• Игорь Клёнов — бас-гитара (1, 12),
• Александр Бутузов («Фагот») — чтение стихов,
• Александр Чиненков — труба, вокал,
• Алексей Романов — бас-гитара, вокал.

Любителю так называемого «русского рока» здесь найти практически нечего, потому что музыкальная составляющая требует от слушателя определенной подкованности. Гитарист Вадим Голутвин, прошедший хорошую школу в рядах ансамбля Аракс, сумел композиционно объединить довольно необычную лирику с ещё более непростой мелодикой. Мало того, в структуре сюиты задействован и столь редко встречающийся у отечественных исполнителей прием как мелодекламация. Открывающая альбом вещь «Вот начало» выдержана в ключе Canterbury art rock и местами напоминает спокойные гармонии Camel «Rain Dances». Однако далее следует джаз («Лето») с трубой Александра Чиненкова и мастерскими гитарными эскападами Голутвина. Известные стихи Арсения Тарковского «Вот и лето прошло», в своё время озвученные с экрана Сталкером (А. Кайдановским) и легшие в основу эстрадного хита Софии Ротару «Только этого мало», спеты Алексеем Романовым на фоне фанковых ритмов. Романовская «Спешит моя радость», включенная в репертуар команды, подается в фьюжн с прифанкованной ритм-секцией. Замыкающая «Беглец», принадлежащая перу Майлза Дэвиса, своего рода бенефис Александра Чиненкова, демонстрирующего яркий талант духовика. Уникальная по замыслу, великолепно исполненная и аранжированная пластинка; один из весьма немногочисленных шедевров отечественного интеллектуального джаз-рока.

Её сочинил Вадим Голутвин, пока я сидел в тюряге. Поскольку он композитор — не песенник, он решил поискать каких-то новых граней эстрадного жанра. Мы с ним говорили об этом достаточно много раз перед тем, в какую сторону нам двигаться. Это, по крайней мере, меня интересовало, потому что сочинения песен со смыслом казалось тупиковой стезёй. Как говорят: у «Машины времени» песни со смыслом… С какого-то момента это перестаёт действовать. Это здорово — сочинять какие-то милые трёхминутные вещицы, но я, видимо, потерял к этому интерес. Я больше чувствую, что я должен, поскольку не записал — сходи. Может быть, меня это тяготило, тормозило чувство долга.

Сюита «Московское время» на стихи Юрия Левитанского… Видимо, Вадиму попалась книжка. А поскольку он выдающийся музыкант, у него роятся какие-то музыкальные образы. Левитанский мыслит как киносценарист, у него очень обнадёживающая даже в коротких стихах сюжетная линия, которая имеет начало где-то за пределами стихотворения и продолжение фантазии читателя. Я думаю, они у Вадима естественным образом соединились в цепочку.

Получился какой-то фильм, монтажный принцип, как у Шукшина. Оборванные, вырванные из блокнота листки с неоконченными фразами, но они достаточно ёмкие и законченные. Не нужно прописывать окончательно сюжетную линию, она спокойно переходит к другому эпизоду. У него на полуслове монолог может оборваться, и всё понятно, что там творилось.

У Вадима они, конечно, как конфетки, отдельные, компактные, но для меня интересен этот принцип взаимодействия внутри сюиты вещей, они проникают друг в друга каким-то парадоксальным образом.

Мне досталось поиграть на басу, потому что некому было играть. И мы как раз после моего освобождения какое-то время репетировали друг с другом. А потом забились на студию и достаточно быстро это всё записали.

— Алексей Романов

Запись была сделана на студии (база М. Магомаева) звукорежиссёром Владимиром Ширкиным, работавшим с Муслимом Магомаевым, Александром Градским, Машиной Времени, А. Макаревичем и многими другими музыкантами.

В это время СВ взяли себе название «Салют» и играли в составе Вадим Голутвин — гитара, Сергей Нефёдов — клавиши, Владимир Воронин — ударные, Александр Бутузов (Фагот) — чтение стихов, Александр Чиненков — труба, вокал, Алексей Романов — бас-гитара, вокал. Сохранилась запись их концерта.

Осенью 1984 записали «Московское время», решили устроиться такой компанией на работу в филармонию. Нужно было какое-то название. Огромный железный ящик, в котором возили фонари (ещё и свет за собой таскали!), за время простоя на базе постепенно покрывался этикетками от бутылок. Отчего-то преобладали наклейки от игристого вина «Салют». Чем не название, решил Фагот…

— Алексей Романов

В продолжении А. Романов вспоминал: «1984 год. Наша компания перебивалась случайными выступлениями в сборных концертах. Володя Гольдман, некогда бывший концертным администратором у В. Высоцкого, решил „продать“ нас в Новосибирскую областную филармонию. Помнится, нам оплатили авансом месяц репетиций, я даже эскизы костюмов нарисовал. Мы надеялись поступить в штат филармонии. Исполняли сюиту „Московское время“, что-то из репертуара „Воскресения“, пару песен из кинофильма „Мэри Поппинс“ пела Таня Воронина, жена барабанщика. Дали несколько концертов в счёт аванса и пресс-конференцию, на этом всё и закончилось. Декабрь, −50, в гостинице „Обь“ окна щелястые, на второе одеяло денег нет и не предвидится, спать в пальто приходилось, а после душа весь номер наполнялся густым туманом. По области и в Академгородок ездили на автобусе „Кубань“, не к ночи будь помянут, — в кабине казалось холоднее, чем на улице. Кажется, это была последняя попытка группы „Салют“ устроиться на работу».

После выхода альбома "Московское время" участники группы временно прекращают совместные выступления и зарабатывают себе на хлеб по отдельности. Тем не менее, в свободное от муз-халтуры время, СВ (без Романова) создает и записывает новый альбом "Москва и москвичи", с участием:

• Алексей Антонов — вокал
• Вадим Голутвин — гитара
• Александр Чиненков — труба, вокал, перкусссия
• Сергей Нефёдов — клавишные инструменты
• Евгений Маргулис — бас-гитара, вокал
• Михаил Безбородов — перкуссия

П. Я. Слободкин совершенно бескорыстно, по просьбе В. Голутвина, предоставил синтезатор «Полимуг» и эл. пиано «Ямаха» CP-30, а самое главное — репетиционное помещение на базе «Весёлых Ребят» в ДК Красная Звезда.

Как расшифровывается название? Как угодно. Название придумал Фагот (Александр Бутузов). Вообще это Спальный Вагон. Но существует и ещё один вариант Саша и Вадим. Здесь много вариантов: Бутузов — Голутвин, Чиненков-Голутвин и последнюю мою жену тоже звали Саша. Это тема бесконечная и бесплодная. На самом деле это ничего не значит. СВ — это СВ. Одно из лучших расшифровок сделал Фагот. Он предложил перевести это на английский язык. Это получилось забавно. «WITH IN».

— Вадим Голутвин

В 1985 году СВ, по наводке Павла Смеяна, влилась в состав Большого Государственного Оркестра им. Л. Утёсова под управлением Максима Дунаевского и расширилась в составе. На Московском фестивале популярной музыки «Рок-панорама-86», в концертном зале Центрального Дома Туриста, играли без Алексея Романова. Его место занял вокалист Андрей Степанов, который и написал пять из шести песен фестивальной программы. И, хотя в финале выступления неплохо прозвучала маргулисовская песня «До свиданья, друг!», лишь немногие зрители отдали голоса за этот коллектив. «СВ» не повезло. И музыканты были неплохие, но не хватило накала, остроты, а, может, и искренности. Директор группы сразу после концерта сообщил, что коллектив распался. Выступали: Вадим Голутвин — художественный руководитель, гитара; Сергей Кавагоэ — клавишные; Евгений Маргулис — бас-гитара, вокал; Сергей Кудаев — ударные; Андрей Степанов — вокал; Александр Чиненков — труба, вокал. Программа: 1. Свобода выбора (А. Степанов — В. Шефнер). 2. Чудак, выпускающий птиц (А. Степанов — В. Шефнер). 3. Супруги (А. Степанов). 4. Солнечный восход (А. Степанов). 5. Сам (А. Степанов — Ю. Левитанский). 6. До свиданья, друг! (Е. Маргулис, С. Кавагоэ — К. Покровский).

В составе СВ далее играли:

• Вадим Голутвин — гитара,
• Роман Амиридис — гитара,
• Сергей Нефёдов — клавиши,
• Борис Оппенгейм — клавиши,
• Евгений Казанцев — бас,
• Юрий Титов — ударные,
• Александр Чиненков — труба, вокал, перкуссия,
• Андрей Давидян — вокал,
• Павел Смеян — вокал и саксофон.

«Золотой состав»

В 1987 году с наступлением Перестройки и возвращением в группу Алексея Романова был сформирован «золотой» состав «СВ»:

• Алексей Романов — гитара, голос, большинство песен
• Сергей Нефедов — клавишные,
• Вадим Голутвин — гитара,
• Юрий Китаев — барабаны,
• Александр Чиненков — труба, вокал, гармоника, перкуссия,
• Евгений Казанцев — бас.

Эта группа записала 3 альбома (1987 — Возвращение, 1988 — Делай своё дело и 1990 — Солдат вселенной) а также успешно гастролировала по стране. Вот некоторые из основных фестивалей, в которых СВ принимала участие в это время

• 12.12.88 — «Интершанс»,
• 17-18.02.89 — 10-летие группы «Воскресение» в УЗС «Дружба» в Лужниках,
• 24.04.89 — «Интершанс»,
• 27.05.89 — юбилейный концерт группы Машина Времени,
• 02.01.90 — «ЗД»,
• 13-30.05.90 — фестиваль «Рок чистой воды» по Волге,
• 23.09.90 — «Программа А» — «Клуб Воскресение».

Название группы в этот момент удачно служило аббревиатурой программной песни Романова «Солдат Вселенной», в которой утверждался приоритет духовных ценностей над материальными. Существует около сотни расшифровок, и каждое из них имеет право на существование. Самые распространенные: «Снова вместе», «SWING», «Short Wave», «Старое время», «Святое семейство», «Собачья выставка», «Сучье вымя», «Свисток», «Снова Воскресенье», «Символ Веры», «Суббота/Воскресенье», «Сборная ветеранов» и даже — «Советская Власть».

Говорят, что гитарист Вадим Голутвин принес традиции легендарного «Аракса», трубач Александр Чиненков — жизнерадостность «Веселых ребят», бас-гитарист Евгений Казанцев — карнавальность «Карнавала», барабанщик Юрий Китаев — динамичность «Динамика», а клавишник Сергей Нефедов — фантазию «Фантазии». Но когда к этой компании прибавился Алексей Романов, все стали говорить, что «Воскресенье» воскресло под новым названием — «СВ».

После Алексея Романова

С появлением существенных трудностей в организации масштабных выступлений, вызваных экономической ситуацией в стране, в СВ наступил кризис. Романов, Казанцев и Китаев откололись и образовали собственное трио, но не сумели достигнуть поставленных целей, и в итоге Казанцев ушёл играть к Мамонову, а Китаев временно снизил свою концертную активность (он вернулся в «СВ» только в 1997 году). На смену всем трем в «СВ» пришёл известный, благодаря участию в Воскресении, Андрей Сапунов. С ним СВ записала диск Я Знаю. К оставшимся Голутвину и Чиненкову присоединился и Андрей Миансаров («Лотос»). Большинство текстов написал А. Бутузов (Фагот), а на барабанах играл Анатолий Абрамов («Аракс»), который в дальнейшем участвовал во всех записях «СВ». Также в альбом вошёл знаменитый хит А. Сапунова на стихи А. Слизунова «Звон». В звуковом журнале «Кругозор», №4 за 1991 год, есть статья об Алексее Романове и «СВ».

В 1991 году «СВ» фактически распалась, но продолжает записывать альбомы без Алексея Романова.

«СВ» — действительно, скорее музыкальный клуб или лаборатория — назови как угодно, но не группа, которая стремится застолбить за собой яркий узнаваемый имидж и с его помощью «окучивать» народонаселение. Может быть потому, что мы свою часть «фанфар» и публичного успеха успели получить, у нас есть время спокойно заниматься музыкой. Мы записали самые разнообразные альбомы, и это потому, что были разные составы, время, то есть, по массе причин. Наши коммерческие интересы в «СВ» никак не выражены, деньги мы зарабатываем на другом поприще.

— Вадим Голутвин

В 1992 году Голутвин подготовил и записал свой сольный альбом «Школа», где представлена в основном инструментальная музыка — синтез рока и классики в стиле нью-эйдж. Этот альбом также вошёл в коллекцию «СВ», ведь его запись происходила в тесном сотрудничестве с остальными членами группы — Чиненковым, Абрамовым, Казанцевым и Миансаровым. С начала 90-х годов, после смерти В. Ширкина, все записи группы делаются одним из лучших отечественных звукорежиссёров Валерием Андреевым (он умер в результате инсульта 15 февраля 1998 года). Также по звуку работали Виктор Савин из театра имени Моссовета, Александр Ильин и Игорь Клименков, Владимир Черепанов, Роман Ивановский. Фотографом — Михаил Безбородов. Оформлял альбомы художник Валентин Некрасов.

В 1993 году был готов и сольный альбом А. Чиненкова «До свидания». При подготовке материала Чиненков работал со стихами А. Бутузова, В. Микушевича, В. Соловьева, В. Шаламова. В этих композициях присутствуют христианские мотивы («Молитва»). Завершающий этап работы над альбомом проходил параллельно с записью альбома В. Голутвина «Школа».

Группа по прежнему много выступала на различных мероприятиях: 11-17.06.1992 — фестиваль гитарной музыки «Панорама» в Юрмале, 02.10.1992 — фестиваль «Поколение» в МДМ, 19.12.1992 — вечер памяти Александра Галича в Киноцентре, 22.11-07.12.1992 — «Рождественские встречи» в «Олимпийском», в 1993 г. — фестиваль «Поколение-93».

1994 год ознаменовался новым проектом «СВ». На этот раз в соединении с Александром Лерманом. Этот творческий союз вполне понятен, ведь А. Чиненков, Е. Казанцев и В. Голутвин встретились с А. Лерманом ещё в 1973 году в «золотом» составе группы «Веселые Ребята» и с тех пор не теряли связи. Их совместная работа называется «Ветры перемен» и включает материал, написанный Лерманом ещё в период с 1969 по 1972 годы в СССР, а также две англоязычные композиции, задуманные за рубежом в начале в 1983—1984 гг. А. Лерман возглавлял кафедру русского языка и литературы Делавэрского университета, не оставляя занятий музыкой. В 1998 году было записано и продолжение, второй альбом, «Перемена ветра». В 2002 он был издан.

Александр Чиненков выступил продюсером проекта и как музыкант сам принял в нём участие, записав два альбома «Ветры перемен» (1995) и «Перемена ветра» (2002), где СВ выступила с Александром Лерманом, жившим в США.

Обстоятельства внесли очередное изменение в состав СВ. Заболевшего туберкулезом бас-гитариста Евгения Казанцева сменил Сергей Рыжов. Кроме него группу пополнили Сергей Рудницкий (клавишные) и Сергей Берёзкин (гитара).

В 1994—1995 гг. некоторые участники СВ (Вадим Голутвин, Анатолий Абрамов, Юрий Китаев, Александр Чиненков, Сергей Нефёдов, Евгений Казанцев, Сергей Берёзкин, Сергей Рыжов, Сергей Рудницкий) по предложению продюсера Александра Шульгина работали на певицу Валерию. Они помогли записать этапный для неё альбом «Анна», а затем сопровождали эстрадную звезду в качестве аккомпанирующей группы в гастрольном туре. Первый концерт прошёл в Санкт-Петербурге 7 декабря 1994 года, далее начались поездки по России и в Прибалтику. C «СВ» у певицы сложились прекрасные отношения: репетиции, концерты всегда отличаются качественным живым звуком и высококлассным исполнением. Тогда у Валерии была специфическая трёхчасовая программа, разделенная на несколько блоков: англоязычные песни, романсы, русскоязычные шлягеры, и музыкантам нашлось, что играть, в том числе и свои номера. Валерия вспоминала: «Когда я слушаю те давние записи, мне вообще кажется, что поет другой человек. В той программе была своя прелесть. Но её сегодня не повторить. Хотя бы потому, что и время, и музыканты были другими. В 90-х нам казалось, что мы совершаем некий прорыв. А сейчас многие мои песни, которые тогда крутились на радио, ни в один эфир не возьмут, скажут: „Ребята, чего ж у вас все так сложно-то, чего заумь-то такую играете?“». Прекращение сотрудничества произошло по известной причине — живые концерты обходились дороже, чем выступления под фонограмму.

С ноября 1995 по лето 1997 года существовало объединение «СВ & Dr. Agranovsky». В нем выступали: Алексей Аграновский — гитара, вокал; Макс Степанов — лидер-гитара; Вадим Голутвин — ритм и соло-гитара; Старуха Изергиль (Алексей Антонов) — бас-гитара; Сергей Нефёдов — клавишные; Александр Чиненков — ударные, труба, гармоника, бэк-вокал. Звук на сцене ставили опытный звукорежиссер студии Ленкома Валерий Андреев и Роман Ивановский. В мае 1997 года в Москву прилетела Rattlesnake Annie (Роузэн Гэллимор) и дала несколько концертов, поддержанных «СВ & Dr. Agranovsky». Перед отъездом Рэттлснейк спела «Summertime» в джазово-блюзовом джеме на Программе «А» с участием Голутвина, который играл на акустической гитаре, и Аграновского.

Записей этой группы не сохранилось. По-видимому, музыканты придерживались принципа отказа от телевизионного эфира и тишины после выступлений. Достоинства и недостатки «СВ & Dr. Agranovsky» заключались в том, что они были джемовым составом, инструменталисты которого были постоянно заняты в других проектах. Гитаристы Голутвин и Степанов исполняли классику блюза, но не снимая партии, а скорее вспоминая настроение (причем «Bring It On Home» возвращался не к знаменитой версии со второго диска «Led Zeppelin», а к оригиналу Санни Бой Уильямсона), и собственные аранжировки классики («Crossroads» и «Hellhound on My Trail» Роберта Джонсона, «Nobody Knows...» Роберта Кокса), и сделанный в блюзовом духе («Come Together»). Были написаны и несколько оригинальных номеров («Out Of Work Boogie» и «Six-Bits-Blues» на стихи Лэнгстона Хьюза и на русском — «Слишком поздно»). Вокал и инструментальное исполнение близки к классическому ритм-энд-блюзу.

В 1998 году был выпущен диск СВ «Живая коллекция» — запись концерта, где песни исполнял новый вокалист Николай Бокарев из театра Ленком, в состав группы входили также Сергей Берёзкин (гитара), Вадим Голутвин (гитара), Сергей Рыжов (бас-гитара), Юрий Китаев (барабаны), Сергей Нефёдов (клавишные), Александр Чиненков (флюгельгорн, труба, перкуссия).

В 2001 году Юрий Царёв совместно с музыкантами группы СВ — Вадимом Голутвиным, Евгением Казанцевым, Александром Чиненковым и Юрием Китаевым выпустили альбом «Честь и Слава».

2003 год принес для «СВ» сразу три трагедии: умерли Евгений Казанцев и Сергей Рыжов (р. 1956), 8 марта был убит бас-гитарист Николай Ширяев (р. 1948). 24 октября состоялся концерт их памяти.

В 2005 году Вадим Голутвин и Александр Чиненков приняли участие в записи альбома Александры Радовой «Жду тебя». Кроме того, с СВ они периодически выступали вместе.

В 2007 году вышел альбом «Нарзан», записанный в 1997—1998 гг., когда СВ выступала в программе с Николаем Бокаревым. Для звукорежиссёра Валерия Андреева и бас-гитариста Сергея Рыжова эта запись оказалась последней.

В 2010 году Владимир Румянцев и СВ (Александр Чиненков, Вадим Голутвин, Андрей Миансаров) издали в канун 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне альбом «Казачьи баллады».

В 2011 году Сергей Фокин совместно с СВ (Вадим Голутвин, Александр Чиненков) выпустил свой первый студийный альбом «Московский Стёб», на котором записаны песни различных лет.

4 октября 2014 года группа в «золотом» составе (Романов, Голутвин, Чиненков, Китаев, Нефёдов) выступила в Crocus City Hall на 35-летии «Воскресения», отыграв программу с альбома «Солдат Вселенной».

Дискография

Студийные альбомы

• 1983 — Радуюсь
• 1984 — Московское время
• 1986 — Москва и москвичи
• 1987 — Возвращение
• 1988 — Делай своё дело
• 1990 — Солдат вселенной
• 1991 — Я знаю
• 1992 — Сутки одного музыканта
• 1992 — Школа
• 1992 — Неизданные аранжировки
• 1993 — До свидания
• 1995 — СВ и А. Лерман Ветры перемен
• 2001 — СВ и Ю. Царёв Честь и слава
• 2002 — СВ и А. Лерман Перемена ветра
• 2007 — HapzaH
• 2010 — СВ и В. Румянцев Казачьи баллады
• 2011 — СВ и С. Фокин Московский стёб

Концертные альбомы

• 1990 — Концерт, посвященный 10-летию группы Воскресение
• 1991 — «Машине времени» — ХХ!
• 1998 — Живая коллекция
• 2001 — Живая коллекция (переиздание)

Сборники

• 1991 — Журнал «Кругозор», № 4 (гибкая пластинка)
• 1997 — Лучшее
• 1998 — Всё хорошо. И в памяти моей…
• 2002 — Легенды Русского Рока
• 2005 — Легенды Русского Рока. The Best 5
• 2009 — Найти дорогу до любви. Песни на стихи московского поэта Бориса Баркаса

Видеография

• 2008 — История группы СВ
• 2009 — Программа «А»: Фестиваль

Литература

• А. С. Алексеев. Кто есть кто в российской рок-музыке. — М. : АСТ : Астрель : Харвест, 2009. — С. 428, 429. — ISBN 978-5-17-048654-0 (АСТ). — ISBN 978-5-271-24160-4 (Астрель). — ISBN 978-985-16-7343-4 (Харвест).</span>

Отрывок, характеризующий СВ (группа)

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.