Савина, Мария Гавриловна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Марья Гавриловна Савина

1887 год
Дата рождения:

30 марта (11 апреля) 1854(1854-04-11)

Место рождения:

Каменец-Подольский

Дата смерти:

8 (21) сентября 1915(1915-09-21) (61 год)

Место смерти:

Петроград

Профессия:

актриса

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Театр:

Александринский театр

Ма́рья Гаври́ловна Са́вина (30 марта [11 апреля1854 — 8 [21] сентября 1915) — русская актриса.





Биография

Дочь провинциальных актёров Г. Н. и М. П. Подраменцовых (по сцене — Стремляновы). Родилась в Каменец-Подольске, училась в одесской гимназии[1]. Выступала на сцене с 8 лет.

В 1869 году дебютировала в Минске, в пьесе «Бедовая бабушка». В свой первый бенефис (1869) играла роль Полиньки в пьесе «Доходное место» А. Н. Островского. С 1870 года — в харьковской труппе М. В. Лентовского. Вышла замуж за актёра Н. Н. Савина (настоящая фамилия Славич).

Актёрское мастерство Савиной преподавала А. И. Шуберт, ученица М. С. Щепкина. Влияние на Савину также оказал антрепренёр и актёр П. М. Медведев, с труппой которого актриса побывала в Казани, Саратове и Орле (до 1872 года). Играла в водевилях, опереттах и комедиях. С 1873 года Савина — ведущая актриса саратовского театра. По утверждению В. А. Шомпулева, в этот период её карьере особенно способствовал миллионер и банкир А. П. Коваленко, которому впоследствии, после его разорения, сама актриса «отплатила самой чёрной неблагодарностью». В 1874 году Савина приехала в Петербург, где после блестящего дебюта на сцене Благородного собрания была приглашена в Александринский театр. Дебютировала там в роли Кати в пьесе «По духовному завещанию», вскоре заняла лидирующее место в труппе. Начиная с комедии «Правда — хорошо, а счастье лучше» (1876), А. Н. Островский доверял ей исполнение главных ролей почти во всех своих новых пьесах.

Отличительными чертами таланта Савиной были поэтическая женственность, искренняя весёлость наряду с глубоко трогающим драматизмом, развитая до высокой степени совершенства мимика.

В 1883—1884 годах актриса была председателем Русского театрального общества. В 1896 году по её инициативе было организовано Убежище для престарелых артистов (ныне — Дом ветеранов сцены Всероссийского театрального общества). Также Савина была в числе инициаторов I Всероссийского съезда сценических деятелей (1897)[2]. В 1899 году актриса получила звание «заслуженной артистки»; в том же году дала несколько представлений в Берлине и Праге, где была принята с успехом.

Скончалась 8 сентября 1915 года.

Репертуар

Репертуар Савиной очень богат и разнообразен: это роли самого противоположного свойства, от наивных и шаловливых девочек в лёгкой драматургии современников до крупных комических или истинно драматических типов в произведениях ГоголяРевизор»), ОстровскогоПоследняя жертва», «Бесприданница», «Невольницы» и др.), А. Потехина («Виноватая» и др.), Тургенева («Месяц в деревне», «Провинциалка») Лопе де Вега («Собака садовника»), Шекспира («Укрощение строптивой»).

Зарубежные драматурги того времени, такие как Ибсен и Зудерман также нашли в ней прекрасную исполнительницу; многие из русских писателей того времени были обязаны главным образом ей успехом своих произведений.

Личная жизнь

После пятилетнего романа Савина в 1882 году оформила брак с офицером Никитой Всеволожским, сыном богача и заядлого театрала. Муж быстро прокутил свою часть отцовского состояния и к моменту развода оставил Савину обременённой долгами.

С 1910 года гражданский муж — Анатолий Евграфович Молчанов (1856—1921) — меценат, глава Русского общества пароходства и торговли, председатель Императорского российского театрального общества.

Наиболее значительные роли

Адреса в Санкт-Петербурге — Петрограде

Сочинения

Напишите отзыв о статье "Савина, Мария Гавриловна"

Примечания

  1. Цаудер П. [magz.elibraries.eu/gazette/Всемирные%20одесские%20новости/Всемирные%20одесские%20новости%202005%20№%2003(58)%20(июль).pdf Савина в Одессе] (рус.). № 3 (58). Одесские новости. Газета Всемирного клуба одесситов (Июль 2005). — «Через три года пансион был закрыт, и Маня в числе других учениц перешла в только что открывшуюся первую в Одессе женскую гимназию фон Оглио»  Проверено 3 января 2015.
  2. Биографическая справка. Сборник «Судьба таланта. Театр в дореволюционной России». Составление, вступительная статья и комментарии Л. В. Маньковой. М.: Правда, 1990. С. 422

Литература

  • Васильев П. П. Савина, Марья Гавриловна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Карнеев М. Мария Гавриловна Савина и критики её сценической игры". СПб., 1894.
  • Протопопов В. М. Г. Савина. Биография. очерк. СПб., 1900.
  • Русское сценическое искусство за границей. Артистическая поездка М. Г. Савиной с труппой в Берлин и Прагу. СПб., 1909.
  • Светаева М. Г. Савина. М.: «Искусство», 1988. — 320 с. (Серия «Жизнь в искусстве»)
  • Тургенев и Савина. Пг., 1918.
  • Юрьев Ю. М. Записки. Л.—М., 1948.
  • Шнейдерман И. Мария Гавриловна Савина. Л.; М.: ВТО, 1956. — 420 с. [www.bookbazaar.ru/books-ozon-description/2587924/]
  • Екатерина Юдина [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/SAVINA_MARIYA_GAVRILOVNA.html Савина, Мария Гавриловна] // Энциклопедия «Кругосвет».
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Савина, Мария Гавриловна

Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.