Саад-эд-дин
Саад-эд-дин (известен также под многими другим именами, в том числе как Ходжа Эффенди; 1536/7 — 1599 год) — османский политический деятель; считается первым турецким официальным историографом («вакаа-невис»).
Родился в семье кади Недими Хасана Джана в Стамбуле (точная дата его рождения неизвестна). Получил хорошее образование в медресе, с 1556 года, сдав соответствующие экзамены, принадлежал к ильмие (одному из четырёх высших общественных институтов, представители которого занимались пропагандой ислама), служил при мечети в Стамбуле, в 1573 году получил учёную степень мюдеррислика (эквивалент профессора в европейских странах). В мае 1573 года занял в Манисе должность наставника будущего султана Мурада III, получив тогда же титул Хадже-и-султани (букв. «учитель султана») и хорошо себя проявив. После восшествия Мурада III на престол в 1574 году оказывал существенное влияние на государственные дела; с 1590 года был муфтием, а потом — шейх-уль-исламом, очень авторитетным в своих фетвах. В 1595 году, когда на османский престол взошёл Мехмед III, продолжил играть важную роль в решении различных вопросов внутренней и внешней политики. В 1596 году во время осады Эгера и 20 октября того же года во время Керестецкой битвы убедил лично командовавшего войсками султана не покидать поле боя, что, как считается, во многом способствовало одержанной в итоге турками победе. Храбрость, проявленная в Керестецкой битве, открывала перед Юсуфом Синаном-пашой дорогу к должности великого визиря. Одновременно с этим предыдущий великий визирь, Ибрагим-паша, оказывавший влияние на валиде Сафийе Султан, мать султана, бывшую фактической правительницей империи, впал в немилость, а вместе с ним и Саад-эд-дин, который уже 27 октября 1596 года, после назначения Юсуфа визирем, был оговорен, а 28 января 1597 года учёный лишился занимаемого им положения. Ему удалось избежать изгнания и было разрешено остаться в Стамбуле, но было запрещено вмешиваться в государственные дела. В этот период времени стал шейх-уль-исламом после смерти в 1598 году Бостанзаде Мехмеда Эффенди, несмотря на ряд протестов по этому поводу. В 1598 году как шейх-уль-ислам он вынес фетву против фактического отстранения султана от власти великим визирем Хадимом Хасаной-пашой, прося султана казнить его. После того как в марте 1598 года фактическая власть султана Мехмеда III была восстановлена, спустя год и два месяца после своей опалы, Саад-эд-дин вернулся в политику, восстановив прежнее положение, вновь оказывая влияние на государственные дела и получив титул джами-аль-риясатайн, успешно действуя при визирях Джеррахе Мехмеде-паше и в третий раз занявшем этот пост Ибрагиме-паше. Скончался в 1599 году во время молитвы.
Его перу принадлежит исторический труд, называемый «Ходжатарихи» («Учителева летопись») или «Тадж-ут-теварих» («Корона летописей»); в ней хронологически, по царствованиям, изложена история Османской династии от её начала до 1522 года; повествуя о царствовании какого-нибудь султана, Саад-эд-дин приводил вслед за тем сведения об учёных и поэтах, умерших в тот период. Несмотря на своё официальное положение, Саад-эд-дин был, как считается, беспристрастен к турецким султанам. Его труд оценивается как летописный свод сказаний, существовавших до него, но признаётся ценным источником по ранней турецкой истории. Стиль Саад-эд-дина, согласно оценке ЭСБЕ, «высокопарен, искусствен, пересыпан стихами», хотя сам автор считал его только средним и упрекал своего предшественника Идриса Бидлиси (1-я половина XVI века) в напыщенности. Кроме того, по приказу Мехмеда III он перевёл на османский язык с персидского два труда Муллы Муслиттина Лари и один Абдул-Кадира аль-Джилани.
См. также
Напишите отзыв о статье "Саад-эд-дин"
Литература
- Ср. В. Смирнов, «Очерк истории турецкой литературы».
Ссылки
- [biriz.biz/evliyalar/ea0781.htm Биография] (тур.)
Отрывок, характеризующий Саад-эд-дин
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
