Савицкий, Пётр Николаевич

Пётр Николаевич Савицкий
Дата рождения:	15 мая 1895(1895-05-15)
Место рождения:	Чернигов
Дата смерти:	13 апреля 1968(1968-04-13) (72 года)
Место смерти:	Прага
Школа/традиция:	Евразийство
Период:	1920—1930-е годы
Значительные идеи:	идейно-политическая и историко-культурная концепция, отводящая России как особому этнографическому миру «срединное» место между Европой и Азией
Оказавшие влияние:	Трубецкой, Николай Сергеевич, Флоровский, Георгий Васильевич и Сувчинский, Пётр Петрович

Пётр Никола́евич Сави́цкий (псевдонимы: П. В. Логовиков, С. Лубенский, П. Востоков; 15 мая 1895, Чернигов — 13 апреля 1968, Прага) — российский географ, экономист, геополитик, культуролог, философ, поэт, общественный деятель, один из главных деятелей евразийства.

Биография

Принадлежал к малороссийскому дворянскому роду, известному с XVII века. Сын черниговского помещика, земского деятеля, предводителя дворянства Кролевецкого уезда Черниговской губернии, члена Государственного Совета Российской империи (с 1906 года) действительного статского советника Николая Петровича Савицкого.

Детство и отрочество провел в Чернигове, где ещё будучи гимназистом занялся научной работой. Учился на экономическом факультете Петроградского политехнического института имени Петра Великого, где продолжил занятия наукой под руководством Петра Струве. Ещё в годы учёбы примкнул к возглавляемому П. Б. Струве правому крылу кадетской партии. Вскоре стал наряду с Н. В. Устряловым одним из теоретиков русского национал-либерализма младшего поколения. Публиковался в журналах П. Б. Струве «Великая Россия», «Русская мысль». В 1916—1917 годах работал в русском посольстве в Норвегии. Вернулся в Россию непосредственно перед Октябрьским вооруженным переворотом, после которого уехал на Украину, воевал на стороне гетмана Скоропадского с войсками С. Петлюры. В 1919 году примкнул к добровольческому движению юга России («деникинцам»), был заместителем («товарищем») министра иностранных дел в правительствах Деникина и Врангеля.

Эмиграция

В 1920 году с остатками врангелевской армии эмигрировал в Константинополь, где совместно с П. Б. Струве возобновил выпуск журнала «Русская мысль».

Под влиянием книги Н. С. Трубецкого «Европа и человечество» (София, 1920) отошёл от концепции европоцентризма, которая лежала в основании национал-либерализма П. Б. Струве, что привело к идейному конфликту со Струве. Дополнив идеи Н. С. Трубецкого пониманием России как «срединного материка» между Европой и Азией — Евразии, которые вызрели у него в годы гражданской войны, стал одним из основателей евразийства. Также был близок к идеям правого национал-большевизма, сформулированным Н. В. Устряловым в сборнике «В борьбе за Россию» (Харбин, 1920).

В 1920 году переезжает в Болгарию, где в Софии участвует в работе евразийского семинария и в выпуске первого евразийского сборника «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. Книга 1» (София, 1921). В конце 1921 году переезжает в Чехословакию, где благодаря «русской акции» президента Т. Масарика становится приват-доцентом русского юридического факультета в Праге. Преподавал географию и экономику в Русском народном университете, Русском институте сельскохозяйственной кооперации, Русском свободном университете. В 1930-х годах преподавал в Пражском немецком университете русский и украинский языки и россиеведение (где в числе его учеников оказался будущий гауляйтер Праги, который в годы оккупации спасет Савицкого от нацистского концлагеря). В 1940-х был директором русской гимназии в Праге.

В 1920-е годы надеялся на скорое падение большевиков, вместе с другими евразийцами готовился к возвращению в Россию и к политической борьбе с западниками, пытался вести пропаганду евразийских идей в СССР. Как и остальные лидеры евразийства стал жертвой мистификации ОГПУ под названием "операция «Трест», поверив в существование в СССР законспирированного антибольшевистского подполья с евразийским отделение в нём. По линии «Треста» в 1927 году тайно посещал СССР, не сумев распознать под личиной «советских евразийцев» работников ОГПУ. Будучи в СССР, встречался с местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Петром (будущим священномучеником), который благословил П. Н. Савицкого и в его лице православных евразийцев на борьбу за воссоздание национальной России. Разоблачение «Треста» нанесло непоправимый удар по евразийству, которое с этого времени как политическое движение пошло на спад.

В 1930-е годы работал над созданием структуральной географии, применяя к евразийству структуральный метод, созданный лингвистами Н. С. Трубецким и Р. О. Якобсоном. Один из создателей Евразийской партии в эмиграции (1932), один из создателей эмигрантского оборонческого движения (РЭОД), которое много сделало для борьбы с нацизмом в оккупированных гитлеровцами странах Европы. Савицкий сам в годы второй мировой войны занимался антинацистской пропагандой, выступал против набора русских эмигрантов во власовскую армию, за что подвергался преследованиям со стороны гестапо.

В 1945 году после занятия Праги Советской армией был арестован органами СМЕРШ как бывший участник белого движения (несмотря на патриотическую позицию в годы оккупации), самолетом переправлен в Москву, где был осужден на 8 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Отбывал наказание в Дубровлаге (Мордовия). В 1954 году был переведен в Подмосковье, в 1956 — освобожден и реабилитирован. От предложения остаться в Москве отказался и вернулся в Чехословакию.

В социалистической Чехословакии зарабатывал на жизнь переводами. До конца жизни остался верен идеям евразийства, продолжал разрабатывать научные концепции евразийства, в 1950-х годах вступил в переписку с Л. Н. Гумилевым, поощряя его занятия историей кочевых народов и передав ему «эстафету» некоторых евразийских концепций.

В 1960 выпустил на Западе под псевдонимом П. Востоков сборник стихов, описывающий его пребывание в сталинских лагерях, за что в 1961 был арестован органами госбезопасности ЧССР, но выпущен под давлением мировой общественности (прежде всего под влиянием обращения британского философа Бертрана Рассела). Умер, во время событий «Пражской весны».

Отец пражского историка Ивана Петровича Савицкого.

Дядя российского климатолога и гляциолога Александра Николаевича Кренке (1931−2014).

Теоретик евразийства

С самого зарождения евразийского движения — один из главных его теоретиков и политических лидеров.

Создал базовые для евразийства теории месторазвития, хозяйстводержавия, циклов экономической истории, циклов евразийской истории. Был создателем новой науки — кочевниковедения, создателем евразийской версии русской геополитики, внес вклад в географию, экономику, политологию, литературоведение, искусствоведение, историю и т. д.

Участник всех евразийских изданий, участник руководящих органов евразийского движения (Совет Трех, Совет Пяти, Совет Семи), активный пропагандист идей евразийства в русской эмигрантской и в зарубежной печати, борец с левым уклоном в евразийстве («Кламарский уклон»)

Среди трудов Савицкого есть работы о старинной архитектуре Украины, развитии сельского хозяйства в России и по многим другим вопросам. Однако центральное место в его творческом наследии занимает изучение культурной и геополитической специфики России в её прошлом и настоящем.

Особый интерес вызывало у Савицкого взаимодействие русского этноса с монгольским, от которого русские, по мнению Савицкого, унаследовали «чувство континента».

Татаро-монгольское иго Савицкий считал, несмотря на всю его тяжесть, наилучшим исходом для древней Руси, которая, по его мнению, была нестабильна и должна была пройти через подчинение какой-либо внешней силе.

Библиография

• Савицкий, П. Н. [archive.org/details/ddesokk_gmail_1931 В борьбе за Евразийство]. — Париж, 1931.
• Савицкий, П. Н. Россия и латинство / [www.vtoraya-literatura.com/publ_43.html «Россия и латинство»]
• Савицкий, П. Н. О задачах кочевниковеденья: (почему скифы и гунны должны быть интересны для русского?). — [Прага]: Евраз. книгоизд-во, 1928. [gumilevica.kulichki.net/SPN/spn01.htm «О задачах кочевниковеденья»]
• Савицкий, П. Н. Континент Евразия. — М.: Аграф, 1997.
• Быстрюков, В. Ю. Общественно-политическая и научная деятельность Петра Николаевича Савицкого в годы эмиграции (1920—1938 гг.): Автореф. дис. … канд. ист. наук: 07.00.02 / Сам. гос. пед. ун-т. — Самара, 2003.
• Полухин, А. Н. Историческая концепция П. Н. Савицкого: теоретико-методологический аспект: Автореферат дис. … кандидата исторических наук: 07.00.09 / Томский гос. ун-т. — Томск, 2007.
• Beisswenger, M. Ed. and intr. Petr Nikolaevich Savitskii (1895—1968). A Bibliography of his Published Works / Петр Николаевич Савицкий (1895—1968). Библиография опубликованных работ. — Прага: Национальная библиотека Чешской республики. Славянская библиотека, 2008. — 111 с.
• Гловели Г.Д. Геополитическая экономия в России: от дискуссий о самобытности к глобальным моделям. СПб., «Алетейя», 2009. Часть 2. Глава 5 "Экономическая концепция евразийства".

Ссылки

• [gumilevica.kulichki.net/SPN Основные труды Пётра Николаевича Савицкого на сайте Gumilevica]
• [www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1110 Петр Савицкий — Идеолог Великой Евразии. Перформанс А. Г. Дугина из цикла FINIS MUNDI]

Отрывок, характеризующий Савицкий, Пётр Николаевич

Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.