Сад датского короля

Сад датского короляСад датского короля

</tt>

</tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt>

Сад датского короля эст. Taani kuninga aed К:Карточка на Геокаре: Исправить: Национальное название
59°26′08″ с. ш. 24°44′27″ в. д.59.43556° с. ш. 24.74083° в. д. / 59.43556; 24.74083
Страна	Эстония Эстония
Местонахождение	Таллин
Сад датского короля
Сад датского короля

Сад датского короля (эст. Taani kuninga aed) — площадка на Вышгороде города Таллина, столицы Эстонии, являющаяся продолженнием улицы Люхике ялг.

Из сада открывается вид на город, церковь Нигулисте и средневековые здания. Северную сторону сада окаймляет часть крепостной стены с башнями: Девичьей, Кик-ин-де-Кёк и Талли.

Со стороны Вышгорода в сад ведёт проход от юго-восточной стороны Собора Александра Невского, со стороны нижнего города в сад ведёт улица Люхике ялг, а также лестница с улицы Рюйтли.

История

В 1219 году под предлогом помощи немецким колонистам в Прибалтике и с благословения Папы Римского войско датского короля Вальдемара II, прозванного впоследствии Победителем, высадилось недалеко от Колывани (дат. Lyndanisse) и, захватив городище, расположилось возле холма Тоомпеа.

15 июня 1219 года эстонские отряды напали на датское войско во главе с королём и епископами. Атака эстов была настолько неожиданной, что часть датских отрядов начали отступать. Тогда, согласно легенде, епископы поднялись на холм и воззвали к Богу о помощи. Внезапно с небес опустилось большое красное полотно с прямым белым крестом — Даннеброг. Уверенные в Божьем знамении датчане воспрянули духом и победили язычников.

День победы в Битве при Колывани, известной так же под названием Битва Вальдемара, стал отмечаться как день рождения Даннеброга.

Каждое лето в Саду датского короля в Таллине проходит праздник в честь Даннеброга, который пользуется большим успехом у туристов из Дании. По легенде стилизованная статуя — железный рыцарь в саду указывает на место, где флаг спустился на землю.

Отрывок, характеризующий Сад датского короля

Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.