СУ-85-IV

СУ-85-IV
Классификация	самоходная противотанковая пушка
Боевая масса, т	30
Экипаж, чел.	5
История
Производитель
Годы разработки	1943
Годы производства	1943
Количество выпущенных, шт.	1
Размеры
Длина корпуса, мм	5920
Длина с пушкой вперёд, мм	8130
Ширина корпуса, мм	3000
Высота, мм	2300
Клиренс, мм	400
Бронирование
Лоб корпуса, мм/град.	75
Борт корпуса, мм/град.	45
Корма корпуса, мм/град.	45
Крыша корпуса, мм	20
Вооружение
Калибр и марка пушки	85-мм С-18
Тип пушки	нарезная пушка
Прицелы	ТШ
Подвижность
Тип двигателя	В-2-34
Мощность двигателя, л. с.	500
Скорость по шоссе, км/ч	55
Запас хода по шоссе, км	150..300
Удельная мощность, л. с./т	16,7
Тип подвески	индивидуальная торсионная
Удельное давление на грунт, кг/см²	0,79
Преодолеваемый подъём, град.	35
Преодолеваемая стенка, м	0,7
Преодолеваемый ров, м	2,5
Преодолеваемый брод, м	1,3

СУ-85-IV — опытная советская самоходная противотанковая пушка. Разработана в конструкторском бюро Уральского завода транспортного машиностроения. Серийно не производилась.

История создания

Весной 1943 года под руководством Л. И. Горлицкого в свердловском конструкторском бюро Уральского завода транспортного машиностроения была разработана новая противотанковая САУ на базе опытной самоходной гаубицы СУ-122М, получившая обозначение СУ-85-IV. К июлю 1943 года Уральским заводом транспортного машиностроения совместно с Заводом № 50 был изготовлен опытный образец СУ-85-IV. С 20 по 27 июля были проведены заводские испытания машины, однако из-за поломки спускового механизма орудия, испытания были провалены. После того как поломка была устранена, образец был отправлен на Гороховецкий артиллерийский полигон на государственные испытания одновременно с тремя другими опытными машинами (СУ-85-I, СУ-85-II и СУ-122-III). По результатам испытаний, к принятию на вооружение была рекомендована САУ СУ-85-II, по остальным машинам работы были прекращены.

Описание конструкции

Броневой корпус

Корпус и рубка СУ-85-I состояли из сварных броневых листов и обеспечивали противоснарядную защиту идентичную СУ-122М. Установка нового орудия потребовала значительной перекомпоновки боевого отделения. Подвижная и неподвижная броня орудия были увеличены.

Вооружение

В качестве основного вооружения использовалась 85-мм нарезная пушка С-18, созданная на базе пушки С-31, разработанной под руководством В. Г. Грабина. Высота линии огня составляла 1620 мм, а боевая скорострельность — до 8 выстрелов в минуту. Уравновешивание производилось за счёт использования дополнительных грузов массой 210 кг.

Средства наблюдения и связи

Для наводки орудия применялась орудийная панорама. Внешняя связь осуществлялась по радиостанции 9Р. Для внутренних переговоров между членами экипажа использовались танковые переговорные устройства ТПУ-3бисФ.

Оценка машины

В результате изменения компоновки машины, был сокращён внутренний объём боевого отделения и уменьшен возимый боекомплект. Укладки с выстрелами размещались в неудобных, труднодоступных местах. Грузы уравновешивающего механизма существенно ограничивали перемещения экипажа в боевом отделении. Из-за неудобного расположения механизмов наведения, требовались большие усилия для вращения маховиков. Кроме того, в полевых условиях обслуживание противооткатных устройств было невозможно без снятия маски массой около 300 кг. Из-за увеличенной брони орудия, была снижена обзорность у механика-водителя с правой стороны.

Литература

• Солянкин А.Г., Павлов М.В., Павлов И.В., Желтов И.Т. 2.1.2 Средние самоходно-артиллерийские установки // Отечественные бронированные машины 1941-1945. Том 2. — «Экспринт», 2005. — С. 330,331. — 441 с.
• А.В. Карпенко. Часть 2. Средние самоходные артиллерийские установки // Отечественные самоходные артиллерийские и зенитные установки. — Санкт-Петербург: «Бастион», 2002. — С. 10. — 44 с.

Отрывок, характеризующий СУ-85-IV

В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.