Садыхджан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Садых Мирза Асад оглы
азерб. Sadıq Mirzə Əsəd oğlu
Основная информация
Место рождения

Шуша

Место смерти

Шуша

Страна

Российская империя

Инструменты

тар, кеманча

Псевдонимы

Садыхджан, Мирза Садых

Награды

Орден Льва и Солнца (1880)

Аудио, фото, видео на Викискладе

Садыхджан (азерб. Sadıqcan, наст. имя Садых Мирза Асад оглы[1], азерб. Sadıq Mirzə Əsəd oğlu; 1846[2], Шуша1902, там же) — азербайджанский народный музыкант[2][1], тарист, создатель азербайджанского (также называемого обновлённым) тара.

Садыхджан является одним из известных азербайджанских исполнителей на таре. Усовершенствовав тар, Садыхджан расширил возможности виртуозной игры на этом инструменте[2]. Он увеличил число струн с 5 до 13, провёл дополнительные изменения в корпусе инструмента, а также полностью изменил систему ладков на шейке тара, уменьшив их количество с 27-28 до 22.

Садыхджан внёс значительные новшества и в азербайджанский мугам, усовершенствовав мугамы «Сегях» и «Мирза Гусейн Сегях», и, улучшив мугам «Махур». Появление же в азербайджанской музыке таких мугамов как «Махур-хинди», «Орта Махур», «Забул Сегах», «Харидж Сегах», «Мирза Гусейн Сегахы», «Етим Сегах», «Чобан Баяты» связано с творчеством Садыхджана и азербайджанским таром.

В 90-х годах XIX века под руководством Садыхджана в Шуше был создан ансамбль, в состав которого входили известные певцы и музыканты того времени. Среди учеников тариста были такие известные музыканты, как Курбан Примов, Мешади Зейнал, Арсен Ярамышев, Марди Джанибеков, Гамид Малыбейли, Татевос Артюнян, Мешади Джамиль Амиров, Ширин Ахундов и др.





Биография

Детство и юность

Садых Мирза Асад оглы родился в семье сторожа в городе Шуша, согласно большинству источников, в 1846 году[2][3][4][5][6] (по другим данным — в 1842[1][7]). Дом, в котором родился музыкант, был одноэтажным и состоял из двух комнат. Позже, когда к нему приходит известность, Мирза Садых построил на одной из лучших улиц Шуши трёхэтажный дом и сам в течении нескольких дней в качестве рабочего принимал участие в его постройке[8].

С детства Садых проявлял большой интерес к искусству, прекрасно пел народные песни. Его отец Асадулла отвёл его в школу известного музыковеда Харрата Гулу. После проверки голоса Садых был туда принят[9]. Выпускниками этой школы, кроме Садыхджана, были самые известные исполнители мугама Шуши — Гаджи Гуси, Мешади Иси, Дели Исмаил, Шахназ Аббас, Бюльбюльджан, Нештазлы Гашым, Кечачи оглы Мухаммед, Джаббар Карьягдыоглы[10]. Эта школа оказала большое влияние на формирование Садыха как музыканта[9]. В возрасте 18 лет Садыхджан потерял голос, после чего обучался игре на разных музыкальных инструментах, таких как кеманча, свирель, ней, тар. Игре на таре его учил известный шушинский тарист Мирза Али Аскер, который под впечатлением от его игры говорил:

Я бы хотел, чтобы моё богатство оказалось у Садыха, а его пальцы у меня[11].
В ансамбле Мирза Али Аскера Мирза Садых был кеманчистом. Но однажды, когда Мирза Али Аскер заболел, Садыхджан, заменив его как тарист, сумел продемонстрировать свои возможности в игре на этом инструменте. Вдохновлённый успехом, Садыхджан полностью посвятил себя тару и с тех пор постоянно оттачивал своё мастерство[12].

Успех

К началу XIX века Шуша являлась одним из центров культуры[14]. Сюда съезжались поэты, драматурги, известные музыканты и артисты со всего Закавказья, ставились театральные представления и проводились музыкальные собрания. В признании Садыхджана как тариста большую роль сыграли музыкальные меджлисы (собрания), проводимые в Шуше, которые были самыми известными в Азербайджане[15]. Среди этих меджлисов были организованные Мир Мохсун Наввабом «Меджлиси-Фарамушан» («меджлис забытых») и «Меджлиси-хананде» («общество музыкантов») и меджлисы, устраиваемые Хуршидбану Натаван, на которых демонстрировали своё искусство певцы и музыканты, проходили обсуждения по проблемам теории музыки, исполнялись произведения поэтов, а также организовывались конкурсы. Садых принимал участие в таких меджлисах, благодаря чему имя его стало известным и в соседних странах[11].

Прекрасное исполнение Садыхджана привлекло внимание и Махмуд-аги из Шамахи. Об этом известно из произведения «Карабах-намэ» поэта и музыковеда Мухаммед-ага Мужтехидзаде, в котором тот повествует, что «Махмуд-ага ширванский, услышав о славе Садыхджана, попросил его посетить Ширван». По приглашению Махмуда-аги Садыхджан посетил Шамаху и принял участие в музыкальном собрании. Как-то за Мирза Садыхом в Шушу Махмуд-ага послал и Сеида Азим Ширвани, который посвятил Садыхджану один из своих мухаммасов[16]. Будучи поклонником творчества Мирза Садыха, Махмуд-ага часто приглашал его к себе вместе с Гаджи Гуси[17] и даже подарил ему тар, корпус которого был сделан из золота[18]. И вот уже музыкальные собрания у Махмуд-ага не обходятся без Садыхджана. Это сильно раздражало Хуршидбану Натаван, так как исполнение Садыха было украшением, устраиваемых ею «Меджлиси-Унс», а также торжеств в ханском дворце, которые не проходили без его участия. Предполагается, что из-за него дочь последнего карабахского хана и Махмуд-ага долго переписывались[17].

Кроме участия в торжествах и музыкальных собраниях, Садых давал концерты в перерывах спектаклей в Шуше и Тифлисе. Так, 29 декабря 1886 года в здании тифлиского театра «Арцруни» ставился спектакль «Мусье Жордан — ботаник и дервиш Мастали-Шах» по пьесе Мирза Фатали Ахундова, в антрактах которого ожидалось выступление Мирза Садыха и известного ханенде (исполнителя мугамов) Мирзали[19]. Выходившее в Тифлисе «Кавказское обозрение» в рубрике «Театр и музыка» писало о Садыхе:

Игра его отчётлива, артистически точна и очаровательно сильна. Не мешало бы нашим тифлиским композиторам воспользоваться пребыванием Садыха в Тифлисе и у него позаимствовать восточные мотивы, которые послужат им хорошим материалом для новых композиций[11].

Из воспоминаний современников следует, что большую часть своей жизни Мирза Садых проводил в разъездах, участвуя в торжествах, проходивших на Кавказе, в Иране, Средней Азии и Турции. В марте 1872 года по случаю празднования Новруза он был приглашён послом Ирана в России в Санкт-Петербург, где выступал с известным ханенде Саттаром[18].

В народе Мирза Садых получил имя Садыхджан. Такая честь, кроме него, была оказана только одному известному певцу — Абдул-Баги Зулалову, которого называли Бюльбюльджан[12].

Орден «Шири-Хуршид»

Вначале Садыхджан, сопровождая Гаджи Гуси, составлял трио с ним и кеманчистом Ата Багдагюл оглу. Позже он перешёл в трио шушинского ханенде Мешади Иси. В 1880 году он в составе этого трио получил приглашение в Тебриз на свадьбу Мозафереддин Каджара Мирзы — сына Насреддин-шах Каджара. На свадьбе выступали и многие другие музыканты и певцы, однако Гаджи Гуси и Садых были признаны лучшими ханенде и таристом и награждены орденом «Шири-Хуршид»[12].

Согласно сведениям автора оперы «Харун аль-Рашида» и знатока азербайджанской музыкальной истории Агаларбека Аливердибекова, когда на свадьбе Мозафереддина Каджара один известный тарист вызвал Садыхджана на музыкальную дуэль, тот перерезал все пэрдэ (порожки) тара. Увидев это, соперник отказался от участия и поцеловал пальцы Мирза Садыха[20].

Ансамбль Садыхджана

В 90-х годах XIX века под руководством Садыхджана в Шуше был создан ансамбль, в состав которого входили известные певцы и музыканты того времени. Среди них были Гаджи Гуси, Мешади Иси, Джаббар Карьягдыоглы, Дели Исмаил, Ханлыг Шукур, Бюльбюльджан, Кечачи оглы Мухаммед, тарист Тер-Вартанесов, Мешади Зейнал и другие[21]. В ансамбле участвовали и две девушки, исполнявшие азербайджанские, грузинские, армянские танцы, а также танец живота[22]. Среди участников был мютрюб[прим. 1] Мирза Исмаил, исполнявший видную роль в ансамбле. Наряду с тем, что он был хорошим таристом, он также обладал прекрасным голосом[23]. Среди музыкантов ансамбля, кроме азербайджанцев, были грузины, армяне и лезгины[8]. Выступление ансамбля проходило в концертных залах Шуши, Баку, Гянджи, Ашхабада, Тегерана, Стамбула, Дербента, Владикавказа, на музыкальных собраниях Хуршидбану Натаван, Махмуда-аги, Мешади Мелика, в садах Тифлиса («Муштехид») и Эривана («Хуррем»)[22].

Ученики Садыхджана: Курбан Пиримов (слева) и Мешади Джамиль Амиров

Садыхджан проявил себя и как педагог[24]. Среди его учеников были такие известные музыканты, как Курбан Примов[25][2], Мешади Зейнал, Арсен Ярамышев, Марди Джанибеков, Гамид Малыбейли, Татевос Артюнян, Мешади Джамиль Амиров, Ширин Ахундов и другие[25].

Скончался Садыхджан в 1902 году в Шуше, в возрасте 56 лет[25].

Техника исполнения

Садыхджан в своё время был признан «первым таристом на всем Кавказе»[11]. По мнению заслуженного артиста Азербайджана Сахиба Пашазаде, «возможности его техники исполнения превосходят все границы»[12]. С юных лет Садыхджан с большим упорством изучал приёмы исполнения. Согласно композитору и музыковеду Афрасиябу Бадалбейли, он порой достигал различных звучаний без использования правой руки (без мизраба), только пальцами левой руки, ударяя ими особым образом по струнам или прижимая струны, тянул их вдоль ладков для удлинения различных звуков, напоминающих глиссандо[26]. Кроме этих, Мирза Садыхом созданы такие приёмы исполнения как эффект «хун», то есть эффект резонирования всего корпуса тара, получаемый в результате встряхивания грифа инструмента в соответствии с характером исполнения, использование малого корпуса или прижатие струны к грифу тара и извлечение звуков щипком кверху для изменения тембра инструмента и др[27].

С целью сделать твёрже кончики пальцев левой руки Мирза Садых смазывал их жидкостью собственного приготовления, а также держал их над горящей свечой. Известно, что использование мизраба приводит со временем к порче ладков. Чтобы избежать этого, Садых покрывал их особым раствором. По рассказам очевидцев, он мог играть, положив тар себе на шею, а также лишь одной левой рукой и даже с перерезанными порожками[8].

Сын организатора бакинского музыкального собрания, Мешади Мелика, известный тарист и отец Бахрама Мансурова, Мешади Сулейман Мансуров, впервые увидев Мирза Садыха в Тифлисе[28], вспоминал, что «его изумительная игра на таре обладала какой-то непонятной властью над людьми». Он виртуозно играл без мизраба, поднимая инструмент к подбородку, а иногда играл, прислонив тар к шее[11]. Порой, подобно ашугам, он поднимал тар над головой[28].

По свидетельству очевидцев, Садыхджан смог научить дрозда нескольким небольшим теснифам и песням с помощью игры на таре. Согласно рассказу его ученика Курбана Пиримова, Мирза Садых попросил его поймать ему соловья из Гюлаблы. Пиримов же вместе с соловьем принёс дрозда. Однажды, придя к Садыхджану снова, он увидел, что тот поставил перед дроздом зеркало, а сам в стороне на таре играет тесниф, схожий по звучанию с пением дроздов на воле. Дрозд, видя отражение в зеркале, начинает петь[29].

Создание азербайджанского тара

Во второй половине XIX века исполнительские возможности пятиструнного тара уже не удовлетворяли требованиям быстро развивающегося азербайджанского мугамного искусства, и возникла потребность в коренной реконструкции инструмента[31]. Садыхджан впервые сделал ряд весомых и смелых новшеств в исполнении игры на таре и строении инструмента[32]. Это были коренные изменения в корпусе, струнах и ладках инструмента[31]. Время показало, что это новаторство себя оправдало[32].

Корпус пятиструнного тара велик по объёму, что не позволяет поднимать его к груди. На нём играют, держа на коленях, иногда используют подставку для ног. Длина стандартного тара в Иране 950 мм, максимальная ширина 250 мм, глубина 200 мм, длина шейки 600 мм. Крупные габариты уменьшают возможности техники исполнения. Звучание нежное и тихое[14].

Струны

Садыхджан сначала увеличил число струн с 5 до 18, но затем уменьшил их количество до 13 — снизу две трёххорные, в середине одинарная и парная басовые и на верхней стороне грифа две парные звонкие[33]. Аликвотные струны, то есть резонансные струны неиспользуемые во время исполнения[34], (звучные струны и тональная струна), добавленные Мирза Садыхом, сделали звучание тембровых эффектов инструмента богаче и увеличили возможности техники исполнения. Наличие этих струн способствовало возникновению особой интерпретации мугама на таре. Во время сопровождения ханенде аликвотные струны создают при помощи вибрационного эффекта «хун» органный пункт, делая мугамные мелодии разнообразнее и ярче[31]. Они играют большую роль при исполнении сложных произведений, обеспечивая совершенство звука. Так, в процессе исполнения мугамов, а также концертов и пьес, написанных для тара, богатство звука достигается за счёт именно этих струн. В процессе ходе своей работы над усовершенствованием тара Садыхджан использовал теоретические знания музыковедов Сафиаддина Урмави и Мир Мохсуна Навваба[32]. После смерти Садыхджана число струн было уменьшено до 11[31].

Корпус инструмента

Сначала двукратное увеличение количества струн стало причиной серьёзных затруднений. Дополнительные струны привели к искривлению шейки тара, что ухудшало звуковую гармонию. Чтобы избежать этого, Садыхджану потребовалось провести дополнительные изменения в корпусе инструмента[32]. Уменьшение толщины корпуса и выпрямление боковых сторон инструмента дало возможность расширить верхнюю часть корпуса и создать более сильное звучание[33]. Изменения в большой и малой чашах корпуса увеличили физико-акустические возможности инструмента, создав в тембре звучания инструмента вибрационный эффект «хун»[31]. В итоге была достигнута необходимая гармония и усовершенствованы звуковые возможности инструмента[32].

Чтобы избежать искривления шейки, Мирза Садых закрепил её на специальном выступе корпуса, а со внутренней стороны выступа установил деревянную распорку[24]. Добавленная распорка создала отсутствовавший ранее в ближневосточных инструментах «колебательно-вибрационный» эффект[31]. Всё это привело к увеличению силы звучания инструмента и отражённого звука, а также лучшему соответствию пэрдэ на шейке тара особенностям азербайджанской народной музыки[24]. Уменьшение веса инструмента позволило держать его у груди[33], что создало возможности для виртуозной игры[1].

Система ладков

Садыхджан полностью изменил и систему ладков на шейке тара[32]. Количество ладков на шейке было уменьшено с 27-28 до 22[33]. Расположение самой системы и последовательность ладков регулировалось соответственно ладам народной музыки[32]. Эта новая система, создавшая оригинальный звукоряд, позволила азербайджанской профессиональной музыке, в том числе в большей степени мугамному искусству, отмежеваться от системы звукоряда, характеризующего персидскую и арабскую музыку. В дальнейшем развитие азербайджанской музыки эта система ладков инструмента, в которой присутствуют темперированный и неравномерно темперированный звукоряды, играют значимую роль[31]. Если в пятиструнном таре каждый целый тон состоит из трёх звучащих частей, то в модифицированном Садыхджаном таре он может делиться на две, три или четыре неравных части. Благодаря этому достигается переменное число звуков в октавах. Эта система получила имя Мирза Садыха, но и сейчас она продолжает эволюционировать и совершенствоваться[35].

Садыхджан также внёс новшества по изменению внешнего вида инструмента, украсив полностью шейку и верхнюю часть корпуса тара пластинками из перламутра.[8]

После изменений, внесённых Садыхджаном, обновлённый инструмент получил название «азербайджанского тара»[33]. В народе этот тар прозвали «волшебным таром», а Садыхджана — «отцом тара»[36].

По мнению народного артиста Азербайджана, тариста Рамиза Кулиева, без реконструкции Садыхджана тар не мог бы быть причислен к семейству классических музыкальных инструментов и на нём исполнение произведений азербайджанских и иностранных композиторов, таких как Моцарт, Бетховен, Чайковский, было бы невозможно[32].

После Садыхджана усовершенствованием тара занимался Узеир Гаджибеков, продолжая его дело[1]. Азербайджанский тар очень быстро стал популярен в Иранском Азербайджане, Армении, Грузии, несколько позже в Дагестане, Туркменистане, Узбекистане, Таджикистане и Турции. Во всех перечисленных странах играют на азербайджанском таре — таре Садыхджана. Старую модель тара продолжают использовать персидские музыканты[36].

Вклад в азербайджанскую музыку

Усовершенствование тара открыло новую страницу в истории как самого инструмента, так и азербайджанского мугамного искусства в целом. Проведённые изменения в расположении ладков и в целом по строению инструмента повлияли на мугамную ладовую систему. Это в свою очередь привело к изменениям в мугамно-певческом искусстве. Новый стиль инструментального исполнения оказал влияние на саму манеру пения ханенде, так как его исполнение всегда сопровождалось таром и кеманчой[36].

Садыхджан внёс значительные новшества и в азербайджанский мугам. Он усовершенствовал мугам «Сегях», добавив к нему тона «Забула», а к мугаму «Мирза Гусейн Сегях» — тона мугама «Мухалиф». Значительно улучшил мугам «Махур». Некоторые сведения позволяют говорить о нём и как о композиторе. К мугамам «Орта Сегях» и «Баяты Шираз» Мирза Садых написал инструментальные дополнения (рянг)[37]. Рянги достигли своего наивысшего развития именно после проведённой Мирза Садыхом реконструкции инструмента. Садыхджан и его ученики стали авторами многих известных образцов этого жанра, позже причисленных к классическим[38]. По мнению искусствоведа Фикрета Абулгасымова, написанные им песни, теснифы, рянги, прославляющие родину, демонстрируют неистощимую силу народного творчества, что ясно видно благодаря их неповторимой красоте, эстетической силе воздействия и глубокой жизненности[24].

В 1897 году в Шуше Мирза Садых принимал активное участие в постановке в религиозном стиле «Шябех» спектакля «Лейли и Меджнун»[37] по поэме Физули[39], а также занимался его музыкальным оформлением[24]. Спектакль ставился на сцене театра Хандамирова по сценарию писателя Абдулрагимбека Ахвердиева. Ансамбль Садыхджана исполнял композицию «Шеби-Хиджран» для хора[22]. Через много лет Узеир Гаджибеков, певший в хоре этого спектакля, вспоминал: {{цитата|Я начал работу над оперой с 1907 года; но у меня эта идея возникла намного раньше, примерно в 1897-1898 годах, когда я, будучи тринадцатилетним ребёнком, в родном городе Шуше увидел сценку «Меджнун над могилой Лейли» в исполнении актёров-любителей. Эта сценка меня так потрясла, что приехав через несколько лет в Баку, я принял решение написать что-то подобное опере[24].}

Садыхджан также известен как создатель нескольких мугамов. До него существовал только один дастгях (самая крупная мугамная форма) мугама «Махур», позже появляются две формы его исполнения — «Махур-хинди» и «Орта Махур». Из воспоминаний известного исполнителя мугама Джаббара Карьягдыоглы:

Во второй половине XIX века «Махур-хинди» был создан известным таристом Азербайджана Садыхджаном для певцов, поющих низким голосом[21].

Появление в азербайджанской музыке таких мугамов как «Махур-хинди», «Орта Махур», «Забул Сегах», «Харидж Сегах», «Мирза Гусейн Сегахы», «Етим Сегах», «Чобан Баяты» связано с творчеством Мирза Садыха и азербайджанским таром. Знаменитый азербайджанский композитор и музыковед Афрасияб Бадалбейли, говоря о новшествах, привнесённых в азербайджанскую музыку Садыхджаном, писал, что «начиная с Мирза Садыха сущность мугамата, средства его выражения, сила воздействия и стиль исполнения мугамата поднялись на новую ступень. Мирза Садых открыл новую страницу азербайджанской музыки»[24].

В 1901 году Садыхджан был участником проходившего в Шуше первого Восточного концерта, исполнив соло мугам «Махур»[12].

Память о музыканте

Напишите отзыв о статье "Садыхджан"

Примечания

Комментарии
  1. Мютрюб (азерб.) — человек, певший и танцевавший на концертах и торжествах, а также развлекавший публику весёлыми куплетами и своим остроумием.
Источники
  1. 1 2 3 4 5 Садых М. А. // Музыкальная энциклопедия / под ред. Ю. В. Келдыша. — М.: Советская энциклопедия, Советский композитор, 1978. — Т. 4.
  2. 1 2 3 4 5 Садых // Большой энциклопедический словарь. Музыка. — М.: Большая Российская Энциклопедия, 1998. — С. 480.
  3. Шушинский, 1979, с. 41.
  4. Шушинский Ф. Шуша. — Б.: Азернешр, 1968. — С. 111. — 164 с.
  5. История Азербайджана / Под ред. И. А. Гусейнова. — Б.: Издательство Академии наук Азербайджанской ССР, 1960. — Т. II. — С. 415.
  6. Абасова Э. Узеир Гаджибеков: путь жизни и творчества. — Б.: Элм, 1985. — С. 64. — 197 с.
  7. Абасова Э. Курбан Примов. — М.: Советский композитор, 1963. — С. 6. — 30 с.
  8. 1 2 3 4 5 Т. Садыгов. Бабам һаггында ешитдикләрим (азерб.) // Әдәбијјат вә инҹәсәнәт. — Б., 1984. — 27 aprel.
  9. 1 2 Şuşinski, 2007, с. 12.
  10. Şuşinski, 2007, с. 18-19.
  11. 1 2 3 4 5 Чингиз Каджар. Выдающиеся сыны древнего и средневекового Азербайджана. — Азербайджан. — Б., 1995. — С. 216-219.
  12. 1 2 3 4 5 Sahib Paşazadə. Sadıqcan və Azərbaycan musiqi sənəti (азерб.) // Mövqe. — 2012. — Dekabr. — S. 61-63.
  13. Шушински, 1985, с. 66.
  14. 1 2 Ф. Әбүлгасымов Азәрбајҹан тарынын атасы (азерб.) // Fəryad. — iyul 1998. — 5 iyul.
  15. Şuşinski, 2007, с. 12-13.
  16. Ф.Шушински. Маһир тарзән (азерб.) // Бакы. — 1968. — 29 iyul.
  17. 1 2 Şuşinski, 2007, с. 31-35.
  18. 1 2 Şuşinski, 2007, с. 43.
  19. 1 2 Шушински, 1985, с. 63.
  20. Şuşinski, 2007, с. 29-30.
  21. 1 2 Ф. Шушински. Бөјүк тарзән (азерб.) // Әдәбијјат вә инҹәсәнәт. — Б., 1961. — 9 dekabr.
  22. 1 2 3 Ф. Шушински. Азәрбајҹан тарынын атасы (азерб.) // Әдәбијјат вә инҹәсәнәт. — Б., 1962. — 30 aprel.
  23. Şuşinski, 2007, с. 45.
  24. 1 2 3 4 5 6 7 Ф. Әбүлгасымов Мусиги сәнәтимизин инҹиси. (азерб.) // Һәгигәт. — Б., 1991. — 10 dekabr.
  25. 1 2 3 Шушинский, 1979, с. 47.
  26. Р. Гулијев. Тарымызын бөјүк ислаһатчысы (азерб.) // Әдәбијјат вә инҹәсәнәт. — Б., 1988. — 13 may.
  27. В. А. Абдулкасумов. Тар и его роль в азербайджанской музыке // Институт искусствознания. — Ташкент, 1990. — С. 16.
  28. 1 2 Э. Мансуров. [www.ourbaku.com/index.php/Мансуров_Мешади_Сулейман_бек_Мешади_Мелик_бек_оглы_-_организатор_бакинских_музыкальных_меджлисов,_меценат_и_предприниматель Мансуровы. История рода.]. — Б., 2006.
  29. Ə. Nəbioğlu. Əbədiyaşarlıq (азерб.) // Olaylar. — B., 2009. — 9 oktyabr.
  30. Шушински, 1985, с. 64.
  31. 1 2 3 4 5 6 7 В. А. Абдулкасумов Тар и его роль в азербайджанской музыке // Институт искусствознания. — Ташкент, 1990. — С. 10-11.
  32. 1 2 3 4 5 6 7 8 Ramiz Quliyev. Azərbaycan milli musiqi aləti — tarın formalaşması və təkmillışməsində Mirzə Sadıq Əsədoğlunun rolu (азерб.) // Musiqi dünyası. — Б., 2012. — S. 137-139.
  33. 1 2 3 4 5 Саадет Абдуллаева (доктор искусствоведения, профессор). [irs-az.com/new/pdf/201110/1318322511591959400.pdf Музыкальный инструмент мирового звучания] // İRS : журнал. — 2011. — № 1 (49).
  34. Энциклопедия мугама [mugam.musigi-dunya.az/ru/a/alikvot_string.html Аликвотные (резонансные) струны].
  35. В. А. Абдулкасумов. Тар и его роль в азербайджанской музыке // Институт искусствознания. — Ташкент, 1990. — С. 12.
  36. 1 2 3 Ф. И. Челебиев. [www.dissercat.com/content/morfologiya-dastgyakha Морфология дастгяха]. — С.-Петербург, 2009.
  37. 1 2 Flora Xəlilzadə. Naleyi-ney, nəğmeyi-tar. (азерб.) // Mədəniyyət. — Б., 2012. — 6 iyul.
  38. Г. С. Саадат [art.vlsu.ru/fileadmin/_temp_/Pedagogika_iskusstva_i_muzykalnoe_ispolnitelstvo___2015.pdf Педагогика искусства и музыкальное исполнительство. Из истории азербайджанских мугамов] // Вл.ГУ. — Вл., 2015. — С. 25-29.
  39. Шушинский, 1979, с. 80.
  40. [www.trend.az/azerbaijan/society/2380325.html Продолжается ремонт дороги в Хатаинском районе Баку] // trend.az. — 2015. — 4 апреля.
  41. С.Рустамханлы [anl.az/down/meqale/zerkalo/zerkalo_may2009/82144.htm Боль об утраченном] // Зеркало. — 2009. — 26 мая.
  42. Ҝүлҹаһан Мәммәдова Сәсләнсин тарым, сусмасын каманым! (азерб.) // Panorama. — 1997. — 28 oktyabr.
  43. Milli musiqi alətləri Azərbaycan təsviri sənətində. — Б.: Çaşıoğlu, 2006. — С. 82. — 84 с.
  44. [www.musicmuseum.az/en/index.php?id=2204 Event dedicated to the 160th anniversary of tar performer Sadigjan.] (азерб.) // Официальный сайт Музея музыкальной культуры Азербайджана. — 2006. — 10 noyabr.
  45. Zəhra. «Azərbaycan tarının atası» yad edildi (азерб.) // 525-ci qəzet. — 2006. — 11 noyabr.
  46. Firudin Şuşinskinin Sadıqcan haqqında tədqiqatları işıq üzü gördü (азерб.) // Xalq qəzeti. — 2008. — 24 may.

Литература

  • Шушинский Ф. Народные певцы и музыканты Азербайджана. — М.: Советский композитор, 1979. — 200 с.
  • Шушински Ф. Азәрбајҹан халг мусигичиләри. — Б.: Јазычы, 1985.
  • Şuşinski F. Sadıqcan. — Б.: Azərnəşr, 2007. — 124 с.


Отрывок, характеризующий Садыхджан

– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.