Савельев, Владимир Фёдорович

Савельев Владимир Фёдорович
Род деятельности:	инженер-конструктор
Дата рождения:	14 июля 1889(1889-07-14)
Место рождения:	Аткарск
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Дата смерти:	16 декабря 1960(1960-12-16) (71 год)
Место смерти:	Новосибирск
Супруга:	Галина Арсентьевна
Дети:	Владимир, Александр

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Савельев Владимир Фёдорович (14 июля 1889, Аткарск — 16 декабря 1960, Новосибирск) — один из пионеров российской авиационной промышленности.

Биография

Родился в семье железнодорожного мастера в городе Аткарск, Саратовской губернии. По окончании двух классов начальной сельской школы в 1903 году был определён в ремесленное училище Саратова, которое окончил в 1908 году Затем «работал слесарем на постройке трамвая в г. Саратове». Перебрался в Петербург, где работал авиамехаником с декабря 1909 по ноябрь 1912 годов на авиапредприятии ПТА. Одновременно учился в электротехническом институте. Участвовал в постройке аэроплана «Гаккель-III» и проектировании биплана «ПТА № 1», модификации самолета «Фарман-4».

В качестве авиационного механика вместе с пилотом А. А. Агафоновым Савельев 1 ноября 1912 года прибыл в воюющую Сербию. Авиаторы облётывали и сдавали военным биплан «Фарман» завода «Дукс», закупленный в России для сербской армии. 2 февраля 1913 года авиаторы отправились в продолжительный полёт от Ниш к Белграду (примерно 200 км) на трофейном аппарате REP, который был неудачной машиной. Перелёт длился три дня; на заключительном этапе, в предместьях Белграда, он завершился аварией.

По прибытии в Россию в начале 1913 года Савельев работал старшим механиком на авиапредприятии РБВЗ, принимал участие в строительстве и испытаниях первых русских самолетов, в том числе «Илья Муромец» (конструктор И. И. Сикорский). В августе 1914 года назначен старшим инженером-механиком во 2-й авиапарк (Варшава, затем Смоленск).

В сентябре 1915 года в сотрудничестве с другим механиком, Владиславом Залевским, разработал проект оригинального трёхмоторного четырёхплана, предназначенного для военных целей. Проект развития не получил, однако саму идею четырёхплана реализовали при изготовлении одномоторного двухместного разведчика, известного как «четырехплан Савельева-2». Испытания, проведенные в апреле-мае 1916 года, показали неплохие характеристики самолета, поэтому опыты с ним продолжились. Позднее использовался двигатель «Гном-Моносупап» 100 л. с., с которым полетная скорость достигла 140 км/ч. После проведения доводок аппарат был принят как вполне удовлетворительный. Вооруженный тремя пулеметами находился в эксплуатации в 4-м авиаотряде. На нём летал В. А. Юнгмейстер. В 1917 году УВВФ выдало заказ Савельеву на изготовление 20 подобных машин и даже началось строительство завода под этот заказ, однако осуществить этот проект не удалось.

После Октябрьской революции Савельев примкнул к Колчаковскому движению, однако уже в декабре 1919 года он «член революционного совета повстанцев и по взятии г. Иркутска назначен начальником авиации Восточно-Сибирской Советской армии».

В 1921—1923 годах построил один из первых в Советской России самолетов (усовершенствованный вариант своего четырёхплана), за что был премирован денежной премией. С 10 мая 1920 по декабрь 1922 года он состоял на военной службе в Главвоздухофлоте в Москве. С марта 1923 до 1926 года — начальник конструкторского бюро вооружения самолетов на заводе ГАЗ № 1 им. ОСОАВИАХИМа (бывший завод «Дукс»). Затем он занимался разработкой систем вооружения для молодой советской авиации в КБ Н. Н. Поликарпова. Им были спроектированы турельные установки, синхронизаторы, бомбодержатели, бомбосбрасыватели для самолетов Р-1, Р-3, Р-5, ТБ-1, ТБ-3 и др..

После очередной «чистки» 2 августа 1930 года был уволен из КБ Поликарпова с характеристикой: «К работе относится формально. Имел связь с вредительскими элементами. Вредил <…> Снять по 1 категории»; 19 апреля последовал арест и 3 февраля 1931 года высылка в Новосибирск.

Так В. Ф. Савельев оказался в Новосибирске, в известной «шарашке» под названием Особое Проектно-Конструкторское Бюро № 14, которая занималась проектированием и внедрением оборудования для угольной отрасли Кузбасса. В бюро работало более 100 человек, в основном политзаключенные. Среди них были очень известные личности. Начальником бюро был Борис Семенович Масленников, один из пионеров российской авиации, в 1923 году высланный из Москвы как «социально-вредный элемент». Работали там один из основоположников космонавтики Юрий Васильевич Кондратюк, будущий директор Института Горного Дела Новосибирска Николай Андреевич Чинакал, осужденный по «шахтинскому делу» и высланный из Донбасса. Здесь Савельевым был спроектирован висячий мост через реку Абу.

В 1932 году Савельев вернулся в Москву и был назначен главным инженером на завод № 32 ГУАПа. Продукцией завода — пушечными установками, бомбовыми замками, балочными держателями, сбрасывателями бомб — была оснащена вся боевая авиация советского государства. За организацию производства от Наркома Тяжелой Промышленности Г. К. Орджоникидзе Савельев был премирован личным легковым автомобилем.

В августе 1935 года Савельев был назначен начальником 7 отдела ГУАП. В 1936—1937 годах он был заместителем начальника КБ завода № 115 (КБ А. С. Яковлева). В 1938 году вновь попал в опалу и был переведён из авиации в «Промышленность Моссовета»; работал главным инженером на заводе «Металлоконструкций», затем в той же должности на «Красном штамповщике». С начала войны завод, выпускавший кухонную утварь, перешёл на выпуск гранат.

В январе 1944 года был снова арестован, осуждён Особым Советом по статье 58 ч.10 на 8 лет ИТЛ и отправлен на лесоразработки в Горьковскую область, — пос. Сухобезводное. Здесь в 1946 году Савельев в третий раз женился: на Галине Арсентьевне, прошедшей войну от Москвы до Берлина радисткой в самоходной артиллерийской дивизии. В 1946 году у них родился сын Владимир, в 1953 году — Александр. В 1952 году, после отбытия срока, Савельевы уехали в поселок Ладан Черниговской области, где В. Ф. Савельев работал в Особом КБ № 8 на заводе Противопожарного оборудования инженером-конструктором, а затем начальником опытного цеха.

23 февраля 1955 года Постановлением Президиума Верховного Совета СССР с В. Ф. Савельева снята судимость. Однако и после этого в Москву его не пустили. В 1958 году получил персональную пенсию.

Летом 1959 года по приглашению Н. А. Чинакала приехал в Новосибирск для работы в Институте горного Дела. Назначен начальником СКБ, сразу же была предоставлена квартира.

Скончался 16 декабря 1960 года при операции на желчном пузыре. Похоронен в Новосибирске на Заельцовском кладбище.

Жена: Савельева Галина Арсентьевна (19.12.1919 — 31.01.1996).

Дети: Савельев Владимир Владимирович (1946—1996), Савельев Александр Владимирович (1953 г. р.))

Ссылки

[www.airwar.ru/enc/other1/savelev.html Четырёхплан Савельева на сайте AirWar.ru]

Отрывок, характеризующий Савельев, Владимир Фёдорович

– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.