Сад Виестура

Сад ВиестураСад Виестура

</tt> </tt> </tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

Сад Виестура латыш. Viesturdārzs
Парк со стороны ул. Ханзас
56°57′46″ с. ш. 24°05′58″ в. д.56.96278° с. ш. 24.09944° в. д. / 56.96278; 24.09944
Страна	Латвия Латвия
Регион	Видземе
Местонахождение	Рига
Дата основания	1721
Площадь	7,6 га
Сад Виестура
Сад Виестура

Сад Вие́стура (латыш. Viesturdārzs) — современное название первого в истории Риги публичного сада, который в 1721 году был основан Петром I под названием Первого Царского парка (Петровского парка), а это название закрепилось за ним вплоть до реконструкции 1923 года, когда он был переименован в Сад Виестура.

История создания и названия парка

Петровский парк (это также одно из его первоначальных названий) был основан в 1721 году по распоряжению Петра Первого за пределами города-крепости. Тогда же он получил официальное название Царского сада. Его площадь составляет 7,6 гектаров. Местность, в которой расположен Петровский парк, носит название Петерсала (Петровский остров; район между улицами Ханзас (Ганзейской), Ганибу дамбис (Выгонной дамбой) и островом Андрейсала).

Распространённый фольклорный мотив о Петре Первом

В этом же году Пётр Первый лично посадил в именном парке вяз, о чём в наши дни свидетельствует плита с памятными надписями на русском и немецком языках, установка которой также относится к 1727 году. С этим фактом связаны ряд латышских народных преданий о русском царе, основным архетипическим сюжетным мотивом которых является посадка Петром чудесного дерева-исполина корнями вверх. При этом оно благополучно прорастает, в некоторых вариантах преданий оно приносит плоды, которым можно накормить неограниченное количество человек. В связи с этим нелишним будет отметить, что именно Пётр I является самым распространённым персонажем латышских народных преданий, притом его функция всегда позитивна, царь в большинстве случаев представлен в образе демиурга, справедливого благодетеля и покорителя всех врагов.

Сведения о строении парка

В те времена сад имел регулярную планировку (был основан по образцу публичных садов западноевропейской, голландской системы), были проведены прямые дорожки, через него проходили несколько аллей, а также каналы. В том числе в парке были поставлены несколько монбижу (увеселительных павильонов), были поставлены перголы (беседки, густо покрытые зеленью со всех сторон), имелся боскет (элемент французского стиля паркового искусства).

Первый праздник песни

В 1873 году стараниями русской общины прибалтийских губерний совместно с представителями младолатышского движения на территории парка состоялся Первый всеобщий праздник песни, безусловно, одно из самых выдающихся культурных событий в среде латышского населения края, сыгравшее ключевую роль в подъёме национального самосознания латышского народа.

Первая перепланировка (мастер Куфальдт)

В 1880 году было решено перепланировать парк уже в ландшафтом стиле. Разработкой проекта и претворением его в жизнь занялся известный остзейский мастер садово-паркового искусства Георг Фридрих Куфальдт (фактически одновременно с реконструкцией Царского парка он работал над планом переоформления рижского Верманского парка). В ходе переустройства в Петровском саду были интродуцированы многие деревья и кустарники.

Вторая перепланировка (мастер Зейдакс)

В 1923 году новое городское самоуправление принимает решение о перепланировке парка, которую поручается осуществить ученику Куфальдта, известному в первой независимой Латвии мастеру Андрею Зейдаксу. Тогда же парку присваивается новое имя — Сад Виестура (по имени легендарного земгальского правителя Виестартса, одного из организаторов движения сопротивления немецким крестоносцам, который в 1228 году присоединил своё войско к куршскому войску Ламекина при совместно организованном нападении на Ригу, ставшей укреплённым немецким форпостом на территории Прибалтики). В парке находилось несколько сооружений, до наших дней сохранилось одно, расположенное в северо-западной части парка.

Перенос Александровских ворот

В 1936 году мэр Риги принимает решение о переносе из Шмерли Александровских ворот, примечательного рижского именного царского (в честь Александра I) памятника стиля классицизма.

Советский период истории парка

В 1973 году, в год столетнего юбилея первого вселатышского праздника песни, знаменовавшего собой наступление периода первого национального «пробуждения», парк снова поменял названия — его было решено официально переименовать в Парк праздников песни. В парке в торжественной церемонии в этом же году был открыт Мемориальный ансамбль праздников песни, который создавали выпускник Флорентийской АХ Лев Владимирович Буковский, соавтор Памятника Освободителям на левом берегу Даугавы и главный художник Риги Георгс Бауманис, автор проекта интерьера известного рижского кафе «Пут, вейини». В настоящий момент в парке произрастает 15 местных видов, в том числе особо охраняемый в Латвии граб обыкновенный, а также 57 форм интродуцированных древесных видов (такие как, например, амурский бархат).

В парке		Памятный знак на месте посаженного Петром Первым вяза		Александровские ворота		Парковый пруд

• Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 573. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.
• [esinstitute.org/files/pribaltiyskie_russkie.pdf Прибалтийские русские: история в памятниках культуры]. Рига: Институт европейских исследований, 2010. Ред. А. В. Гапоненко, 736 с. ISBN 978-9934-8113-2-6 — стр. 51-53

Отрывок, характеризующий Сад Виестура

Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал: