Пакт Сааведра Ламаса

Пакт Сааведра Ламаса (исп. Pacto antibélico Saavedra Lamas) — антивоенный договор о ненападении и примирении, получивший своё название в честь его автора — аргентинского министра иностранных дел Карлоса Сааведра Ламаса. Подписан большинством стран Латинской Америки и США в октябре-декабре 1933 года. Позже к пакту присоединились Турция и ряд европейских стран. Работа над договором велась в обстановке обострения соперничества аргентинской и североамериканской дипломатий, а также скрытой экономической конкуренции Америки и Англии, под влиянием которой находилась Аргентина.

История

Первоначальный авторитет США в странах американского континента начал падать со всё усиливающимся вторжением «гринго» во внутренние дела южных соседей. Несмотря на провозглашённую доктрину Монро, о невозможности вмешательства европейских держав в дела Нового света, Вашингтон предпочёл остаться в стороне в конфликте 1902 года между Венесуэлой и её кредиторами — Великобританией, Германией и Италией, осуществлявшими морскую блокаду страны-должника. Это вызвало негатив в отношении США со стороны латиноамериканских стран, и наоборот, проявление симпатии аргентинской стороне, поддержавшей Каракас. Министром иностранных дел Луисом Марией Драго была предложена доктрина, названная в честь автора, по урегулированию подобных вопросов. Позже, уже участвуя в работе Лиге Наций, аргентинская дипломатия заняла проанглийские позиции. В американских СМИ появилась серия статей, в которых правительство в Буэнос-Айресе обвинялось в экономической войне против США. Аргентинская пресса отвечала взаимностью. Озабоченное усилением вмешательства американцев во внутренние дела латиноамериканских республик, правительство Агустина Хусто провело крупную дипломатическую акцию.

Летом 1932 года был выработан проект соглашения, первоначально названного «Южноамериканским антивоенным договором». Карлос Сааведра Ламас, в статье № 3, провозглашал отказ от вооружённого и дипломатического вмешательства в дела какого-либо государства. Используя этот лозунг, «Розовый дом» попытался консолидировать страны латиноамериканского региона против экспансии США. В официальной печати же сообщалось, что предлагаемый договор соответствует целям и принципам как пакта Бриана — Келлога, так и заключенных ранее межамериканских соглашений и является новым инструментом для поддержания мира. Договор состоял из 17 статей. В 1933 пакт подписали Аргентина, Бразилия, Уругвай, Чили и Мексика. Усмотрев в этом угрозу своей безопасности и интересам, Вашингтон в марте 1933 года заявил, что отныне будет придерживаться политики «доброго соседа». Развивая эту линию госсекретарь США Корделл Халл на встрече с Сааведра Ламасом добился улучшения отношений двух стран. США подписали пакт Сааведра Ламаса, Аргентина в свою очередь, подписала пакт Бриана — Келлога. Тем самым, США предотвратили создание враждебного им блока латиноамериканских государств. Пакт подписали и ратифицировали такие европейские государства, как Италия, Болгария, Чехословакия, Финляндия, Румыния, Испания, Югославия, Греция, Норвегия и Португалия.

Итог

Первоначально создававшийся как антиамериканский и антивоенный, пакт, по сути, неоднократно нарушался. К примеру, член договора Италия, в 1935 году начала военную кампанию в Эфиопии.

См. также

• Доктрина Кальво
• Доктрина Драго
• Конвенция Драго — Портера

Литература

• Ермолаев В. И. Очерки истории Аргентины. — М.: Соцэкгиз, 1961. — 588 с.

Отрывок, характеризующий Пакт Сааведра Ламаса

– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.