Традиционные верования саамов

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Саамская мифология»)
Перейти к: навигация, поиск

Традиционные верования саамов — народа Северной Европы, живущего в Норвегии, России, Финляндии и Швеции — представляли собой прежде всего промысловый культ — почитание различных духов, являющихся хозяевами различных традиционных промыслов или явлений природы, поклонение священным камням-сейдам[1].

Религии современных саамов — лютеранство (в том числе лестадианство); среди части саамского населения распространено православие.





Традиционные верования саамов

Общая характеристика традиционных верований

В традиционных религиозных верованиях саамов наблюдается много общего с верованиями североазиатских народов (хантов, мансов, нивхов, ульчей, нанайцев, эвенков, юкагиров, отчасти якутов), традиционный общественный и хозяйственный уклад которых в большей или меньшей степени близок к саамскому. Одно из немногих существенных отличий заключается в наличии у саамов культа предков, в том время как у народов Сибири такой культ в своём большинстве отсутствовал[1].

В то же время в традиционных религиозных верованиях саамов чувствуются заимствования от народов, с которыми они имели совершенно различный уклад жизни, однако жили рядом[1] — от норвежцев, русских, финнов и шведов.

Промысловый культ

Промысловый культ у саамов являлся преобладающим. Основными промыслами саамов были оленеводство, рыболовство и охота — и каждый из этих промыслов имел своих духов-хозяев[1].

Духи оленеводства

Оленья хозяйка (Луот-хозик) и, в меньшей степени, Олений хозяин (Луот-хозин) были покровителями оленеводства («хозик» и «хозин» — слова русского происхождения). В представлениях саамов Луот-хозик жила в тундре, была похожа на человека, имела человеческое лицо и ходила на ногах, однако была вся, подобно северному оленю, покрыта шерстью. Саамы верили, что летом, когда олени были на вольном выпасе в тундре, Оленья хозяйка их охраняла. В жертву Оленьей хозяйке полагалось приносить кости заколотых северных оленей[1].

Среди саамов ходило также поверье о невидимых духах тундры Гофиттерак: считалось, что эти духи владеют большими стадами невидимых оленей, которые иногда давали о себе знать звоном колокольчиков[1].

Духи рыболовства

Морских божеств, покровителей рыболовства, было несколько. Одно из них — Аккрува, человек-рыба, у которого нижняя часть тела была рыбьей, а голова и верхняя половина туловища — человеческими[1].

Духи охоты

Покровителем охоты был чёрный и хвостатый Мец-хозин («лесной хозяин»). Считалось, что в наказание за непочтение он может завести человека в чащобу[1].

Из лесных животных саамы почитали и боялись бурого медведя, волка же считали животным проклятым, нечистым[1].

Культ предков

Предметом почитания для саамов были также и умершие (называвшиеся сайво, или ситте). Считалось, что предки оказывают влияние на существование живых: влияют на погоду, помогают на промысле. Умерших кормили, им приносили жертвы[1].

Почитание сейдов

Среди саамов было распространено почитание сейдов — священных камней, обычно представляющих собой большие естественные валуны. Вокруг сейдов саамы обычно сооружали ограду, приносили им жертвы. Считалось, что сейды помогают на промысле. Культ сейдов, по-видимому, был связан с культом предков[1].

Культ покровителей семьи

Шаманство

У саамов выделялись служители культа (нойда, нойд, кебун), выполнявшие функции шамана, жреца и колдуна. При камлании они использовали бубен (каннус, кобдас) или специальный пояс (почень).

Великие боги

Религия современных саамов

«Лестадиус читает проповедь саамам». Картина 1840 года французского художника Огюста Франсуа Биара (1799—1882)

Примерно с XV века началась христианизация саамов, однако дохристианские верования и обряды, связанные с оленеводством, рыбной ловлей, поклонением священным камням-сейдам сохранялись ещё очень долго. Ещё в начале XX века среди саамов встречались приверженцы шаманизма.

Христианская религия саамов — большей частью лютеранство, в том числе лестадианство (одно из консервативных движений за христианское возрождение, основанное в 1840-х годах Ларсом Леви Лестадиусом). Среди саамов России, а также среди саамов-сколтов (скольтов, восточных саамов) в Норвегии и Финляндии распространено православие.

См. также

Напишите отзыв о статье "Традиционные верования саамов"

Примечания

Литература

  • Токарев С. А. Религия лопарей // Религия в истории народов мира. — Изд. 3-е, испр. и доп. — М.: Политиздат, 1976. — С. 179—180. — 575 с. — (Библиотека атеистической литературы). — 100 000 экз.
  • Харузин Н. Н. Русские лопари. — М., 1890.

Отрывок, характеризующий Традиционные верования саамов


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.