Сабурова, Соломония Юрьевна

Соломония Юрьевна Сабурова<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Свадьба Соломонии и Василия (Лицевой летописный свод)</td></tr>
Великая княгиня московская
27 октября 1505 — 25 ноября 1525
Предшественник:	София Палеолог
Преемник:	Елена Глинская
Рождение:	ок. 1490
Смерть:	18 декабря 1542(1542-12-18) Суздаль
Место погребения:	Покровский монастырь (Суздаль)
Род:	Сабуровы, Рюриковичи
Отец:	Сверчков-Сабуров, Юрий Константинович
Супруг:	Василий III
Дети:	нет

Соломони́я Ю́рьевна Сабу́рова, в постриге София (ок. 1490 — 18 декабря 1542) — первая жена Василия III, великого князя Московского. Сослана им в монастырь за бездетность.

Канонизирована Русской церковью в лике преподобных как София Суздальская. День памяти — 29 декабря (16 декабря по ст. ст.) и 14 августа (1 августа).

Биография

Происходила из боярского рода Сабуровых (ветвь Сверчковых—Сабуровых). Дочь Юрия Константиновича Сабурова. Рано лишилась матери, была воспитана тётей, Евдокией Ивановной (сестрой отца).

Сестра Соломонии, Мария, была женой князя Василия Семеновича Стародубского.

Брак и развод

4 сентября 1505 года Василий Иванович женился на Соломонии. Её выбрали на смотре невест из 500 девиц, представленных ко двору для этой цели со всей страны (по образцу смотрин невест для византийских императоров). Венчал молодых митрополит Симон в Успенском соборе Московского Кремля. Впервые в московской истории правящий монарх брал в жены не иностранную принцессу и не русскую княжну, а невесту из семьи старомосковского боярства. После двадцати лет брака, Соломония так и не родила. Василий был очень обеспокоен этим фактом, так как выступал против того, чтобы его братья или их возможные сыновья стали претендентами на трон. Он запрещал своим братьям вступать в брак, пока у него не родится сын.

София Суздальская
Икона XVII века. Покровский собор, Суздаль
Имя в миру	Соломония Юрьевна Сабурова
Рождение	1490(1490)
Смерть	18 декабря 1542(1542-12-18) Суздаль
Монашеское имя	София
Почитается	с XVI в.
В лике	преподобная
Главная святыня	мощи в Суздальском Покровском женском монастыре
День памяти	29 декабря, 14 августа
Покровительница	Суздаль

Решение о разводе было поддержано боярской думой, но не нашло поддержки среди церковных иерархов. Выступавшие против расторжения брака Вассиан Патрикеев, митрополит Варлаам и преподобный Максим Грек были сосланы, причем митрополит впервые в русской истории был лишен сана.

«Ты мне, недостойному, даешь такое вопрошение, какого я нигде в Священном писании не встречал, кроме вопрошения Иродиады о главе Иоанна Крестителя», — ответил в 1525 году Василию III инок Вассиан на его вопрос о возможности развода с супругой.

В 1525 году с одобрения митрополита Даниила Василий III развелся с Соломонией. Подобный развод с насильственной ссылкой жены в монастырь оказался беспрецедентным в истории Руси, хотя за первым подобным случаем в следующих поколениях Рюриковичей и Романовых последовали и другие.

В начале следующего (1526-го) года великий князь женился на юной Елене Глинской, дочери литовского князя Василия Львовича Глинского, от этого брака родился Иван Грозный.

В лето 7031 Князь великии Василеи Иоанович постриже княгиню свою Соломонею, а Елену взят за собя. А все то за наше согрешение, яко же написалъ апостолъ: пустя жену свою, а оженится иною, прелюбы творит. Псковская летопись

Постриг

25 ноября 1525 Соломонию постригли в Московском Богородице-Рождественском монастыре под именем София. Согласно разным источникам великая княгиня не хотела принимать постриг. Подробно об этих событиях рассказано у Герберштейна:

Соломония, оказывается, энергично сопротивлялась постригу и растоптала монашеское одеяние. Тогда один из ближайших советников Василия III, Иван Шигона, не только выразил ей резкое порицание, «но и ударил её бичом». После того как Шигона сказал, что пострижение производится по воле государя, Соломония смирилась со своей участью.

По другим источникам из кругов митрополита Даниила Соломония сама, «видя неплодство из чрева своего», просила разрешить ей принять постриг. Великий князь якобы долго сопротивлялся этому, но после того, как Соломония обратилась к Даниилу, вынужден был согласиться.

Позже Соломонию перевели в Покровский монастырь города Суздаля, который она патронировала ещё с 1518 года как великая княгиня. Там она смирилась и начала вести праведный образ жизни. Во время регентства Елены Глинской, согласно некоторым источникам, была выслана в Каргополь, а потом вернулась в Суздаль.

Через 17 лет иночества сестра София скончалась и была похоронена в Суздальском Покровском монастыре.

Канонизация

Молва о святости инокини быстро распространилась по всей Руси. Князь Андрей Курбский в послании к Иоанну Грозному называет её преподобномученицей. При царе Феодоре Иоанновиче, сыне Грозного, её уже чтили как святую. На гробнице Софии случались чудесные исцеления, а в 1609 году, во время нашествия поляков, она спасла Суздаль от разорения, явившись в грозном виде предводителю военного отряда поляков Лисовскому. От страха у него парализовало руку, и он дал клятву оставить в покое город и монастырь. В 1650 году патриарх Иосиф разрешил Суздальскому архиепископу почитать её как святую. В середине XVIII в. встал вопрос о канонизации. Её икона, написанная ещё в XVII столетии, сохранилась до наших дней и почитается чудотворной. Наконец, по благословению Святейшего Синода её имя было внесено в Православный церковный календарь на 1916 г.

С 1984 году специальным указом Патриарха Пимена Русская Православная Церковь почитает преподобную Софию в сонме местночтимых святых Владимиро-Суздальской земли. В рукописных святцах она именуется как «Святая праведная княгиня София инокиния, яже бысть в Покровском монастыре девиче, чудотворница».

Мощи

Могила Соломонии в Покровском монастыре была очень почитаема, но так как согласно завещанию инокини, её погребли в земле, мощей её не тревожили до 1990-х гг. (14 августа 1995 — торжественное обретение мощей), когда монахи Московской патриархии пожелали иметь почитаемую святыню. Их выкопали из монастырской усыпальницы перенесли в Покровский собор. Мощи во вскрытой гробнице оказались нетленными, но после вскрытия сразу истлели, то есть осыпались. В настоящее время они хранятся в закрытой раке и не демонстрируются.

В 1594 году Ирина Годунова, жена царя Федора Ивановича, положила покров на гроб Соломонии—Софии. Покров бархатный, чёрный. На нём вышиты слова «Повелением государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси и его царицы великия княгини Ирины и их царевны Феодосии сделан покров на великую княгиню Соломониду во иноцех Софию лета 7102». Покров хранится в Суздальском музее.

Иконография

Аки Евдокия: схима-празелень, мантия-багор, в руках обеих свиток, испод-санкирь, а инде пишет мантия у ворота стегнута, у подолу узлом связана, под мантиею руце видет, правая молебна, а в левой свиток.

Легенды

• Все вселенские патриархи осудили развод великого князя, а патриарх Иерусалимский Марк предсказал рождение от второго брака младенца, который поразит мир своей жестокостью (Иоанна Грозного):

Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо: царство твое наполнится ужасом и печалью, кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают.

• Существует легенда, что Соломония во время пострижения была беременна и уже в монастыре родила мальчика Георгия, которого она отдала в надежные руки, а сама объявила, что новорожденный скончался. По легенде, выросший сын Соломонии стал знаменитым разбойником Кудеяром, о котором сложена некрасовская «Песня о двенадцати разбойниках». Этой историей очень интересовался Иоанн Грозный (ведь сын Соломонии оказался бы его старшим братом и более законным наследником). Царь потребовал все архивы, касавшиеся дела Соломонии. При реконструкции монастыря в 1934 году было обнаружено «тайное» захоронение, в котором оказалась тряпичная кукла, одетая в расшитые жемчугом распашонки. Отреставрированная, эта рубашечка находится в исторической экспозиции суздальского музея, рядом с ней — крышка от той гробницы. Учеными, тем не менее, считается, что на самом деле в этой могиле погребена царевна Анастасия Васильевна (1610), дочь Василия Шуйского, оказавшаяся в этом монастыре вместе с сосланной матерью царицей Марией.

«Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые клятвенно утверждали, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не желала показать ребенка. Мало того, когда к ней были присланы некие лица для расследования истины, она, говорят, ответила им, что они недостойны видеть ребенка, а когда он облечется в величие своё то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали что она родила. Итак, молва гласит об этом происшествии двояко». (Герберштейн)

В культуре

• В сериале Андрея Эшпая «Иван Грозный» инициатором пострига Соломонии представлен митрополит Даниил и рассказана легенда о рождении ею в монастыре сына. В роли Соломонии снялась Анна Гуляренко.

См. также

• Сабурова, Евдокия Богдановна — жена сына Ивана Грозного и сосланная в монастырь за бесплодие.

Источники

• Герберштейн, Сигизмунд фон, «Записки о Московии»
• князь Курбский в «Истории о великом князе Московском» и «Постниковском летописце»
• Франческо да Колло. «Доношение о Московии»
• сообщения Софийской 2-й летописи, Воскресенской и Никоновской; Новгородская 4-я летопись по списку Дубровского, Вологодско-Пермская летопись, и Псковская 3-я по Строевскому списку, Типографская летопись

Литература

• Зимин А. А. [royallib.ru/book/zimin_aleksandr/rossiya_na_poroge_novogo_vremeni_ocherki_politicheskoy_istorii_rossii_pervoy_treti_XVI_v.html Россия на пороге нового времени (Очерки политической истории России первой трети XVI в.).] — М., 1972.
• Лурье Я. С. [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=HGB8Tpeq9Mc%3d&tabid=10540 Возрождение домыслов о сыне Соломонии Сабуровой и опричнине] // Русская литература. 1986. № 3. С. 114—119;
• Филюшкин А. И. Василий III. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 352, [32] с. — (Жизнь замечательных людей. Серия биографий; Вып. 1470(1270)). — 5 000 экз. — ISBN 978-5-235-03379-5.

Ссылки

• Соломония // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [ruskline.ru/analitika/2012/04/03/pravda_ob_atamane_kudeyare_ili_kak_solomoniya_saburova_spasla_rossiyu_ot_smuty Емельянов-Лукьянчиков М. А., к.и.н. Правда об атамане Кудеяре, или Как Соломония Сабурова спасла Россию от Смуты]
• [www.saints.ru/s/29_Prp.SofiyaSuzdalskaya Житие преподобной]
• [icon-art.info/phpBB2/download.php?id=1106 Современная икона]
• [www.academia.edu/4433708/_-_ О пелене Соломонии Сабуровой из собрания Сергиево-Посадского музея]

Отрывок, характеризующий Сабурова, Соломония Юрьевна

Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.