Сага о Хервёр

Hervarar saga ok Heiðreks
Сага о Хервёр и Хейдреке, Сага о Хервёр
Книга Хаука (рукопись AM 544 4)
Автор(ы)	неизвестен
Дата написания	XIII век
Язык оригинала	древнеисландский
Описывает	IV—XII века
Содержание	о войне гуннов с готами, о Хервёр и её потомках
Персонажи	Хервёр и Хейдрек
Тесно связано	Ворожба Хервёр
Рукописи	AM 544 4to; MS 2845 4to; R:715; AM 203 fol.
Хранение	Arnamagnæan Institute; Королевская библиотека; Универ. библ. Упсалы; Ун. библ. Копенгагена
Оригинал	компиляция старых текстов
[norse.ulver.com/src/forn/hervor/ru.html Электронный текст произведения]

Сага о Хервёр и Хейдреке (др.-исл. Hervarar saga ok Heiðreks) — древнеисландская сага о древних временах, сложенная в XIII веке путём обработки гораздо более древнего материала. Сага ценна своими сведениями по истории готов начиная с IV века н. э. Последняя часть саги рассказывает об истории средневековой Швеции и шведской королевской династии.

Древнейший из трёх изводов записан на пергаменте начала XIV века и входит в состав свода «Хауксбук». Он хранится в Королевской библиотеке Дании. Сага состоит из двух частей. В первой части «Ворожба Хервёр» рассказывается о том, как дева-воительница Хервёр, дочь Ангантюра получила на могиле отца «чудесный меч Тюрфинг», выкованный гномами для конунга Гардарики по имени Сирглами.

Во второй части с использованием древнейших слоёв эддической традиции повествуется о сражении гуннов с готами в Приднепровье. Далее повествуется о сыне Хервёр, Хейдреке, который правил в Рейдготланде. Сага заканчивается перечислением полулегендарных шведских королей, потомков Хейдрека, вплоть до шведского короля Филиппа I (ум. 1118).

Сага послужила одним из источников Толкина при создании «Властелина колец». Его сын Кристофер перевёл в 1960 году сагу на английский язык.

Содержание

У конунга Гардарики Сирглами был чудесный меч Тюрфинг и красавица дочь Эйвура. Оба достались Арнгриму из Больма (Смоланд). У Эйвуры и Арнгрима родилось 12 сыновей-берсерков. Один из сыновей (Хьёрвард) задумал жениться на дочери влиятельного шведского конунга Ингьяльда, что привело к поединку c соперником Хьяльмаром на острове Самсё, где многие погибли. Однако у старшего из сыновей успела родиться дочь Хервёр (Hervör), которая выросла разбойницей. Посетив могилу отца на острове Самсё она добыла фамильный меч Тюрфинг. У Хервёр от Хёвунда (Höfundr) было двое сыновей Ангантюр (Angantýr) и Хейдрек (Heiðrekr).

Хейдрик рос плохим сыном и раз на пиру своего отца он подрался и убил своего обидчика. По законом своего времени, чтобы избежать мести он должен был бежать. Мать дала ему на память меч Тюрфинг. Хейдрек осел в Рейдготаланде (Reiðgotaland), где сделал успешную карьеру при дворе местного короля Харальда. Однажды, во время голода, прорицатели сообщили о необходимости человеческой жертвы. Хейдрик согласился пожертвовать сыном, но после этого он поднял переворот и убил своего тестя Харальда. Жена Хейдрика с горя повесилась. Хейдрик предпринял поход против гуннов (Гунналанд, Húnaland) и саксов (Saxland). От дочери вождя гуннов у него был сын Хлёд (Hlöðr). Но Хейдрик женился на саксонской принцессе, после измены которой он возвратился с сыном от неё Ангантюром (II) в свои края. Затем Хейдрик оказался в Гардарики, где при странных обстоятельствах на охоте убил сына местного конунга. Тот, тем не менее, отдал ему в жены свою дочь Хервёр (II).

Далее к Хейдрику является бог Один и задает ему загадки, в конце они ссорятся и бог насылает на Хейдрика проклятие. И, действительно, высокородные пленники перебили стражу и зарубили самого Хейдрика, похитив меч Тюрфинг. Место смерти Хейдрика обозначается как горы Харвади (Harvaða fjöllum), которые иногда интерпретируют как Карпаты. Сын Хейдрика Ангантюр долго искал убийц своего отца и опознал их в рыбаках по мечу Тюрфингу. Пир по случаю успешной мести Ангантюр как король готов справляет в Археймаре, на берегах Днепра.

Но радость Ангантюра была недолгой, к своему брату с большой ордой гуннов прибывает Хлёд и требует половину наследства Хейдрика. Но переговоры провалились и между готами и гуннами началась война в окрестностях леса Мирквид — между землями готов и гуннов. Гунны собрали огромное войско — 33 тысяч бойцов и напали на готскую крепость, которую обороняла Хервёр (III) — сестра Ангантюра. Крепость пала и гонец Ормар (Ormarr) целые сутки добирался верхом до Археймара, чтобы сообщить печальную весть. У готов войско было вдвое меньше и новая битва состоялась на Дунхейде (Dúnheiði, Дунае). На сей раз готы победили, а их предводитель Хлёд пал на поле брани. Историческим аналогом этой битвы была Битва при Недао (также на Дунае, также между готами и гуннами, также победа была на стороне готов). Ангантюр продолжает правление в Рейдготаланде.

Ангантюру наследовал сын Хейдрек Волчья Шкура (Heiðrekr úlfhamr), у того была дочь Хильд (Hildr) — мать Хальвдана Смелого (Hálfdanar snjalla), а у Хальвдана был сын Ивар Широкие Объятья. Ивар подчинил многие страны Северной Европы от Англии до Гардарики. У Ивара было двое внуков (через дочь Альвхильд) Харальд Боезуб и Рандвер (Randvér), ставший датским королём. Рандверу наследовал сын Сигурд Кольцо (Sigurðr hringr), тогда как Харальд Боезуб пал в междоусобной войне в Гёталанде. Датскую корону наследовал сын Сигурда Рагнар, а шведскую — сын Харальда Эйстейн (Eysteinn). В очередной междоусобице победил клан Рагнара. Его сыновья получили следующие страны: Бьёрн Железнобокий — Швецию, Сигурд — Данию, Хвитсерк (Hvítserkr) — Восточную страну (Austrríki), Ивар Бескостный — Англию. Праправнук Бьёрна шведский король Эрик Анундсон был современником норвежского короля Харальда Прекрасноволосого. Сыном этого Эйрика был Бьёрн Эриксон, а внуком — Эйрик Победоносный. После Эйрика королём стал Олаф — его сын от славянки Сигрид. При Олафе произошло крещение Швеции (X век). После смерти Олафа сначала шведскую корону наследовал один его сын Анунд Якоб (XI в.), а затем другой — Эмунд Старый. После Эмунда королём Швеции был избран Стенкиль. Через некоторое время королём Швеции стал сын Стенкиля Инге I Старший. Последним шведским королём упомянутым в Саге является племянник Инге Филипп (XII в.).

Историчность и ценность

«Сага о Хервёр» дает ценные исторические данные и издавна привлекала внимание скандинавских филологов своей древностью и древностью изображённых в ней событий, доказательством чего служит аутентичность донесённых сагой готских имён. В тексте готские имена употребляются в форме, вышедшей из обращения после 390 года, и без латинизации. Например, в ней упомянут Grýting (остготский вариант латинского Greutungi) и Tyrfing (вестготский вариант латинского Tervingi).

Действие саги разворачивается там, где готы жили в период войны с гуннами. Упоминается столица готов на Днепре — Археймар.

Хотя имена и названия, упомянутые в саге, свидетельствуют о наличии исторического базиса, тем не менее многие события саги не соотносятся со свидетельствами из других источников. Велики и собственно поэтические достоинства саги.

Рукописи

Сага содержится во множестве списков. Три основные версии саги имеются под названием H, R и U:

• Н представлена «Книгой Хаука» от ~1325 года (AM 544 4to). Книга хранится в Arnamagnæan Institute.
• R представлена рукописью XV века MS 2845 4to, который хранится в Королевской библиотеке в Копенгагене.
• U представлена рукописью R:715, хранящийся в Университетской библиотеке Упсалы, и AM 203 fol., которая находится в Университетской библиотеке Копенгагена.

Версии H, R сохранились на пергаментных рукописях, а версия U была написана Эрлендсоном в XVII веке.

Также существуют копии XVII века AM 281 4to (h1) и AM 597b 4to (h2).

Ссылки

• [norse.ulver.com/src/forn/hervor/ru.html Сага в русском переводе]
• Е. М. Мелетинский. «[feb-web.ru/feb/ivl/vl2/vl2-4762.htm Исландские саги]» (1984)

Отрывок, характеризующий Сага о Хервёр

– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.