СШ-36
СШ-36 (также известный под названием «халхинголка»[1][2]) — стальной шлем образца 1936 года.
Первый стальной шлем советского производства, принятый на вооружение РККА.
Средство индивидуальной защиты военнослужащих РККА, широко использовался в Вооружённых Силах Советским Союзом во время боев на Хасане и Халхин-Голе, в Польском походе РККА, в Зимней войне и в начальный период Великой Отечественной войны.
Носился как и все остальные шлемы с подшлемником.
Содержание
История
В 1920—1930-х годах в РККА использовались шлемы типа «Каска Адриана», появившиеся ещё в Русской армии в 1916 году, а также шлемы типа М17 — в относительно небольших количествах. Разработанный в 1929 году шлем М29, а также М30 — 1930 года, так и не пошли в производство.
В середине 1934 года Наркомат обороны СССР выдал задание на разработку стального шлема для РККА, соответствующего условиям современного общевойскового боя.
В 1935 году на Ленинградском металлургическом заводе началось производство шлема нового образца, разработанного Шварцем, принятого на вооружение в 1936 году[2] и получившего обозначение СШ-36.
Новый шлем получил оригинальную полусферическую форму с выдающимся вперёд козырьком и боковыми полями-скатами. Его силуэт походил на немецкий стальной шлем.
СШ-36 стал первым шлемом, разработанным и запущенным в массовое производство в СССР. Боевое крещение СШ-36 получил во время войны в Испании, куда его поставляли республиканцам и интербригадам.
Летом 1938 года стальные шлемы использовались в ходе боевых действий у озера Хасан. По результатам анализа ранений, полученных военнослужащими РККА в ходе боевых действий у озера Хасан, было установлено, что наличие каски позволило снизить смертность военнослужащих РККА от ранений черепа до 5,8% (при этом во время первой мировой войны, смертность от ранений черепа военнослужащих царской армии, не имевших металлических шлемов, составляла 50%)[3].
В дальнейшем он активно применялся Красной Армией в боях на Халхин-Голе, где получил прозвище «халхинголка»[4], а также в Зимней войне и в Польском походе в 1939 году. Однако в ходе его применения было выявлено значительное количество недостатков. Так, широкие поля создавали «эффект паруса» и затрудняли передвижения солдата, а большой козырёк уменьшал обзор. Именно по этим и другим причинам в 1939 году началась работа над следующим шлемом, который в дальнейшем получил наименование СШ-39, далее СШ-40[4]. Начиная с 1940 года в РККА началась постепенная замена СШ-36 на шлемы новой модели, однако начавшаяся Великая Отечественная война отодвинула эту замену, ввиду чего СШ-36 применялся вперемешку с СШ-40 советскими солдатами примерно до 1943 года.
Типы
СШ-36 был по форме — круглый, овальный и вытянутый и имел три размера по величине, в каждой форме:
- большой
- средний
- малый
См. также
Напишите отзыв о статье "СШ-36"
Примечания
- ↑ [back-in-ussr.com/2014/04/kaska-halhingolka.html Каска «Халхинголка»] // интернет-сайт "Назад в СССР"
- ↑ 1 2 Владимир Прямицын. [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/history/more.htm?id=11930382@cmsArticle Инцидент, конфликт или война? К 75-летию с начала событий на реке Халхин-Гол] // официальный сайт Министерства обороны Российской Федерации
- ↑ Боевой опыт хирургов Красной армии // "Красная звезда", № 297 (4147) от 28 декабря 1938
- ↑ 1 2 Илья Изотов. [www.rg.ru/2011/06/09/reg-permkray/museum-anons.html Два пермских музея стали победителями международного фестиваля «Интермузей-2011»] // "Российская газета" от 9 июня 2011
Ссылки
- [web.archive.org/web/20140316020750/russianarms.mybb.ru/viewtopic.php?id=1623 Российская военная техника. СШ-36.]
- [www.helmets.ru/cat_rus.htm Каски двух мировых войн.]
Отрывок, характеризующий СШ-36
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
