Советский Союз и арабо-израильский конфликт

Советский Союз сыграл значительную роль в арабо-израильском конфликте, начиная с поддержки создания Израиля и в Арабо-израильской войне 1947—1949 гг., последующей смены позиции, вплоть до окончательного разрыва дипломатических отношений со стороны СССР после Шестидневной войны (1967), и военно-политической поддержки врагов Израиля во время «Холодной войны», начиная со второй половины 1950-х гг.

Дипломатические отношения между странами были восстановлены только в октябре 1991 года, когда советская эпоха уже фактически завершилась.

Марксизм-ленинизм и сионизм

Официальная советская идеология осуждала движение сионизм как разновидность буржуазного национализма. Ленин видел в сионизме одно из проявлений «буржуазного или мелкобуржуазного национализма, противостоящего пролетарскому интернационализму и проповедующего классовый мир между рабочими и капиталистами одной национальности». В статье «Мобилизация реакционных сил и наши задачи» (1903) Ленин заявлял, что «сионистское движение непосредственно гораздо более грозит развитию классовой организации пролетариата, чем антисемитизм, и, так как для нас, социал-демократов, не существует „избранных“ и „неизбранных“ народов, то мы никак не можем отказаться от задачи борьбы с „предрассудками еврейской массы“».

Со второй половины 1920-х гг. принадлежность к сионизму рассматривалась в Советском Союзе как политическое преступление. Тысячи сионистов были арестованы, и лишь немногие из них дожили до освобождения. Антисионизм был присущ всем партиям Коммунистического интернационала (Коминтерна).

Создание государства Израиль

Тем не менее, во время Великой отечественной войны, когда СССР нуждался в помощи Запада, во внешней его политике прагматизм взял верх над идеологией. Не меняя официальной антисионистской позиции, а временами, и антисемитской, во внутренней политике, с конца 1944 года и до конца 1940-х гг., Сталин решил поддержать образование Израиля, по-видимому, полагая, что новая страна выберет социалистический путь развития, и тем самым, ускорит снижение влияния Великобритании на Ближний Восток. Таким образом, СССР поддержал еврейскую позицию во время обсуждение в ООН Плана раздела Палестины в 1947 году. Делегация СССР (равно как и делегации БССР и УССР) предпочитали образование арабо-еврейского двунационального государства, но указывали, что если (как это и случилось) это окажется невозможным, они поддержат раздел на отдельные арабское и еврейское государства. 14 мая 1947 года советский представитель А. А. Громыко заявил на заседании Специального комитета ООН по Палестине:

Как известно, с вопросом о Палестине и о её будущем государственном устройстве связаны чаяния значительной части еврейского народа, этот факт вряд ли требует доказательств …

Еврейский народ перенес в последней войне исключительные бедствия и страдания. Эти бедствия и страдания, без преувеличения, не поддаются описанию. Их трудно выразить рядами сухих цифр о жертвах, понесенных еврейским народом от фашистских оккупантов …

Организация Объединенных Наций не могут и не должны рассматривать эту ситуацию с безразличием, так как это было бы несовместимо с высокими принципами, провозглашенными в Уставе …

Тот факт, что западноевропейские государства не были в состоянии обеспечить защиту элементарных прав еврейского народа и защиты его от насилия со стороны фашистских палачей, объясняет стремление евреев к созданию своего собственного государства. Было бы несправедливо не принимать это во внимание и отрицать право еврейского народа на реализацию этого стремления

— А.А. Громыко

Вскоре после этой речи, советские средства массовой информации временно остановили публикацию антисионистских материалов

Поддержка плана ООН со стороны СССР стала большой неожиданностью как для евреев, так и для арабов. На пленарном заседании ООН 26 ноября 1947 года А. А. Громыко решительно высказался за «вариант раздела Палестины на два самостоятельных демократических государства — арабское и еврейское».

17 мая 1948 года, через три дня после провозглашения независимости Израиля, Советский Союз юридически признал новое государство, став первой страной, признавшей Израиль «де-юре»

В дополнение к дипломатической поддержке, Израилю было поставлено оружие через Чехословакию, бывшей тогда частью Советского блока, что имело решающее значение для Израиля в Войне за независимость.

Конец 1940-х — середина 1950-х гг

В сентябре 1948 г. в Москве начала работать израильская дипломатическая миссия; первым послом Израиля в СССР стала Голда Меир, главой советской миссии Тель-Авиве стал П. Ершов, бывший в первое время единственным чрезвычайным и полномочным послом в Израиле. «Одной из первых крупных внешнеполитических акций израильского правительства стала передача находившемуся под полным контролем советских властей московскому патриархату („красной церкви“) недвижимого имущества русской православной церкви на территории Израиля».

Советско-израильские отношения этого периода отличались контрастом внутренней и внешней политики СССР по отношению к Израилю и советским евреям. Кроме того, на них начала влиять Холодная война между Западом и Востоком, начавшаяся во второй половине 1940-х годов, в которой Израиль отказался от односторонней ориентации на советский блок, что вызвало недовольство советского руководства.

СССР категорически отказал Израилю в его просьбе разрешить выезд советских евреев; при этом он не возражал против выезда восточноевропейских евреев, оказавшихся на его территории в годы войны. Особую настороженность со стороны советского руководства вызвала восторженный приём, который оказали Г. Мэир евреи Москвы при её посещении Московской хоральной синагоги на Рош ха-Шана и Йом Киппур. Начало советско-израильских отношений также пришлось на период «борьбы с космополитизмом» и последующего «Дела врачей», во время которого в советской прессе печатались утверждения о существовании «сионистской шпионской сети», плетущей интриги против СССР и стран «народной демократии». В феврале 1953 года, в знак протеста против антисемитской кампании в СССР и в «странах народной демократии», членами «националистического „Црифинского подполья“» была взорвана бомба на территории советского посольства. Несмотря на отсутствие пострадавших и последующее осуждение организаторов акции, СССР разорвал дипломатические отношения с Израилем. Они были восстановлены уже в июле того же года после смерти И. В. Сталина и прекращения «Дела врачей», но «антиизраильские тенденции в советской внешней политике продолжали усиливаться».

При этом, ещё в 1951 году СССР воздержался от голосования в Совете Безопасности ООН, обеспечив тем самым, прохождение «Резолюции 95», осудившей Египет, не разрешавший судам, следующим в израильские порты, проходить через Суэцкий канал. В декабре 1953 года СССР стал первым из государств, посол которого вручил верительные грамоты президенту Израиля в Иерусалиме. Этот шаг вызвал решительный протест со стороны арабских государств, но ему последовали другие страны.

Охлаждение и разрыв

После Войны за независимость Израиль оказался во враждебном арабском окружении и нуждался в сильном союзнике, которым стали для него США. С другой стороны, такие арабские страны, как Египет, Сирия и другие, установили тесные военно-политические отношения с СССР, «который был не прочь поддержать „дружественные, антиимпериалистические страны“». Так Ближний Восток стал ареной «Холодной войны», а внутренняя / внешняя политика, проводимая обеими странами, окончательно развели их по по разным блокам.

Уже в январе 1954 года СССР наложил вето на резолюцию СБ ООН, посвящённую спору между Сирией и Израилем об источниках воды, далее последовало вето на сравнительно мягкую резолюцию, выражавшей «серьезную озабоченность» в связи с невыполнением Египтом Резолюции 95, против принятия которой СССР не возражал в сентябре 1951 года. При этом, СССР продолжал поддерживать требование Израиля о прямых переговорах с арабскими странами, от которых они отказывались.

Несмотря на отсутствие дипломатических отношений и поддержку СССР арабской стороны, тайные дипломатические контакты между советскими и израильскими представителями продолжались и после разрыва дипломатических отношений вплоть до 1991 года, но информация об этом пока ещё не открыта для исследователей

Военная поддержка арабской стороны в вооружённых конфликтах с Израилем

Военная поддержка оказывалась Советским союзом с 1956 и до середины 1980-х гг. в виде :

• поставок современных видов вооружения советского производства непосредственно из СССР, или транзитом через социалистические страны Советского блока,
• командирования военных советников и специалистов с целью обучения военного персонала арабских стран, и
• непосредственного участия военнослужащих и подразделений Советской армии в боевых действиях.

По количеству советских военнослужащих, направленных в эти годы на Ближний восток, имеются различные данные. До начала перестройки само участие СССР в конфликте скрывалось, и такие данные не подлежали огласке. По всей вероятности, речь идёт о многих десятках тысяч человек. Так, согласно «Российской газете», только «в Египте между 1967 и 1973 годами несли службу» от 30 до 50 тысяч советских военнослужащих. Похожие данные приводят и другие источники. Когда в 1972 году президент Египта Анвар Садат принял решение «фактически выдворить» группировку советских войск и советников, она составляла около 15 000 человек.. Хаим Герцог пишет о 4500 советских военнослужащих, находившихся в Сирии в 1983 году. В своём документальном фильме «Бейрут 82: неизвестная война Брежнева»], режиссёр А. Поборцев, со ссылкой на МО России, приводит данные о 8000 советских военнослужащих в Сирии в период с 1982 по 1985 гг.

Точные данные о погибших и раненных советских военнослужащих также неизвестны. Только после распада Советского Союза и начала борьбы советских ветеранов Ближневосточного конфликта за их признание и социальные права, стала известна часть имен погибших. Официальных и достоверных данных до сих пор не обнародовано. Неизвестно количество раненых. Потери советской стороны ранее основывались лишь на частичных данных израильской стороны, но с распространением Интернета, появляются публикации воспоминаний ветеранов, проливающие свет на вопрос об объёмах советских потерь. Согласно этим данным, относящимся к периоду 1967—1974 гг., при «отражении налетов вражеской авиации, в воздушных боях, в результате авиакатастроф и несчастных случаев при исполнении служебных обязанностей погибло более сорока советских военнослужащих; вследствие болезни умерло шесть человек». В представленном в «Книге Памяти» списке «Советские военнослужащие, погибшие в Египте», перечислены имена 60 человек, в Сирии — троих.. Генерал-полковник Г. Яшкин — главный военный советник в вооруженных силах Сирии, советник сирийского министра обороны в 1980—1984 гг., также пишет ещё о десяти погибших и многих раненных в Сирии в начале 1980-х гг.. В своём документальном фильме «Бейрут 82: неизвестная война Брежнева», режиссёр А. Поборцев, со ссылкой на МО России, приводит данные о 13 погибших и 200 раненных в Сирии в период с 1982 по 1985 гг.

Многие советские военнослужащие были негласно награждены «за выполнение интернационального долга» боевыми наградами СССР и арабских стран, некоторым из них было присвоено звание Героя Советского союза. Публичное же присвоение этого звания Г. А. Насеру и А. Х. Амеру вызвало неоднозначную реакцию в советском обществе.

Военная помощь Сирии (1955—1957)

Впервые СССР предложил «значительную экономическую и военную помощь» в марте 1955 года за отказ от присоединения к Багдадскому пакту. В соответствии с решениями Совета Министров СССР уже в апреле 1956 года в Сирию начали направляться военные советники. Всего, в 1956 году в Сирию прибыло 60 советников, включая 5 переводчиков.

С июля 1955 по июнь 1956 гг. в Сирию было поставлено (вначале, через Чехословакию) вооружения примерно на сумму 18 миллионов долларов, в том числе: «80 танков Т-34, 18 самоходок Су-100, 20 немецких 150-мм самоходных орудий, 120 БТР-152, 25 122-мм орудий, 38 — 122-мм гаубиц, 30 85-мм и 48 37-мм зенитных орудий, 15 тысяч автоматов М-25 […] 25 истребителей МиГ-15бис и 6 учебных МиГ-15УТИ», и значительное количество боеприпасов. В конце 1956 года был заключено первое прямое соглашение между СССР и Сирией о продаже оружия, реактивных самолетов и зенитных орудий. Кроме того, была организована подготовка сирийского военного персонала, но в просьбе Сирии направить советских инструкторов для работы с вооружением на том этапе было отказано.

В 1957 году журнал Life сообщал о дальнейших поставках советского оружия Сирии и об обсуждении вопроса выделения ей Советским союзом кредита на сумму в 500 млн долларов для закупки этого оружия.

Суэцкий кризис (1956)

Массовая поставка современного оружия Египту (танки, самолеты, артиллерийские системы и другая военная техника) : после подписания с согласия СССР договора с Чехословакией (посредником выступил премьер-министр Китая Чжоу Эньлай), Египту только к концу 1955 года было поставлено «оружия и военной техники на сумму 250 млн долларов». Египет получил: реактивных истребителей типа МиГ-15бис — 120 шт., бомбардировщиков Ил-28 — 50 шт., танков Т-34 — 230 шт., бронетранспортёров — 200 шт., самоходных артиллерийских установок — 100 шт., пушек разных — около 150 шт. (по другим оценкам, до 500), подводных лодок — 6 шт. (по другим оценкам, только 2), несколько боевых кораблей, грузовиков ЗИС-150 — 100 шт. Позже стали поступать новейшие истребители МиГ-17Ф с советскими и чехословацкими инструкторами.

В результате этих поставок «в численном выражении вооруженные силы Египта к началу 1956 года вчетверо превосходили израильские».

На стороне Египта также воевали и советские летчики-инструкторы, летавшие на самолётах МиГ-15 бис и МиГ-17 в составе позже переброшенной в Египет из СССР группы истребителей-перехватчиков. Они участвовали в боевых действиях против английской авиации и в штурме позиций 202-й израильской парашютной бригады. По данным, приведенными А. Окороковым, потери тройственной коалиции составили 27 самолетов и 2 вертолета, а потери египтян — 4 истребителя МиГ-15 бис; по данным В. Бабича, ВВС Египта потеряли 12—16 МиГ-15, а также было уничтожено не менее 27 сирийских МиГ-15, находившихся на египетских аэродромах. В целом же ВВС Египта потеряли 90 % имевшихся самолётов.

После разгрома египетских войск советское руководство угрожало прямым вмешательством в конфликт, заявив о своей готовности «предоставить „жертве агрессии“ помощь путём посылки военно-морских и военно-воздушных сил, воинских частей, добровольцев, инструкторов, военной техники».

По результатам конфликта, в соответствии с решением «О поставках Египту специмущества», принятого Президиумом ЦК КПСС 29 ноября 1957 года, СССР предоставил Египту кредит в сумме 700 млн рублей для поставок «машин и оборудования». Кредит был предоставлен «из расчета 2 % годовых и должен был погашаться в течение 5 лет равными ежегодными долями, начиная с 1967 года.» За эти годы Египту были поставлены: «эскадренные миноносцы, торпедные катера, подводные лодки, 152-мм гаубицы, 85-мм пушки Д-44, 100-мм зенитные орудия КС-19, радиолокационные станции обнаружения, танки Т-54 (150 машин), бронетранспортеры БТР-152, самолеты-бомбардировщики Ил-28 (15 единиц), самолеты-истребители МиГ-17 (40 единиц), самолеты-разведчики Ил-28р (4 единицы), полевые медицинские госпитали (3 комплекта), автомобили ЗИЛ-151 (1500 единиц) и др.»

Шестидневная война (1967)

К июню 1967 года массовые поставки советского вооружения Египту и Сирии за предшествующий период позволили этим и другим арабским странам вновь задуматься о «священном походе на Израиль».

Р. С. и У. Черчилль, авторы книги «Шестидневная война», писали, что на фоне соревнования сторон в закупках вооружения, «если Англия и Америка проявляли некоторую умеренность, то Россия, буквально, навязывала самые дорогие игрушки Египту и Сирии».

Е. Пырлин, тогда начальник египетского отдела МИД СССР, позже так объяснил Би-Би-Си советскую позицию: «Мы тогда считали, что даже если наша сторона — египтяне — не победит, война даст нам политические выгоды, поскольку египтяне продемонстрируют свою способность воевать с нашим оружием и с нашей военной и политической поддержкой».

В мае 1967 года СССР передал Египту подробную официальную информацию о концентрации израильских войск силой до 13 бригад на сирийской границе. Такая же информация была передана советским послом премьер-министру Израиля Леви Эшколу. На израильское предложение выехать на границу и лично убедиться в том, что «спрятать 30-40 тысяч человек и 3-4 тысячи машин на пространстве шириной в 20 км было бы просто невозможно», посол ответил отказом.

Египет, при полном непротивлении ООН, нарушил соглашения, заключенные после Суэцкого кризиса, заставил ООН вывести свои войска с полуострова Синай и заявил о блокаде израильского судоходства в Тиранских проливах.

В ночь на 27 мая, в обстановке нарастающей напряжённости, советское руководство получило из Вашингтона телеграмму, в которой сообщалось, что Израилю стало известно о намеченном на ближайшие дни нападении (Операция Dawn (1967)) Египта на Израиль. Кроме ответа американцам, А. Н. Косыгин направил отдельные послания руководству Израиля и Египта. В секретном египетском послании, он в частности написал, что «если вы начнете войну, мы не сможем вас поддержать». В результате, А. Г. Насер отменил операцию Dawn.

В ходе войны СССР направил в район конфликта оперативную эскадру ВМФ из состава Черноморского флота: «1 крейсер, до 9 эсминцев, до 3 подводных лодок», вскоре расширенную «до 40 боевых единиц» за счёт группы кораблей и подводных лодок из состава Северного флота, и базировавшуюся в Порт-Саиде..

7 июня 1967 года в 01:00 советская атомная подводная лодка (АПЛ) ПЛАРК «К-131», находившаяся в районе Адриатического моря, получила приказ, предписывющий к концу следующих суток достичь побережья Израиля в готовности нанести ракетный удар по Тель-Авиву. Через 8 часов этот приказ был заменен на другой. В ночь с 5 на 6 июня в район Тель-Авива прибыла АПЛ пр.627А «К-52». Согласно воспоминаниям адмирала Захарова, командовавшего во время войны группой «МРП (Морской разведывательный пункт) Балтийского флота», его подлодка находилась вблизи побережья Израиля: «Задание было — раздолбать израильские нефтетерминалы и хранилища. Мы бы это сделали, но война кончилась раньше, чем пришла окончательная отмашка к действию».

Ряд источников указывает на переброску 5—6 июня воинских соединений к аэродромам и портам в южных округах СССР и их подготовку к боевым действиям в районе конфликта. Приводятся сведения о подготовке трех эскадрилий дальних бомбардировщиков Ту-16 (около 30 машин) и подразделений истребителей МИГ-21, а также о формировании десанта численностью до тысячи военнослужащих на базе подразделений ВМФ, находящихся вблизи побережья Израиля, с целью высадки в Хайфе, а позднее — на побережье Сирии. Тем не менее, разногласия в советском руководстве о прямом участии в войне на арабской стороне и её быстротечный характер оставили эти планы нереализованными.

Советские потери в войне составили 35 военнослужащих, погибших, в основном, «во время налетов израильской авиации на военные объекты Египта и Сирии».

В первые дни войны советские СМИ сообщали о «грандиозных успехах египетской армии на поле брани». На третий день они резко сменили свою направленность и стали осуждать «израильскую агрессию», требуя возвращения Израиля на исходные позиции до её начала.

Начиная с августа 1967 года, в Египет и Сирию из СССР «пошел непрерывный поток оружия, включая новейшие образцы советских танков, самолетов, ракет». Вскоре советские поставки вооружения «не только компенсировали потери арабских стран, но сделали их по количеству и качеству вооружения более мощными», чем до войны.

В мая 1969 года премьер-министр Израиля Голда Меир в беседе с сотрудником «Нью-Йорк таймс» сказала, что «Москва несет по меньшей мере такую же ответственность за войну 1967 года, что и арабы, а может быть, и бо́льшую».

Ливан, Сирия (1975—1985)

Гражданская война в Ливане

См. также: Поддержка террористических организаций

Ливанская война (1982) и последующие годы

После того, как в ходе Ливанской войны Израиль уничтожил сирийские зенитные советского производства, СССР поставил Сирии «огромное количество новейшего оборудования», а в феврале 1983 года — установил в Сирии противовоздушные ракеты САМ-5 с радиусом действия 300 километров, позволившим сирийцам контролировать воздушное пространство вплоть до Тель-Авива и Аммана (Иордания) на юге, и до Восточного Кипра — на западе. Эти ракетные установки охранялись советскими войсками и «практически являлись экстерриториальными советскими анклавами в Сирии».

Поддержка террористических организаций

Сотрудничество между СССР и террористическими палестинскими организациями проводилось как напрямую, так и через организацию Варшавского договора, в аппарате спецслужб которой для этой цели «были созданы специальные отделы». Особенно оно усилилось после охлаждения отношений между СССР и Египтом. В середине 1970-х гг. в спецшколах КГБ и ГРУ под Москвой, Оренбургом, Николаевом и в Симферополе проходили подготовку командного состава десятки палестинских арабов. Обычно, такие контакты «носили исключительно конспиративный характер и проходили на территории Ливана, Кипра, в Южном Йемене». Так, в апреле 1974 года на территории Ливана состоялась конспиративная встреча между одним из лидеров Народного фронта освобождения Палестины (НФОП) Вади Хаддадом и резидентом ПГУ КГБ в этой стране. На этой встрече Хаддад представил «перспективную программу диверсионно-террористической деятельности на Ближнем Востоке, в том числе и на территории Израиля». О результатах тайных переговоров и запросах НФОП было доложено руководству КГБ СССР, а председатель КГБ Ю. В. Андропов представил Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу соответствующую «докладную записку с выводами о полезности и перспективах расширения контактов с НФОП». В ходе последующего тайного визита Хаддада в Москву в сентябре 1974 года были достигнуты двусторонние соглашения, согласно которым НФОП обязался активизировать диверсионно-террористическую деятельность, направленную прежде всего против израильских и американских объектов, а СССР удовлетворил просьбу руководства НФОП о предоставлении ей «специальных технических средств и различных видов легкого стрелкового оружия». Первая их партия была передана 14 мая 1975 года в нейтральных водах Аденского залива «при соблюдении крайних мер предосторожности».

К началу Ливанской войны 1982 года Организация освобождения Палестины (ООП) с советской помощью смогла аккумулировать значительное количество вооружения, включая дальнобойную артиллерию, ракетные установки и зенитные орудия. У палестинских организаций «было достаточное количество переносных ракетных комплексов, танков Т-34 и Т-54, не говоря уже об автоматическом стрелковом оружии». Согласно А. Розину, всего с 1956 по 1991 гг. в СССР прошли военную подготовку около 1500 боевиков (ООП — 1021, Демократический фронт освобождения Палестины (ДФОП) — 392 и НФОП — 69.

В ходе операции и уничтожения военно-экономической инфраструктуры ООП в Ливане, израильская армия обнаружила около 540 арсеналов ООП. Потери ООП составили более 5500 тонн военного снаряжения, в том числе, «1320 боевых машин, в том числе несколько сотен танков, 215 дальнобойных орудий, 62 установки типа „катюша“, более 1,3 тысяч противотанковых ракет и другое оружие».

См. также

• Израильско-российские отношения

Литература и источники

• Агапов М. Г. [imwerden.de/pdf/agapov_istoki_sovetsko-izrailskikh_otnoshenij_2011.pdf Истоки советско-израильских отношений: «еврейский национальный очаг» в политике СССР в 1920-е — 1930-е годы]. — Тюмень: Вектор Бук, 2011. — 322 с. — 500 экз.
• Брасс Александр. [books.google.ru/books?id=s-AqOAAACAAJ Кто есть кто в мире террора]. — М.: Русь-Олимп: Астрель: ACT, 2007. — 344 с. — ISBN 9851604429, 9789851604421, 5-9648-0100-5, 5-9648-0100-5, 5-9648-0100-5.
• А. В Окороков. [books.google.ru/books?id=S2UjAQAAIAAJ Секретные войны Советского Союза: первая полная энциклопедия]. — «Яуза», 2008. — 344 с. — ISBN 569927278X, 9785699272785.
• Борис Тененбаум [www.waronline.org/IDF/Articles/war-1967y.html Знаменитая арабо-израильская война 1967 года] // waronline.org. — 2005.
• Черчилль, Рэндолф Спенсер и У. [militera.lib.ru/h/churchills/index.html Шестидневная война] = Churchill R. & W. The Six-Day War. — L.: Houghton Mifflin Co., 1967 / militera.lib.ru. — Иерусалим: Гешарим, 1989. — 319 с. — (Библиотека-Алия). — ISBN 5-93273-137-0.
• Штереншис М. История государства Израиль, 1896-2009. — 3. — Исрадон, 2009. — 701 с. — ISBN 9785944670823.
• С. Эттингер. III. Новейший период // [jhist.org/code/ettinger6_01.htm Очерки по истории еврейского народа] / под редакцией С. Эттингера. — Тель-Авив: Aм овед, 1972. — С. 615—.
• В. А. Яременко, А. Н. Почтарев, А. В. Усиков. [militera.lib.ru/h/20c2/index.html Россия (СССР) в локальных войнах и военных конфликтах второй половины XX века] / Редактор Владимир Золотарев. — Кучково поле, Полиграфресурсы, 2000. — 571 с. — ISBN 5-86090-065-1.
• Fred John Khouri. [books.google.ru/books?id=_kArEWMDT18C The Arab-Israeli Dilemma]. — 3. — Syracuse University Press, 1985. — ISBN 0815623402, 9780815623403.
• Michael B. Oren. [books.google.ru/books?id=pfHFj5Mvs7wC Six Days of War: June 1967 and the Making of the Modern Middle East]. — Oxford University Press, 2002. — 446 p. — ISBN 0195151747, 9780195151749.
• Yaacov Ro'i, Boris Morozov. [books.google.ru/books?id=83uaAAAAIAAJ The Soviet Union and the June 1967 Six Day War]. — Stanford University Press, 2008. — 366 p. — ISBN 0804758808, 9780804758802.
• [countrystudies.us/israel/109.htm Soviet Union // Israel // A Country Study] (англ.). GPO for the Library of Congress (1988). Проверено 25 октября 2012.

Ссылки

• Документальный фильм [www.echo.msk.ru/programs/razvorot/588552-echo/ «Бейрут 82: неизвестная война Брежнева»], режиссёр Алексей Поборцев, НТВ, 2009 // Эхо Москвы, 29.04.2009

Отрывок, характеризующий Советский Союз и арабо-израильский конфликт

«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.