Савва Освященный
| Савва Освященный | |
| греч. Σάββας | |
 | |
| Рождение | |
|---|---|
| Смерть | |
| Почитается |
Православной и Католической церквями |
| В лике |
преподобных |
| Главная святыня |
почитаемые нетленными мощи в лавре Саввы Освященного |
| День памяти |
в Православной церкви 5 (18) декабря; |
| Труды |
основание монастырей, создание богослужебного и монастырского устава |
Са́вва Освяще́нный (греч. Σάββας ο Ηγιασμένος, ивр. סבאס-вино; 439, Каппадокия — 5 [7] декабря 532, Палестина) — христианский святой, авва, создатель Иерусалимского устава, используемого по настоящее время в Православных церквях. Почитается в лике преподобных, память совершается в Православной церкви 5 (18) декабря, в Католической церкви 5 декабря.
Жизнеописание
Савва родился в 439 году в городке Муталаска в Каппадокии в христианской семье Иоанна и Софии. Когда его отец был направлен по делам воинской службы в Александрию, восьмилетний Савва, оставленный на попечение своего дяди, пришёл в монастырь святой Флавианы и стал там послушником. После возвращения родителей он отказался покинуть монастырь и в возрасте 17 лет принял монашеский постриг. Проведя в этом монастыре 10 лет, Савва перешёл в палестинский монастырь Пассариона Великого. После знакомства с Евфимием Великим Савва, по его совету, перешёл в монастырь Мукеллик, известным своим строгим общежительным уставом. В нём он провёл 17 лет в послушании у аввы Феоктиста, а после его смерти ушёл в затвор, покидая его по субботам для участия в богослужениях.
Проведя в затворе 5 лет, Савва не прекращал общение с Евфимием Великим и после его смерти ушёл в Иорданскую пустыню, где поселился в окрестностях монастыря преподобного Герасима Иорданского. Через некоторое время к нему начали стекаться ученики, и в 484 году ими была построена пещерная церковь, ставшая основой лавры Саввы Освященного. Всего в Иорданской пустыне Саввой было основано семь монастырей киновенного типа. При иерусалимском патриархе Салюстии (486—494 годы) монахи палестинской пустыни обратились к нему с просьбой поставить «Феодосия и Савву архимандритами и начальниками всех монастырей, находящихся около Святого Града». Патриарх удовлетворил просьбу монахов, Савва был поставлен начальником и блюстителем всех палестинских лавр (собраний отшельнических жилищ или уединенных келий).
Житие сообщает об участии Саввы в константинопольских богословских спорах относительно решений Халкидонского собора. Савва, приглашённый в столицу императором Анастасием I по настоянию Иерусалимского патриарха, проявил себя как защитник халкидонской веры, чем вызывал недовольство императора, сторонника монофизитов. После смерти Анастасия при императоре Юстине I споры завершились и Савва вернулся в свой монастырь.
Преподобный Савва скончался 5 [7] декабря 532 года. Его житие было написано его современником Кириллом Скифопольским. В 1256 году мощи Саввы были вывезены в Венецию и помещены в церковь Сан Антонио. 12 ноября 1965 года мощи были возвращены в Лавру Саввы Освященного. В Венеции остался монашеский крест преподобного Саввы, основу которого составляет часть Животворящего Древа, оправленная в серебро. Мощи Саввы почитаются как нетленные, о чём пишет составитель его первого жития Кирилл: «Тело его до настоящего дня сохранилось во гробе в целости и нетлении. Это я сам своими глазами видел в прошедший индиктион». Нетленными мощи Саввы в начале XII века видел русский паломник игумен Даниил.
Житие приписывает преподобному Савве ряд чудотворений — по его молитве в лавре забил источник воды, а во время засухи пролился обильный дождь, также сообщается об исцелении им больных и бесноватых.
Устав Саввы Освященного
В 524 году в Лавре преподобного Саввы был введён написанный им монастырский устав, получивший название Иерусалимский или Палестинский. Позднее он был введён в общежительных обителях всей Палестины, откуда распространился по всему Православному Востоку. На Руси появился в широком употреблении со времени митрополита Киевского Киприана.
Устав преподобного Саввы в большей степени регламентировал порядок богослужений, хотя и описывает монашеские традиции палестинских монастырей VI века. На создание Иерусалимского устава оказали влияние иноческие уставы преподобного Пахомия и святого Василия Великого. Оригинальный список Иерусалимского устава, по сообщению Симеона Солунского, сгорел в 614 году когда Иерусалим захватил персидский царь Хосров.
См. также
Напишите отзыв о статье "Савва Освященный"
Литература
- Савва, святые православной церкви // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Житие преподобного отца нашего Саввы Освященного. Палестинский патерик. [jerusalem-ippo.org/palomniku/sz/jd/sava/a/as/ 1 вып. Издание ИППО. С-Петерубрг. 1895 г.] // Публикация на официальном портале Иерусалимского отделения ИППО
- [jerusalem-ippo.org/palomniku/sz/jd/sava/a/ Краткое житие преподобного Саввы Освященного]. Автор-составитель. П.В. Платонов// Публикация на официальном портале Иерусалимского отделения ИППО
Ссылки
- Димитрий Ростовский. Житие и подвиги преподобного отца нашего Саввы Освященного
- [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=3931 «Житие Саввы Освященного» (памятник древнерусской литературы)]
- [jerusalem-ippo.org/palomniku/sz/jd/sava/a/pm/ Палестинское монашество с IV до VI века. Савва Освященный II. Иеромонах Феодосий Олтаржевский. Православный Палестинский сборник. 44-й выпуск. Т. XV. В. 2. Издание ИППО. С-Петербург. 1896] г. // Публикация на официальном портале Иерусалимского отделения ИППО
Отрывок, характеризующий Савва Освященный
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
