Савеллий Птолемаидский

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Савеллий»)
Перейти к: навигация, поиск

Савеллий — епископ Птолемаиды Пентапольской, основатель савеллианства — учения о Лицах Святой Троицы, признанного еретическим.



Жизнь и учение

Биографические сведения о нём очень скудны. Известно только, что он был родом из Птолемаиды Ливийской в Пентаполисе и жил около половины III века. Ввиду того влияния и уважения, которым пользовался Савеллий у современников, некоторые немецкие писатели (Вальх, Дёрнер и др.) предполагают, что Савеллий был облечён званием пресвитера. Можно также предполагать, что Савеллий получил широкое научное образование и был тонким мыслителем и диалектиком; его система по своей полноте, последовательности и законченности занимает в школе патрипассианских антитринитариев такое же место, как система Павла Самосатского — в школе антитринитариев евионейских.

Учение Савеллия представляет полнейшее развитие системы монархиан-модалистов; он первый ввёл третье лицо Святой Троицы, Святого Духа, в круг своего созерцания и таким образом закончил их учение. Бог в Самом Себе, находясь в состоянии совершенного покоя или молчания (греч. σιωπών), есть чистая монада, чуждая всякого различения; но, выходя для творения и промышления о мире из своего молчания или становясь Словом говорящим, Он является в трёх различных формах (греч. σχηματισμούς) — Отца, Сына и Духа. В Ветхом Завете Он является как дающий законы людям Отец, в Новом Он явился как спасающий людей Сын и продолжает являться как освящающий их Дух. Отец, Сын и Дух, которых Савеллий сравнивает то с телом, душой и духом, то с обликом Солнца и его светом и теплотой, составляют собой, таким образом, три лица (греч. πρόσωπα), посредством которых постепенно проявляет себя в мире божественная монада; но эти πρόσωπα суть не лица в смысле действительных, самостоятельных лиц, а в смысле только внешних форм обнаружения в мире монады, которые поэтому имеют действительное значение только по отношению к Миру и то на определённое только время. Когда открывался в мире Отец, ещё не существовал ни Сын, ни Дух, а когда стал открывать себя Сын, перестал существовать Отец, с началом же откровения Духа перестал существовать Сын; настанет время, когда и Дух Святой, окончив своё откровение, возвратится в безразличную божественную монаду, куда возвратились Отец и Сын.

Дионисий Александрийский явился самым сильным и деятельным противником этой ереси, действуя против неё и устно, и письменно. Александрийский собор (261 г.) осудил Савеллия; Дионисий, епископ Римский, которому было сообщено о ереси Савеллия, также подверг его осуждению на соборе Римском (262 г.). Дионисий Александрийский написал против Савеллия несколько посланий к разным лицам, из которых ни одно не сохранилось в целости. До нас дошёл только незначительный отрывок из «Послания к Евфранору и Аммонию против Савеллия» в «Epistola de sententia Dionysii Alexandrini» св. Афанасия — тот самый, на который особенно указывали ариане как на доказательство единомыслия с ними св. Дионисия. Защищая против Савеллия разность и личное отличие Бога Отца, Сына и Святого Духа, св. Дионисий увлёкся полемикой со своими противниками и употребил некоторые неосторожные выражения в учении о Святой Троице и Сыне Божием. Между александрийцами нашлись недовольные его выражениями в письме к савеллианцам Аммонию и Евфранору и обвинили его перед Дионисием Римским в том, что он отвергает вечность Сына, отделяет Его от Отца, не признает Его единосущным Отцу и причисляет к тварям. Это заставило Дионисия Александрийского написать к Дионисию Римскому ответное сочинение под заглавием «Ελέγχος καί απολογία», в котором представлены удовлетворительные ответы на все означенные пункты обвинения.

К концу III века савеллианизм ослабел. Однако и в IV в. приверженцы савеллианства, например Маркелл Анкирский и ученик его Фотим, готовы были его восстановить и поддержать в измененном виде, но их попытка не имела успеха. Если церковные писатели IV в. в своих полемических произведениях против арианства часто останавливаются на учении Савеллия и его школы, то лишь с целью уничтожить упрёк, который делали православным ариане, — будто православные своим учением о единосущии Сына Божия с Богом Отцом по примеру Савеллия и его последователей уничтожают ипостасное различие между первым и вторым лицами св. Троицы, отождествляя их и сливая в одно лицо.

Напишите отзыв о статье "Савеллий Птолемаидский"

Литература

  • Д. Гусев, «Ересь антитринитариев третьего века» (Казань, 1872)
  • еписк. Сильвестр, «Опыт православного догматического богословия», т. II, Киев, 1884.
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Савеллий Птолемаидский

– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.